Память

      – Сюда подойди, засранец. Ты где шлялся?         – Гулял, – Роберт улыбнулся.         – Двое суток?!         – Ну да, – Роб невинно пожал плечами.         – Я сказал подойди!         Роберту пришлось подойти. От первого удара легко увернулся, снова лукаво улыбаясь. Ему нравилась эта игра. Теперь он понял, что имели ввиду люди, когда говорили, что алкоголь помогает приобрести уверенность в себе.         – Ты на кого стал похож вообще?! Давно себя в зеркале видел?! – мужчина горячился всё сильнее.         – А ты сам на кого похож, животное? На себя посмотри. Ты не просыхаешь. Иди опохмелись, – холодно отозвался Роберт, прожигая отца сухим колючим взглядом.         – Ты совсем охренел?! Забыл, с кем разговариваешь?! Я тебя на улицу выгоню, пидорас! – мужчина сжал кулаки.         – Я всё это уже слышал. Придумай чего-нибудь новое, – Роб оставался пламенно-спокоен. Ему уже было плевать на все эти слова. Он давно уже перестал придавать им значение.         – Роберт, прекрати! – мама вмешалась, не выдержав. Забежала на кухню, застыв на пороге. Обратилась уже к мужу. – Милый, ну перестань, он извинится, успокойтесь!         – Я тебя убью к чертям собачьим! – рычал отец на Роберта, угрожающе надвигаясь на него.         – Убивай, – без раздумий парировал Роб, улыбнувшись.         – Не трогай его! – женщина резко закрыла собой сына. На секунду оглянулась на него. – Ты что, с ума сошёл?! – когда она снова повернулась к мужу, то побледнела: у него в руках был нож. Она тут же выставила вперёд руки, надеясь удержать мужчину. – Положи нож, прошу!         – Ну что? Убивай! – Роб уже и сам разыгрался. Широко развёл руки, открывая всю беззащитную грудь потенциальному убийце.         – Роберт! Уходи отсюда! Уходи, пожалуйста! – молила мать, не сводя взгляда с мужа. У неё из глаз уже катились слёзы, руками она упиралась в грудь мужчине, пытаясь удержать его.         – Ты – никто! Кусок говна, вот ты кто! Пидорас! Ты сгниёшь в канаве! Ты даже школу не закончишь! И в доме в этом ты больше жить не будешь!         – Определись уже, выгнать ты меня собрался или убить! Но мне всё равно, потому что ты – алкоголик и мразь! И я никогда не стану таким же дерьмом, как ты!         – Совсем страх потерял?!          – Так убей меня, или что, боишься?! Убей!          – Роберт, прошу! Беги, Роберт! – мать рыдала, едва удерживая тело мужа.         – Запомни, недоносок! Ты мне никто, понял?! Ты вообще не мой сын! Эта шлюха тебя просто нагуляла, понял?! Ты – никто, и сдохнешь – никто не узнает!         – Вот и отлично, что я не имею ничего общего с тупорылыми самовлюблёнными алкоголиками! Пошёл ты на***!         Роберт показал отцу средние пальцы на обеих руках и убежал из дома. Это был последний раз, когда он видел своего отца.         Это воспоминание казалось чем-то нереальным. Каким-то кошмаром, каких не может быть на самом деле. Но N видел всё это перед собой и чувствовал так, будто сам стоял там, на месте Роберта, перед отцом, который замахивался на него ножом. Чувство безысходности положения окатило, как ведро ледяной воды. Также резко, как пришёл холод, этот лёд схлынул, оставляя мороз на коже. Но он сохранился лишь в памяти, оставив после себя шрамы. После этого они снова были дома. Точнее, был Смит. Он сидел спокойно за столом и ужинал. Мать сидела напротив и роняла крокодильи слёзы.         – Это из-за тебя он ушёл, из-за тебя! У!.. У!.. Как же мы теперь будем жить?! У!..         Смит её не слушал и старался подавить улыбку, так и лезущую против воли на лицо. Он был так счастлив. Искренне счастлив тому, что отец наконец ушёл от них. Вот уже сутки в их доме никто не бухал. Уже сутки окна были открыты, а затхлые коридоры проветривались, разнося по дому свежесть и обновление. У Роберта был просто праздник жизни. Скрывать свою радость было крайне сложно. В присутствии матери всё же стоило чуть-чуть сдерживаться. Лучше порадоваться у себя в комнате.         Быстро доев половину макарон, Смит бросил тарелку на столе прямо так, поспешно удаляясь в комнату. Пусть мать сама убирает. Нечего было оставлять недоваренные макароны. Роберт пусть лучше не поест, чем будет насиловать свой организм таким дерьмом. Его тело – храм, а не помойка.          Придя в комнату, Смит стал скакать на месте, не в силах больше сдерживать свои эмоции. Он счастливо улыбался, ходил туда-сюда, смеялся, кружился на месте. Упал на кровать и качал ногами, глядя в потолок и улыбаясь. Да, определённо, это был самый счастливый день в его жизни. Роберт никогда ещё не был так счастлив, как в момент, когда осознал, что больше никогда не увидит ненавистного отца-алкоголика, который столько лет отравлял им с матерью жизнь. Мир за окном будто снова окрасился яркими красками. Солнце вышло и сияло, заливая комнату шатена своими горячими лучами, пригревая своего любимчика на постели. Смит так сильно хотел поделиться этой радостью, что не удержался и написал Тому. Для этого лёг на кровати на живот, качая ногами, схватил телефон и быстро начал печатать.          «Томми! Представляешь, отец от нас ушёл!» – Смит добавил в конце смеющийся смайлик и отправил сообщение. Том их, как обычно, не читал.        «Слепошара!»       «Читаешь?»       «Или дрочишь?»       «Чем ты там таким занят, что мне не отвечаешь?»       «Ну всё, я обиделся»       «Ужас, ты до сих пор меня игноришь! Мы больше не друзья, да?»       «Признайся, ты нашёл другого?»             «Я глубоко оскорблён»       На отправку всех этих сообщений у Роберта ушло меньше двух минут. Игнор в течение двух минут уже был трагедией. Определённо. Смит успел оценить всю драму на глазах у N, но тот так и не узнал, ответил ли тогда Томас другу. Это осталось загадкой для призрака.         Следующее воспоминание показалось красноглазому странным. Это по меньшей мере говоря. Роберт выглядел бледным и истощённым. N, уже достаточно привыкший видеть Смита, заметил, что он явно похудел, хотя и без того был похож на насекомое-палочника. Парень сразу почувствовал некоторое волнение и переживание. Роберт был в школе. Он закатал рукав рубашки на левой руке, подрагивающими руками достал из кармана маленькое лезвие, кусочек такого, какие вставляют в канцелярские ножи, и несколько раз провёл им по холодной коже, тихо сопя и смотря в ожидании на руки, глядя, как краснеют свежие следы. Унять зуд под кожей всегда было сложно. Теперь становилось ещё сложнее.          N подошёл к Роберту. Он чувствовал охватывающую разум бурю чувств, ему очень сильно хотелось защитить Смита, чтобы он таким не занимался, чтобы он одумался, остановился, перестал вредить себе. Красноглазый махал руками, ругался, кричал, но Смит не замечал призрака. Он дрожащими руками без меры возил острием по коже, пытаясь выплеснуть напряжение. Остановился, когда услышал, что кто-то приближается к туалету. Тут же всё убрал, рукав раскатал, забежал в кабинку и заперся. Дверь в помещение приоткрылась. N с замиранием сердца следил за развитием событий.         – Роб? Ты здесь? Что-то случилось? – это был Том. Роберт тут же вывалился из кабинки туалета.         – Это ты! Напугал, блин! Ты что здесь делаешь? – Смит снова невинно хлопал глазами и улыбался, хватая друга за руку и уводя из туалета.         – Я тебя искать пошёл. Тебя не было десять минут. Ты забыл, что мы на контрольной сидим? Или что? Ты ответы нашёл?         – Не-ет, Томми-и, это кошмар, я их не нашёл, что же мы будем делать?          – У меня будет «отлично», это ты будешь сидеть с двойкой.         – В смысле? – взъерошился Роб, удивлённо хлопая глазами.         – У меня ответы есть. На мой вариант.         – Предатель! Я с тобой больше не дружу!          Том сохранял своё извечное холодное выражение лица. Как всегда, абсолютно беспристрастное. За Смитом он явно пошёл только чтобы учитель не начал ничего подозревать. Эдисон не знал, что Роберта в ту минуту накрыло.          N совсем перестал что-либо понимать. Только что он чувствовал ужасное давящее ощущение беспомощности и негатива, а теперь уже всё снова стало пустым, Смит скакал вокруг Томаса, как умалишённый, и без умолку галдел, будто не он только что резал себе руки, кусая губы. Красноглазый не успел выйти из ступора, как уже должен был следить за другим воспоминанием, чтобы ничего не упустить.         Происходящее было странно. В темноте Смит пробирался в дом, стараясь идти тихо. На первом этаже горел свет в гостиной. Там же шумел телевизор. Смит не желал пересекаться с матерью, но встреча с ней была просто очевидным продолжением вечера. Не более, чем ожидаемым его завершением. После ухода мужа эта дура не стала жить лучше. Вместо этого она каждый день вспоминала этого придурка, выла по нему.          Женщина не могла упустить возможности увидеть сына. Она тут же заорала из зала, что ждёт его на ужин. Роберт крикнул в ответ, что есть не собирается. Она вышла к лестнице, чтобы перехватить Смита там.         – Ах ты паразит!.. Это из-за тебя он ушёл, из-за тебя!.. – снова начала выть женщина, едва увидев кудрявую макушку парня.          До рези в глазах похожий на отца, даже несмотря на такой экстравагантный стиль, он сразу же напоминал ей об ушедшем муже. Она бесконечно злилась на подростка за то, что он заставил отца, по её мнению, покинуть дом. У младшего Смита уже уши вяли от её бесконечного нытья.         – Да заткнись ты наконец! – не выдержав, рявкнул Роберт, замахнувшись на неё.          Он так и не ударил, но женщина долго надсадно выла и рыдала, так что Смит сунул в уши наушники, чтобы её не слышать и спокойно делать уроки. Он решал задачи, отвлекаясь от всего внешнего. С головой погружался в замысловатые условия, раздумывал и находил красивые решения, каждый раз улыбаясь. Решая сложную задачу от начала до конца, парень получал просто невероятное удовольствие. Заглядывал в ответы, сверял и начинал лыбиться до ушей, видя, что ответы сходятся. Он мог решать задачу час. Два. Ругаться, злиться, вставать ногами на кресло, ходить по комнате, кидаться подушками, лежать на кровати, но обязательно старался довести задачу до решения. Если не получалось, то, конечно, искал авторское решение, читал его, закрывал и снова решал эту задачу сам от начала до конца. Смит так погружался в эти бесконечные формулы с головой, что терял счёт времени. Мог опомниться в полночь (у него специально всегда был заведён будильник на полночь, чтобы не теряться в днях), сходить умыться, приготовиться ко сну, но подумать-подумать и снова сесть за стол, с интересом принимаясь за другую задачу. Поспать можно и на скучных гуманитарных уроках, вроде литературы. А сейчас, в тишине и уединении, нельзя было терять ни минуты.          N наблюдал за ним, чувствуя невольно это умиротворение. Время как бы реально пролетало с другой скоростью, быстро и незаметно. Каждый раз, когда Смит поднимал взгляд, на электронных часах неумолимо сменялись цифры. Полпервого, за час, за два, за три… Когда на часах красовалось 3:12, Роб не удержался и опять схватил телефон, хмурясь в условие задачи. Потом открыл мессенджер и начал записывать голосовые сообщения Тому, объясняя во всех красках, как и в каких позах он бы автора задачи. Стоя на стуле ногами, жаловался на кривое условие, на неправильное решение, на нелогичный ответ. В общем, поносил автора и задачу на всём, на чём свет стоит. Томас наверняка должен был проснуться от уведомлений и лежать, разбитый, думая о вечном в три часа ночи. Надеясь, что этот придурок успокоится и когда-нибудь тоже ляжет спать. Тем не менее шатен всё не успокаивался. Он записывал голосовые сообщения почти десять минут, прежде чем начать писать текстом, отправлять смайлики и посылать Тому сердечки с пожеланиями спокойной ночи. В полчетвертого утра. На этом бесновавшийся подросток таки угнездился в постели.         С каждым новым воспоминанием N всё меньше понимал происходящее. Силился сложить в голове паззл, пытаясь понять, что же на самом деле происходит в жизни Роберта, но не мог. Казалось, все эти обрывки связаны какой-то единой мыслью, что-то красной нитью проходило через всё, что видел красноглазый, но он не мог понять, что именно. Пытался, напрягал мозги, но не успевал обдумать, прежде чем сосредоточиться на следующем воспоминании, пытаясь запомнить и проанализировать как можно больше, хотя по ощущениям мозг совершенно отказывался думать, только транслировал какие-то совсем странные, чужие мысли и ощущения.         Неожиданно они оказались на улице. Знойное летнее солнце приятно согревало жгучими лучами. Парень даже удивился. Давно уже в воспоминаниях не мелькало ничего подобного. Тем не менее Роберт и Томас были одеты ещё по школьному. Может, был конец мая, а может, начало июня. Они шли по улице, на этот раз явно не в обычном направлении. Разговор было совершенно не разобрать. Тем не менее красноглазый старался держаться ближе к подросткам, постоянно оглядываясь по сторонам и выискивая какие-нибудь важные детали. На улице было вроде даже шумно, но при этом N не видел людей вокруг.          Неожиданно разговор стал чётко различимым. Будто кто-то поймал волну по радио.         – Последнее лето.         – Ага, – вяло отозвался блондин, разглядывая частные дома, вдоль которых они брели.          – Прикинь, ты через год будешь студентом, – Смит двигался подскакивающим неровным шагом, так что рюкзак скакал у него по спине, постоянно больно врезаясь в тонкие плечи, но ему, кажется, это было не слишком важно. Шатен, как всегда, сиял улыбкой.         – Не через год.         – Ну год и три месяца, какая разница? – изнывал Роберт.          – И что ты хочешь этим сказать? – скептично прищурился Том, мельком взглянув на друга.          – Мы же поступим в один вуз, Томми? М? М? М? – Смит окружал блондина со всех сторон, находясь одновременно везде и нигде. – И в одну группу?! Да-да-да?! – скакал рядом Роберт, стараясь привлечь внимание визгливыми интонациями.         – Только если не сдашь хуже меня, – ухмыльнулся Том себе под нос, глядя куда-то вдаль, нарочно не обращая никакого внимания на шатена перед носом. Тот взъерепенился мгновенно.         – Конечно, я сдам лучше! Я же умнее! – так невинно и уверенно о себе мог говорить только Роб. Томас закатил глаза, игнорируя эту реплику.         – Так что, тебе хватит баллов на тот же факультет, что и мне? – вопрошал Смит, обнимая парня за руку, дёргая за плечо, заставляя непременно обратить на себя внимание.         – Смотри, ящерица, – Том использовал все способы, чтобы наконец отвлечь внимание друга от этой темы.          Роберт мгновенно сбросил с себя рюкзак, чтобы была возможность тише подкрасться к ящерице. Сбросил, причём, прямо на пальцую обочину, но Смиту на это было как-то всё равно. И даже пыль, осевшая на его до того момента чистейших белых кедах, Роба тоже не смущала. Ему неважно было, что с асфальтированной дороги надо сойти в пыль или даже в траву, которая ой как хорошо красится. Главное было достать ящерицу.          Томас прекрасно знал о непреодолимой тяге друга ко всевозможным рептилиям, так что с радостью принял подарок судьбы в виде возможности избавиться от назойливого шатена на пару минут, отвлечь его чем-то куда более интересным.         Смит забежал за малышкой прямо в траву, провозился там с минуту, но вскочил на ноги уже с ящеркой в руке.         – Томми! Томми! Смотри! Я поймал её! Я поймал! Она будет жить у меня! – Роберт скакал к другу через траву. Пару раз запнулся, но смог устоять, продолжая двигаться резкими толчками, похожий на кузнечика.         Тяжело дыша, Роб выскочил на асфальт и показывал Эдисону в сложенных ладонях ящерицу зелёного цвета, которую можно было наблюдать через небольшую щель между пальцами.          – Красивая, правда?! – улыбка у шатена растянулась от уха до уха. Куда более сдержанный Эдисон только мельком заглянул в ладони шатена, встречаясь взглядом с бедной рептилией, мысленно принёс ей свои соболезнования за то, что пришлось переключить внимание Роберта именно на её душу, а после взглянул на самого Смита, не перестающего светиться своим неописуемым счастьем. Сам Том ещё до этого скинул рюкзак рядом с тем местом, где свой бросил Смит, потому что полагал, что Роберт может провозиться достаточно долго, а спина уже устала от тяжёлой ноши знаний. – Я заберу её домой! Будет жить у меня на столе!         – Тебе не кажется, что если мать увидит, то смоет её в унитаз? – исполненный скепсиса взгляд Тома был как всегда неподражаем.         – Какой ты грубиян! – Роберт толкнул блондина плечом. – И вообще, я запираю комнату, она не зайдёт, – Роб сжал тельце ящерицы в одной руке, пальцами второй с наслаждением поглаживая приятную на ощупь чешую.         – И чем оно будет питаться? Дышать? Подохнет завтра, – пожал плечами Эдисон.         – Ой да какая разница. Пф, – Роберт насупился.         Ещё несколько минут шатен разглядывал своего нового потенциального питомца. Потом взглянул на Томаса, который явно устал за этим наблюдать.         – Ладно, выбирая питомца, я точно предпочту тебя, – улыбнулся Роберт, взглянув на Эдисона с долей лукавства в слащавом голосе, а сам присел на корточки, не заботясь уже и о складках на брюках, чтобы отпустить беглянку в траву.         Дальше произошло то, чего никто из троих свидетелей этой сцены никак не мог ожидать. На глаза Смиту попался грёбаный паук. На таких длинных-длинных ногах-ниточках. Роберт не думал ни секунды. Он тут же с визгом швырнул куда-то ящерицу, не заботясь о её здоровье, а сам подскочил на ноги, после прыгнув Тому на руки.         – Убей его, убей, убей! – визжал Роберт прямо на ухо блондину, который чуть не оглох от ора Смита, даже не до конца ещё успев понять, что произошло.          Роб обнимал Томаса за шею, продолжая издавать ужасные на слух звуки. Том рефлекторно подхватил Смита руками, чтобы не шлёпнуться на землю вместе с ним. Такой ноше на руках, впрочем, блондин совсем не был рад. Это был далеко не первый случай, когда при виде грызунов и насекомых Роберт искал защиты именно у Эдисона, так что он только постарался не упасть, а в идеале ещё и сбросить Смита, но тот слишком крепко вцепился в шею друга.          – Да нет там никого, хватит орать!         – Я его вижу! Убей!         Блондин с чувством топнул ногой куда-то в землю, не до конца понимая, наступил ли на несчастного паука, или только испугал. Главное, что теперь его, кажется, не было. Во всяком случае, Роберт очень тщательно осмотрел периметр, сидя на руках у подростка, прежде чем таки отпустить его шею и слезть, ступая на асфальт. Всё это время Том стоял, как истукан, с видом человека, глубоко разочарованного в этой жизни и давно потерявшего какую-либо её суть в бесконечном потоке случайных действий, которые каждую секунду совершал Смит. Несомненно, на лице Эдисона не было написано ничего хорошего.         Воспоминание оборвалось также неожиданно, как и началось, оставляя гораздо больше вопросов, чем ответов. N в этом воспоминании снова будто не чувствовал запахов, не видел неба и травы, чувствовал только, как припекает солнце. Кроме того, внутри его ничего не наполняло. Пустота, заполненная огромным количеством движений и шума, но ничего вразумительного, будто просто зацикленное видео без сюжета. Красноглазый снова не успел как следует подумать над увиденным, прежде чем его придавило к полу, будто каким-то ужасно тяжёлым валуном.         Смит зашёл в комнату и запер за собой дверь. Лямка рюкзака тут же выскользнула у него из рук. Сам Роберт, опершись спиной на закрытую дверь, скатился по ней на пол, медленно опускаясь рядом со своим рюкзаком. Из-за двери глухо доносился вой матери. Опять про то, что это именно Роб виноват в том, что отец их бросил, что это из-за Роберта их «счастливый брак» развалился, и вообще всё было хорошо, пока он не родился. В общем, во всех бедах и несчастьях своей жизни женщина старательно и со слезами обвиняла сына.          Потом Роб перестал слышать её вой. Или перестал слушать. Кровь громко стучала в ушах, он закрыл лицо руками, несколько секунд прислушиваясь к собственному дыханию. Конечности крупно тряслись. Руки посинели. Было ужасно холодно и жарко одновременно. Воздух в комнате спёртый, опаляющий, но в то же время такой морозный, что чувствовалась острая нужда растереть кожу, чтобы согреться. Странное чувство слишком открытого пространства в слишком маленькой замкнутой комнате прижимало к полу, делая тушку неподъёмной. Мысли в голове роились совершенно хаотично, перескакивая с одной на другую, не позволяя даже понять, о чём, собственно говоря, думалось. Тело ощущалось твёрдым монолитом бесконечного веса, в то же время становясь до дрожи в коленях лёгким, как пушинка. Дышать полной грудью было невозможно. Грудная клетка просто не поднималась достаточно, чтобы наполнить лёгкие кислородом. Каким бы глубоким ни был вдох, воздух словно застревал в горле и не проходил дальше, так что дышать приходилось гораздо чаще, а сердце уже будто стучало в самой глотке, своим огромным узлом не давая сглотнуть сухой ком, не позволяющий издать ни единого звука.         N, совсем не понимающий, что происходит, целиком и полностью ощущал масштаб катастрофы. Тем не менее, что с этим делать, он не понимал, становясь лишь невольным свидетелем происходящего, обречённого только смотреть.          Смит сидел на полу, закрывая лицо руками, около пяти минут. Потом с трудом встал на колени, опираясь на пол подрагивающими руками. Несмотря на подозрения призрака, глаза у Роберта были влажными, но щёки – абсолютно сухими. Покрасневшие белки глаз явно выдавали присутствие солёной влаги, но ни одна слезинка так и не сорвалась с ресниц. Роб медленно дополз до своего стола. Непослушными пальцами потянул ручку выдвижного ящика, долго копался в нём, выбрасывая канцелярскую мелочёвку. Вытащил белую баночку без этикетки, подрагивающей рукой насыпал в ладонь штук пять голубых таблеток, быстро закинул в рот и стал глотать, не запивая. Осел на пол, приобняв себя за плечи. Всепоглощающее болезненное чувство не отпускало его.          N никак не мог понять, что это за чувство. Ужасная по своей силе волна ощущений просто сбивала его с ног. Он слышал каждый шорох, чувствовал каждую клеточку тела, ощущал даже жжение глаз, лёгкость в руках и неподъёмную тяжесть в ногах. А Смит всё ещё сидел на полу. Сидел, обуреваемый ужасным чувством, которое призрак не сразу смог разгадать.         От шатена исходила ужасно сильная волна чувств, до того скрытых. Он злился, он хотел кричать, но молчал. Он хотел выть, но молчал. Он хотел громко рыдать в подушку, так, чтобы все услышали, но продолжал сидеть на полу и обнимать себя за плечи.         – Ничтожество… Ничтожество… Ничтожество… Да чтоб ты сдох… Выродок… Ты никто… Ты ничего не добьёшься… Ты вообще не должен жить… Сдохни же ты наконец, сдохни… Ты никто… Умри, умри, умри… Ты портишь всё, к чему прикасаешься, потому что ты – ничтожество… Тебя здесь быть не должно… – бормотал себе под нос Смит, зажмурившись и слабо покачиваясь из-за дрожи в теле.         Один в комнате, наедине со всем миром. Звенящая тишина вокруг смешивалась с оглушающим звуком сердцебиения и неверного дыхания. Роберт не понимал, как можно продолжать всё это. Как можно помочь людям, которые не хотят, чтобы им помогали. Которые хотят насмехаться над ним. Которым вообще до звезды, что там возможно и что невозможно. Этим идиотам не нужно было спасение. Им нужно было только найти, на кого вылить своё говно и посмеяться над тем, что получилось. Роберт хотел исправить этот грёбанный мир, но миру было на него плевать. Создавалось ощущение, будто вся вселенная харкала ему в лицо, напоминая, что миру не нужны никакие исправления. Мир доволен собой. Мир – самовлюблённый эгоистичный придурок, которому не нужна была помощь. Ему не нужно было лечение. В него нужно было войти и не сопротивляться течению этой жизни. Её нужно было принять такой, какая она есть, но Смит не мог. Он пытался исправить русло этого бешеного течения и захлёбывался, захлёбывался и тонул, глотая воду. Он пытался остановиться, но течение сбивало его с ног. Роберт нёсся в этом сумасшедшем потоке и никак не мог взять его под контроль. Теперь он опустился на дно. Пытался оттолкнуться и всплыть, но не мог. Плыл вверх, смотрел на солнце из-под толщи воды, искал своё место под его ласковыми лучами, но солнце было жестоко к своему сыну: оно своими лучами больно обжигало Роберта, оставляя неизгладимые шрамы не только на коже.          Смит закрыл глаза, уже полностью лёжа на полу. Дрожь успокоилась. Голова очистилась. Пришла слабость. Шатен не знал, сколько пролежал так. Из-за того, что солнце садилось поздно, он не мог точно определить, который час был теперь, когда из-за побочных эффектов передозировки препаратом появилась тошнота. Роб хотел бы и дальше лежать на полу, но понимал, что просто не выдержит и очистит желудок прямо здесь. Пришлось на корячках проползти до двери, встать, опираясь на косяк, шатающейся походкой на заплетающихся ногах добрести до туалета. В обнимку с унитазом Смит провёл весь следующий час.