*
Проходит гораздо меньше времени, чем Сокка рассчитывал, прежде чем Зуко становится… не то что бы экспертом, конечно, но на удивление ловким в искусстве ходить под парусом. — Сегодня мы поплывем на другую сторону фьорда, — сказал ему Сокка этим утром. — Условия примерно такие же, с которыми ты уже сталкивался, но в воде сегодня будет больше льда. Я хотел быть уверенным, что не случится ничего непредвиденного, учитывая, что сегодня ты будешь сам по себе. Хотя, конечно, он вовсе не считает, что Зуко не сможет справиться чем-то непредвиденным — он быстро учится, и сегодня он продвинулся куда дальше, чем Сокка предполагал. К полудню они с Зуко носятся по палубе легко и слаженно, и когда солнце замирает высоко над ними, и они сбросили уже почти все свои куртки и слои одежды, Сокка решает, что им не повредит передышка. — Я думал, что это будет даваться тебе тяжелее, — признает Сокка, опираясь спиной на мачту и позволяя их судну дрейфовать в открытые воды перед ними. — А я думал, что ты перестал считать меня неженкой после того, как я надрал тебе задницу на той неделе, — отвечает Зуко. Сокка кашляет, чтобы скрыть своё смущение — не от того, что он проиграл ему, но от того, как сильно он недооценил Зуко. Если говорить откровенно, он совсем не так сильно переживает из-за легкости, с которой Зуко победил его; будь это кто другой, всё было бы совсем иначе. В конце концов, бой на мечах — это традиционное искусство Страны Огня, и Сокка свободно владеет несколькими другими видами оружия, поэтому он знает, что его поражение Зуко не означает, что он плохой воин. Во всяком случае, именно это Сокка сказал бы любому, кто спросил бы его об этом, но это скорее отговорка, и Сокка прекрасно это знает. Настоящая причина, почему его не беспокоит воспоминание о том, как искусно Зуко владеет клинком, заключается в том, что он слишком дорожит им. Зуко выглядел таким спокойным и уверенным с мечом в своей ладони, каким Сокка никогда не видел его раньше. Он не держит на Зуко обиду за парочку побед, если именно они — причина этого взгляда на его лице; если именно из-за них кажется, что он словно ненадолго сбрасывает с плеч тяжелый груз, к которому слишком привык. — Это не то, что я имел в виду, — говорит Сокка. — Просто ты… быстро освоился с управлением лодкой. — Не то что бы это был мой первый раз на её борту. — И всё же. Обычно у людей уходит немало времени, прежде чем они начинают схватывать, что к чему — так, как это сделал ты. Знаю, что я подшучивал над тобой на этот счёт, но ты справляешься лучше, чем я ожидал от человека, который настолько далёк от этого. — Ну, — признаёт Зуко, — мне потребовалось время, чтобы привыкнуть к этому типу лодки, но я же ходил под парусом раньше. Не на таком судне, конечно, но тем не менее. Сокка таращится на него. — Ты… ходил под парусом раньше? Зуко закатывает глаза. — Страна Огня — это островное государство. Как, по-твоему, мы путешествуем? Сокка открывает рот, но затем вновь закрывает его. — Это… прекрасный аргумент, — говорит он наконец. Зуко пожимает плечами. — На парусных судах я плавал реже, чем на традиционных кораблях Страны Огня, но я не совсем новичок. Я знаю основы, просто до этого момента мне никогда не приходилось выполнять всё самому и в одиночку. Страна Огня не строит корабли меньше, чем те, для которых нужна команда из хотя бы шести или семи человек. По крайней мере, я на таких не бывал. И ещё мне никогда не приходилось ходить по морю в местах вроде этого, — говорит он, указывая в сторону испещренной льдами океанской шири за их спиной. — Так в наш первый день ты чуть не свалился за борт лодки по меньшей мере четыре раза, потому что… — Потому что ваши лодки гораздо менее устойчивые, чем корабли из Страны Огня. — Они устойчивые, если ты знаешь, что делаешь, — хмурится Сокка. — Уж прости, что мы требуем от своих членов команды наличия хоть каких-то навыков. — Ты же сам сказал, что у меня хорошо получается, а я приступил к занятиям всего лишь несколько недель назад. Не может быть, чтобы это было так сложно. Сокка смеётся. — Ладно, убедил, — наверное, важную роль тут играло то, что Зуко был одним из самых упорных и при этом схватывающих на лету людей, что Сокка вообще когда-либо встречал, но он не произносит этого вслух. — И всё же, я не ожидал, что тебя заставят во всём этом разбираться, учитывая, что ты шикарный принц и всё такое, — он ухмыляется, чтобы Зуко понял, что это шутка, и Зуко фыркает, пихая его локтем в бок. — Мне пришлось в этом разобраться как раз потому что я принц. Знаешь, когда-то в Стране Огня… — Он резко обрывает себя, и его лицо принимает неуютное выражение. Сокка полностью поворачивается к нему, чтобы взглянуть ему в глаза. — Что? — Ничего. Сокка хмурится и всё же настаивает на ответе: — Нет, серьезно, что? Зуко сцепляет челюсть. — Я просто хотел сказать, — начинает он, тщательно подбирая слова и весь напрягшись — так, как он этого не делал в присутствии Сокки уже несколько недель, — что когда-то в Стране Огня… В смысле, во время войны у нас был самый большой флот в мире. Королевская семья традиционно была вовлечена в… — Я думал, что у Страны Огня больше нет действующей армии, — перебивает Сокка. Может быть, он не такой уж большой знаток истории, но, как и все, знает, что когда Хозяин Огня Азулон официально положил конец войне, все солдаты Страны Огня были отозваны домой, и призыв на военную службу был отменен. Когда десятилетием спустя Хозяин Огня Айро занял трон и начал вводить новую политику международных отношений и перемирий, одно из самых первых условий репарационного процесса, на который они согласились, заключалось в том, что Страна Огня положит конец всем официальным военным операциям и прекратит большую часть производства вооружений. Он чувствует головокружение и оцепенение и злость при мысли о том, как флот Страны Огня должен был выглядеть на пике своего могущества: вереница кораблей, как тот, что раньше омрачал горизонт на севере — как тот, что забрал жизнь его матери. Зуко яростно мотает головой; он выглядит потрясенным. — Её нет! Клянусь тебе. В смысле, у нас есть охранные отряды… — Не вижу разницы с армейским отрядом. — Это не армия. Это не — у нас больше нет призыва, и эти отряды есть только в Кальдере, — Сокка знает, что это столица Страны Огня. — Они больше похожи на — на телохранителей для королевской семьи, нежели боевой отряд. Вот что я пытался тебе объяснить до этого — королевская семья всегда была тесно вовлечена в военное командование, но сейчас у нас больше нет армии, и это, конечно, невозможно. Но мы так никогда и не отказались от традиций Страны Огня, — продолжает он горько. — Не до конца. Так что даже после окончания войны члены королевской семьи всегда получали военный опыт, проводя какое-то время в охранном отряде, и хождение по морю вдоль береговой линии тоже туда входило. — Сокка, — произносит он, очевидно, всё ещё видя сомнение на лице Сокки, — я даю тебе слово, что я не — мы не… — Он сдувает с лица прядь, которая ранее выпуталась из узла на макушке. — Страна Огня пытается загладить вину за то, что мы когда-то натворили, — продолжает он. — Я знаю, что в нашу сторону направлено еще немало гнева… Сокка открывает рот, чтобы перебить его, но Зуко торопится, чтобы договорить. — И во многом он оправдан. Даже спустя тридцать лет мир всё ещё пытается исцелиться. Страна Огня понимает это, и мы хотим всё исправить. Вот почему я здесь. Подобный союз Страны Огня и Племен Воды — это нечто большее, чем просто торговая сделка. Это о том, чтобы принести мир. Это о том, чтобы исцелить раны, что мы нанесли, и показать людям всего мира, что нам жаль, и что мы не хотим больше причинять боль, и что мы хотим исправить то, что мы сломали. Мы делаем это для всего того, что осталось от стран всего мира — и если быть совсем честным, это и для нас тоже. — Моя семья силой втянула подданных Страны Огня в войну, которая была им не нужна и которую многие не поддерживали — и всё же три четверти века мы отправляли их на смерть и убеждали, что это было на благо нашей страны. Этот союз направлен на то, чтобы загладить вину и перед ними, чтобы им не пришлось и дальше нести это бремя, это наследие разрушения. Он о том, чтобы заново стать частью мира. Мы бы никогда не сделали ничего, что могло бы поставить его под угрозу, — говорит он; теперь он смотрит на Сокку почти с отчаянием, — и нет ничего, чего бы мы ни сделали, чтобы сохранить его. Это не исправит всё за раз, и мы понимаем это — но всё же начало будет положено. Ветер опасно покачивает лодку под ними, но Зуко, кажется, этого даже не замечает. Он просто сидит, по всей видимости, исчерпав свой запас красноречия. И, честно говоря, он заслуживает передышки — Сокка не уверен, что он когда-либо слышал, чтобы Зуко произносил столько слов за раз. Сокка задается вопросом, не является ли этот навык спонтанно произносить речи вбитым в аристократов Страны Огня многолетним обучением, или же это талант, присущий исключительно Зуко в моменты, когда на него нисходило вдохновение. Сокка не знает, как долго он собирается с ответом, но когда он всё же открывает рот, он старается удержать свой голос ровным. — Я не знал, что ты принимаешь это так близко к сердцу. — Ты думал, что я приехал сюда, потому что мне плевать? — Я считал, что ты приехал, потому что тебе приказал это Хозяин Огня. Зуко качает головой. — Мой дядя вообще не хотел отпускать меня сюда. Не потому что он не принимает этот союз близко к сердцу, — добавляет он торопливо, — но потому что он… беспокоился. За меня. О том, что этот союз будет значить для меня. Сокке даже не нужно спрашивать, что он имеет в виду. То же самое он чувствовал по отношению к Юи. — Звучит так, будто он заботится о тебе. — Так и есть. Но еще он заботится о Стране Огня, и о нашем наследии — как и я. Я полностью осознаю важность того, что означает моё присутствие здесь. Подобный союз… — он вздыхает. — Это не искупление, но он может стать прощением. Сокка кивает и наконец выдыхает, — казалось, он сдерживал себя почти целую вечность. — Прости, — говорит он и очень старается не расстраиваться из-за потрясенного взгляда, которым его награждает Зуко, потому что от него ему становится совсем паршиво. — Я не должен был сразу предполагать худшее. — Всё нормально, — начинает говорить Зуко, но Сокка обрывает его, покаянно качая головой. — Но это не так, — настаивает он. — Я же знаю, что ты не такой. — Ты знаешь меня едва ли месяц. Это не так уж долго. — Кажется, что дольше, — отвечает Сокка, потому что так и есть. Ему кажется, что он знает Зуко всю жизнь. — Я знаю тебя достаточно, чтобы понимать, что мне следовало довериться тебе. Прости, что вёл себя как придурок. Зуко качает головой. — Не было такого. — Ещё как было. Но я говорю даже не про сейчас. Я имел в виду те дни, когда мы только познакомились. Я нарочно усложнял тебе жизнь, чего мне не стоило делать. Более того, я задирал тебя, в то время как ты был исключительно вежлив по отношению ко мне. Ты заслуживаешь этого не больше, чем Юи. Мне повезло — честно, всему миру повезло, что ты был настроен терпеть меня и хранить преданность своим убеждениям, чтобы помочь воплотить этот союз в жизнь, даже когда я вёл себя как полный засранец. — Ты был не так уж плох, — замечает Зуко после короткой паузы. — Не скажу, что это никак не… усложнило мне задачу тогда, в начале, но… я рад, что теперь ты узнал меня лучше. А я тебя. Сокка хочет сказать что-то в этом же духе, но, кажется, что ничего, что вертится на языке, не способно сорваться с губ. Всё, о чем он может думать, это умоляющие нотки в голосе Зуко, и искренность в его глазах, когда он пытался убедить Сокку, что Страна Огня держит слово. Всё, о чем он может думать — это шрам, к которому Зуко порой тянется, только чтобы оборвать себя на середине движения; и его неловкие пальцы, пытающиеся расшнуровать неприступные ботинки; и комнату, полную книг, которые Сокке не терпится как следует изучить, если это значит, что это будет ещё одна вещь, которую он сможет разделить с Зуко. Если бы потребовалось, Зуко был бы готов молить Сокку о том, чтобы тот ему поверил, но это только потому что он не знает то, что знает Сокка: что Зуко никогда не придётся ни о чем просить его. Никогда больше. Это подобно озарению — то, что Сокка готов подарить Зуко всё, чего тот только попросит — но в то же время оно не ощущается, как нечто новое. Оно даже не удивляет его. Сокка жаждет только одного — знать, чего Зуко хочет. Его останавливает только понимание, что Зуко вряд ли бы ответил ему на этот вопрос откровенно, если бы он решился задать его. Сейчас Зуко смотрит вдаль, на океан позади них, по всей видимости оставив надежду дождаться от него ответа. По его позе, напряженному силуэту его тела очевидно, что он смущен тем, что только что сказал — тем, что он раскрыл ему — но ему нет нужды смущаться этого. Уж точно не тогда, когда Сокка согласен с ним. Я тоже рад, что мы узнали друг друга лучше, думает он, но не может заставить себя произнести это вслух. Не потому что это неправда, но потому что этого недостаточно. В голове Сокки проносится тысяча разных мыслей, и тысяча слов скапливается под языком, но ни одно из них не может отразить истину. Только не Зуко, стоящему рядом с ним с заветренными, порозовевшими щеками, такому прекрасному, что это почти невыносимо, такому чудесному, что что-то неназванное внутри Сокки тянет от почти физической боли. Этих слов недостаточно, они не могли выразить это чувство, поэтому Сокка молчит, и его мысль устремляется куда-то вглубь себя, потом к луне и океану; он думает о том, какие слова бы смогли.*
Той же ночью Сокка встречает её на мосту. Темнота уже давно вступила в свои права, но он с легкостью находит её взглядом; так же, как и в детстве, свет луны словно следует за ней, куда бы она ни шла. — Такое ощущение, что мы уже вечность не виделись друг с другом, — говорит он, опираясь на перила рядом с ней. Юи улыбается, придвигаясь к нему ближе. — Знаю, — говорит она. — Прости за это. — Не извиняйся. Это не твоя вина. — И всё же. Впервые за долгие годы мы в одном и том же месте, но мы почти не пересекаемся. Я была так занята рассмотрением нашего союза и подготовкой к… — Она медлит, сглатывая. — К моему путешествию в Страну Огня. До этого момента Сокка и думать забыл об этой части договора — после того, как помолвка будет официально заключена, Юи отправится вместе с Зуко обратно в Страну Огня, где и будет сыграна свадебная церемония. Там они проведут год, чтобы она могла изучить традиции Страны Огня и познакомиться с королевским двором, после чего они с Зуко отплывут в Северное Племя Воды, где останутся уже навсегда. Когда он думал об этом до встречи с Зуко, почти нестерпимую боль ему причиняла мысль об её уезде. Непостижимым образом, теперь его сердце болело из-за них обоих. — А ты был так занят с принцем Зуко, — продолжает она, взяв себя в руки. — Похоже, что у нас обоих теперь почти нет свободного времени. Но я и впрямь скучала по тебе, — говорит она искренне, и ему даже не нужно смотреть на неё, чтобы знать, что она говорит правду. — Я тоже по тебе скучал, — откликается Сокка, и затем вздыхает. — Юи, — спрашивает он нерешительно. — Ты счастлива? — Конечно, — легко отвечает она. Сокка выдыхает. — Я про — ты правда этого хочешь? — Я хочу лучшего для своего народа, Сокка, — говорит она, — и принц Зуко… добр. Он будет хорошим мужем. Её голос эхом отдаётся в его голове: принц Зуко. Принц Зуко. Сокка не помнит, когда он в последний раз называл Зуко принцем. — Из него получится отличный супруг, — допускает Сокка, — но станет ли он супругом, за которого ты захочешь выйти замуж? Ты бы вышла за него, если бы этого не требовал союз? — Сокка, — говорит она напряженно, но не резко, — это не имеет значения. — Ещё как имеет! — Не имеет. Это не важно. Я принцесса. Моё положение требует от меня жертв. Я знаю это, как это знает и принц Зуко. Разве ты думаешь, что он хочет этого? — Ему бы следовало, — бормочет Сокка. — Ты потрясающая. На это она издаёт смешок, но он звучит не слишком-то радостно. — Я уверена, что где-то в Стране Огня есть кто-то, кто тоже считает, что он потрясающий. Или даже в Царстве Земли. — Он не любит тебя, — вновь пытается Сокка, хотя даже не знает, чего именно он пытается добиться. — А ты не любишь его. На это Юи поворачивается к нему всем телом, и впервые с начала их разговора она кажется по-настоящему расстроенной. — Любовь не имеет к этому никакого отношения, — говорит она. — И ты это знаешь. Мы оба делаем то, что пойдет на благо нашим народам. — Это не значит, что это правильно. — Это значит, что это благородно. И это единственное, что имеет значение. Сокка качает головой. Он отводит взгляд от воды, чтобы взглянуть на её, только чтобы увидеть, что Юи уже смотрит на него в ответ. Непостижимо, но даже ночью её глаза кажутся такими же голубыми, как и днём, и в свете луны её волосы сияют почти неземным светом. Когда-то от одного взгляда на неё его мысли словно утаскивали его в бесконечный водоворот. Теперь всё не так. Это какой-то новый вид падения. Он душит его. Это не похоже на то, что он когда-то чувствовал по отношению к Юи, но и не похоже на ту ярость и отвращение, что он чувствовал, когда объявили новости о её предстоящем браке. Он знает, что, как ни странно, он должен чувствовать себя лучше, чем тогда; ему следовало бы найти утешение в том, что Юи не окажется в лапах какого-нибудь омерзительного старикашки или помешавшегося правнука короля, начавшего геноцид. С ней будут хорошо обращаться. С ней будут обращаться так, как она того заслуживает. Но одна мысль об этом — о них, связанных узами брака, о них, где-то далеко-далеко, — ощущается словно кинжал под рёбра. Он думал, что уже почти свыкся с этой мыслью, но со временем боль становится только острее, и он не может найти причину этому. Кажется, будто что-то сжимает его сердце, его горло, так медленно, что он начинает привыкать к этой нехватке воздуха; она обступает так медленно, что кажется естественной — до тех пор, пока он не вспоминает, каково это было — жить без этого постоянного, неподъемного груза; и тогда он вновь осознает, что что бы это ни было, оно убивает его. Ещё до всего, до момента, когда об этом браке было объявлено, он хотя бы мог точно назвать причину своего расстройства. Теперь у него нет ничего; нет никакого объяснения, и ничего, за что бы он мог уцепиться. Есть только источающая отчаяние гигантская дыра на том месте, где должно было быть облегчение. Сокка был окружен водой всю свою жизнь, но ещё никогда он так остро не чувствовал, что утопает. — Знаешь, — говорит Юи, по всей видимости решив, что молчание уже затянулось, или, возможно, почувствовав, что Сокке не помешало бы отвлечься, — большая часть наших встреч в конце концов приходит к тому, что мы говорим о тебе. Удивительно, но это срабатывает. Сокка резко поворачивается в её сторону. — Обо мне? Левый уголок её рта приподнимается вверх в улыбке, которая хотя и кажется кривоватой, может быть описана только как «потрясающая». — О тебе. За исключением перемирия у нас… не так уж много тем для разговора, — признаёт она, — но то одно общее, что у нас есть, это то, какого высокого мнения мы оба придерживаемся о тебе. Сокка резко выдыхает. Впервые за всё время, сколько он себя помнит, при взгляде на неё он закрывает глаза. — Прости, — говорит он. — Я знаю, что Зуко хороший парень. — В таком случае этот разговор окончен, — отвечает Юи доброжелательно, но твёрдо. — Ты беспокоился за меня, но теперь знаешь, что в этом не было нужды. — Знать, что ты не будешь до конца жизни связана с каким-то неизвестным мерзавцем не то же самое, что знать, что ты будешь счастлива. Ты заслуживаешь любви, принцесса. Она закатывает глаза в редком для неё выражении истинных чувств, но даже при этом она не перестаёт улыбаться. — Ты сто лет не называл меня так, — говорит Юи. — Не с тех пор, как мы были детьми, — соглашается он, бережно пихая её в бок. — Только так я мог дразнить тебя без того, чтобы мне досталось от взрослых. — Но потом ты тоже звал меня так, — замечает она. — Когда мы были старше. Когда мы… От напоминания об этом Сокка не может не вздрогнуть. — Да. Верно. Видимо, я уже и забыл об этом. — Сокка, — начинает Юи осторожно. — Это же не… Ты же не… — Что бы ты не думала, — перебивает её он, — это не так. Ты мой друг. Ты всегда будешь моим другом, и это всё, что мне нужно. Это всё, чего я хочу. — Тогда почему ты всё ещё так расстроен? Её глаза, круглые и яркие, как луна, видят его насквозь, как это было всегда. Многое поменялось с тех пор, как они были детьми, но он знает, что по крайней мере это останется неизменным. Он гадает, знает ли она, как близко он подобрался к ответу. Если он позволит ей глядеть вглубь подольше, сможет ли она найти ответ сама? Ведь не то что бы тот скрывался от него. Он совсем близко, на самом краю его сознания, как слово, что вертится на языке. Но штука в том, что он было тем, что он не сможет забрать назад, если разгадает, и именно поэтому он кажется таким опасным. Он ощущается как что-то, к чему Сокка был ещё не готов. — Я не знаю, — говорит он наконец и жалеет, что у него нет для неё ответа лучше. Но более того, Сокка жалеет, что этого ответа у него нет для него самого.*
— Привет, — говорит Зуко, который кажется удивленным и втайне обрадованным, когда Сокка заглядывает к нему следующим вечером. Он закрывает за ним дверь. — Не думал, что увижу тебя сегодня. Сокка не может не отметить, что его волосы распущены и обрамляют его лицо. Его взгляд настолько сфокусирован на лице Сокки, что он, кажется, даже не замечает, что тот держит в руках, пока Сокка не подсовывает это ему буквально под нос. Сокка впихивает пару ботинок — совсем новеньких и всё ещё скрепленных между собой — Зуко в руки. — Держи. Их сделали по моему заказу специально для тебя, — объясняет он, пока Зуко молчит, просто уставившись на него. — Они твоего размера и всё такое. Даже если бы Сокка не озвучил это, он уверен, что Зуко и так бы это осознал. Ботинки алые и расшиты золотом, как и вся остальная одежда Зуко. Они не будут так сильно контрастировать с его обликом, как это делали ботинки, которые Сокка одолжил ему. — Я, вообще-то, не возражаю, что ты всё ещё носишь мои. Просто подумал, что тебе бы не помешало иметь что-то, что по-настоящему сделано в Племени Воды. Чтобы оно принадлежало только тебе. — Они для меня? — спрашивает Зуко негромко, и Сокка фыркает. — Естественно. Много ты видел людей, одетых в подобный оттенок алого, и при этом не прибывших на твоём корабле? На самом деле, найти мастера, который сможет взяться за это, оказалось не так-то просто, — признаёт Сокка, потирая шею. — Почти никто не шьёт одежду подобного цвета, потому что на него слишком низкий спрос. Не всем к лицу такой оттенок, ваше высочество — не так, как вам, — добавляет он игриво после того, как Зуко сохраняет молчание. Сокка надеялся, что тот подденет его в ответ — так, как у них это уже вошло в привычку, — но он ошибся. — Думаю, что ты бы хорошо смотрелся в красном, — вместо этого говорит он — так тихо, что Сокка почти упускает его слова. Когда Сокка не отвечает, он поднимает взгляд; Сокка не знает, что написано у него на лице, но Зуко резко выдыхает, как если бы только сейчас осознав, что он только что сказал. Но он не отрекается от своих слов. Зуко просто отводит глаза, снова взглянув на ботинки; его лицо залито легким румянцем, вид которого только недавно начал становиться для Сокки привычным. Странно, но этот вид по-прежнему остаётся таким же поразительным, как и в тот день в открытом море, когда Сокка тесно прижал Зуко к своему телу, чтобы удержать его от падения за борт. Тогда они были так близко, что Сокка чувствовал жар, который волнами шёл от Зуко. Он хочет снова ощутить его. Он хочет обхватить лицо Зуко своими ладонями и узнать, неужели его щеки такие же горячие, какими кажутся; узнать, связано ли это с его магией, или это просто тепло самого Зуко. Сокка кашляет и отодвигает эти мысли на задворки сознания, как он уже привык это делать. — Я подумал, что ты сможешь надеть их на своё испытание. — Спасибо, — говорит Зуко искренне. — Нет, правда, — настаивает он, когда Сокка пытается отмахнуться. — Я серьезно. Спасибо тебе. Сокка ничего не может с собой поделать; он отводит взгляд. — Ага, — отзывается он. — Не вопрос. Как бы то ни было, как раз вовремя. Краем глаза он видит как Зуко замирает. — Как раз вовремя, — повторяет Зуко. — Вовремя для чего? — Сегодня я… говорил с Советом, — произносит Сокка, чувствуя, как будто его собственный вздох застрял у него в глотке. — Я сказал им, что ты готов. Он поднимает взгляд как раз в тот миг, когда глаза Зуко распахиваются. — Ты — я готов? — спрашивает он, и его голос звенит от эмоции, слишком похожей на панику. Сокка кивает. — Ты готов, — подтверждает он, надеясь на это и одновременно зная, что так и есть. Всё утро он мучился, размышляя над своим решением, прежде чем всё же попросил отца устроить встречу с Советом. Большую часть дня он провел в Цитадели, рассказывая о самых выдающихся эпизодах обучения Зуко и о том, как он преуспел в том, что Сокка учил его об их традициях и обрядах. Он хотел бы дать Зуко больше времени — собирался дать ему больше времени — но Зуко был готов, и в тот момент, когда Сокка поймал себя на мысли, что он хотел бы, чтобы это было не так, он понял, что этому пора было положить конец. Зуко тяжело садится на постель. Когда он смотрит на Сокку, в его глазах читается нечто, похожее на страх. Он облизывает губы, и у Сокки перехватывает дыхание. — Когда? — спрашивает он таким осипшим голосом, что он больше похож на хрип. — Завтра. — Завтра? — требовательно переспрашивает Зуко. — Так скоро? — Чтобы почтить твоё происхождение, они решили начать твоё испытание, когда солнце будет в зените, — сообщает Сокка. — Чтобы твои силы были на пике. Зуко кивает, но его тело по-прежнему напряжено, и его дыхание становится быстрым и неглубоким. — Нервничаешь? — спрашивает Сокка, и как только произносит свой вопрос вслух, немедленно осознает его крайнюю тупизну. — Тебе не из-за чего, — торопится добавить он. — Я бы не сказал им, что ты готов, если бы это было не так. Зуко смотрит на него слегка ошалелым взглядом. — Нервничаю из-за — своей готовности. К гонке во льдах. Точно. Ага. Я просто… переживаю, наверное. Из-за всего этого, — он отводит взгляд, не глядя на Сокку, и, кажется, его дыхание слегка выравнивается, но он по-прежнему кажется настолько напряженным, каким Сокка ещё никогда его не видел. — По традиции, — начинает Сокка тихо, и для того, чтобы заговорить, ему приходится разжать свою судорожно сжатую челюсть, — накануне того, как юноша вступает в возраст взросления, ему полагается пройти ритуал очищения, который проводит один из духовных лидеров племени. Для подготовки к важному дню. Зуко резко вскидывает голову, уставившись на дверь, как будто думая, что всё это время за ней кто-то стоял в ожидании приглашения от Сокки. — Но, — прежде чем Зуко успевает что-то сказать, продолжает Сокка, — я сказал им, что я справлюсь с этим сам. Совет несколько раз переспросил его, уверен ли Сокка в своем решении, когда сообщил им, что он хотел провести его сам. Я уверен, ответил он, постаравшись вложить в свой голос всю свою убедительность сына вождя. Я провёл все остальные элементы его тренировки. Логично, если это тоже сделаю я. Он знает, что в конце концов они согласились только из-за убежденности, звучащей в его голосе, но они вряд ли были бы так благосклонны, если бы знали её истинную природу. Частично она происходила из его эмпатии — он знал, как неуютно Зуко чувствовал бы себя в окружении незнакомцев, будучи центром их внимания в этой интимной и незнакомой для него церемонии. Сокка хотел быть рядом, чтобы помочь ему с этим — так, как он это делал всё это время. Он хотел закончить то, что начал. Другая же часть… Она была эгоистичной. Мысль о том, чтобы подготовить Зуко к его испытаниям, заставляла что-то сжиматься в его груди — и затем разжиматься, разрастаясь и наполняя его рёбра и пространство за их пределами. От этой мысли было больно, но мысль о том, чтобы позволить это сделать кому-то иному была и вовсе невыносима. Правда была в том, что он не хотел уступить это право кому-то иному. Правда была в том, что он не считал, что кто-то другой был этого достоин. Вера Сокки в это была непоколебима — этот факт виделся ему так же ясно, как красота всполохов Северного Сияния и путь до могилы матери; он знал, что быть с Зуко — видеть его, и касаться его, и обладать его доверием — это привилегия. Привилегия, которой никто из них не заслужил. Никто, кроме Сокки. Он вспоминает свой разговор с Юи, и ответ, который он не смог ей дать. Вот твой ответ, думает он. Забери его у меня. Скажи мне, что он означает, потому что я не знаю. Но вот что он знает — даже когда он размышлял над периодическими приступами неразговорчивости Зуко, Сокка сам в какой-то степени удерживал его на расстоянии. Он был так осторожен, лишая их обоих прикосновений, и отводя взгляд, и придерживаясь своего якобы искреннего непонимания того, что происходит, лишь бы только не застревать в этом слишком надолго. Долгое время он даже не осознавал, что проделывал всё это. Но теперь, когда он знает, он знает и то, как он устал от этого. Он больше не хочет продолжать. Только сегодня, говорит он себе. Только на эту ночь, он перестанет. Сокка встаёт на колени перед Зуко, и, быть может, Зуко не в первый раз сталкивается с благоговейностью этого жеста от своих подданных — но не от Сокки. Они оба сохраняют молчание, пока он ловкими пальцами расшнуровывает ботинки Зуко (на самом деле, всё ещё ботинки Сокки), что словно повторяет ту ночь после их вылазки на Восточную Гору — но только сейчас Зуко в ясном сознании. На этот раз этот жест рожден не необходимостью — это жест служения, которое он исполняет по своей собственной воле. Сокка поднимает руку выше и опускает её Зуко на обтянутую штаниной ногу чуть выше колена, твердой рукой придерживая его, пока он по очереди стягивает ботинки с его ступней. Затем Сокка встаёт и начинает расстегивать застежки на плотной куртке Зуко. Когда он заканчивает, Сокка запускает ладони под тяжелую ткань; его руки задевают грудь и ключицы Зуко, когда он медленно сбрасывает одежду с его плеч. Она бесформенной кучей оседает у их ног. Никто из них не торопится поднять её с пола. Сокка расшнуровывает завязки верхней туники Зуко и тоже позволяет ей соскользнуть с него. Единственное движение, которое Зуко делает — это поднимает руки, когда Сокка через голову стягивает с него нижнюю рубашку, и Сокка не в силах удержаться от того, чтобы на миг мазнуть костяшками пальцев по гладкой коже его грудной клетки — так же, как и сам Зуко не может удержать дрожь в ответ на его прикосновение. Всё это время Зуко ни на миг не отводит от него глаза. Он прослеживает взглядом все движения Сокки так же, как оголодавший зверь наблюдает за своей добычей, или как художник оглядывает черты того, что он так отчаянно желает нарисовать. Тишина в ванной нарушается лишь раз, когда Сокка велит Зуко нагреть воду в бочке. — Почему мне кажется, что нагревание воды магией огня не является традиционным элементом этого ритуала? — спрашивает Зуко. — Возможно, ты прав, — говорит Сокка, позволяя улыбке коснуться уголков губ, — но так намного проще. Я никому не скажу, если ты тоже пообещаешь молчать. Когда Зуко делает шаг к ванной, Сокка отворачивается и занимает себя тем, что снимает свою собственную куртку и внешние туники, оставаясь в штанах и паре легких рубах. Он продолжает стоять спиной к Зуко не затем, чтобы не смотреть на него, но по той же причине, по которой только несколько минут назад его пальцы застыли подле ремня брюк Зуко, прежде чем отпрянуть — есть разница между тем, чтобы позволить себе эту близость, и тем, чтобы вторгнуться в личное пространство Зуко, и это была грань, которую он не был готов переступить. Когда он оборачивается, Зуко погрузился в воду почти целиком, так, что над водой осталось только то, что выше кончика носа. Его глаза открыты и устремлены на Сокку. Он не дрогнув встречает его взгляд. Когда Сокка подходит к нему, он тоже не дёргается, как и тогда, когда Сокка встаёт на колени у бочки и закатывает рукава своей нижней рубашки до локтей, чтобы вода не попала на одежду. Зуко лишь садится чуть ровнее, чтобы теперь всё его лицо было над водой, и ждёт. Сокка не знает, чего он ожидает, когда опускает ткань в источающую пар воду и мягко обтирает его лицо, но точно не того, что Зуко закроет глаза и подастся навстречу его руке. Сокка осторожен, особенно когда касается неровных краёв его шрама, но Зуко так и не отстраняется. Он почти не реагирует, когда Сокка скользит тканью по его шее и рукам. Он в принципе остаётся неподвижен до тех пор, пока сам Сокка не побуждает его пошевелиться. Сокка мягко надавливает Зуко между лопаток, и тот склоняется вперёд. Невесомое касание к его ключицам — и тот вновь откидывается назад. Мягким движением потянуть его за бицепс — и Зуко знает, что ему нужно сесть прямее, поднимаясь из воды, чтобы оголить больше кожи. Он склоняет голову назад, когда Сокка убирает волосы от его лица, и Сокка пользуется его позой, чтобы не спеша помассировать кожу его головы, промывая его волосы так же тщательно, как его тело до этого. Единственная реакция, которую Зуко себе позволяет — это долгий выдох, такой глубокий, что у него из носа идёт пар, который при встрече с водой заставляет её шипеть. Этот ритуал задуман как духовный опыт, и традиция предписывает обратиться к молитве; исполнить песнь, которая должна сопровождать церемонию. Он нарушает свой долг, оставляя ритуал незаконченным, а знание Зуко традиций неполным, но Сокка слишком дорожит тем хрупким балансом, который царит сейчас между ними, и какая-то маленькая, глупая его часть боится, что если он сломает лёд молчания слишком рано, то он и сам сломается вместе с ним. Но всё же он не может заставить себя оставить ритуал незавершённым. Вместо того, чтобы произносить нужные благословения вслух, он зачитывает их про себя, надеясь, что этого будет достаточно. Сокка не торопится. Его движения размеренны. В конце концов их время закончится, но здесь, сейчас, он даст себе столько времени с Зуко, сколько потребуется.*
Когда Сокка жестом велит Зуко встать, тот подчиняется и остаётся неподвижно стоять, пока Сокка промакивает его тело полотенцем и растирает его плечи, шею и грудь мазями и цветочными маслами. Он поочередно берет его руки в свои, втирая остатки масел в его ладони. Он так бережен, насколько вообще способен, и кожа Зуко кажется одновременно и шелковой, и наэлектризованной, и Сокке кажется, что это чистая пытка, и он даже не знает почему. От этого почти физически больно, но он всё же не делает того, что делал тысячу раз до этого — он не отводит взгляд. Только сейчас он осознает, что он поступал так, чтобы избежать боли при взгляде на него. Он не знает, почему ему так больно смотреть на Зуко, но хотя бы сегодня это то, что он сможет выдержать. Он не станет отводить взгляд до тех пор, пока Зуко сам не попросит об этом. Он не откажется от прикосновений. Он не лишит себя этого покоя. Он позволит его себе. Но это Зуко завтра предстоит справиться с испытанием, напоминает себе Сокка в бесплодной попытке унять ледяную глыбу, в которую превратилось его нутро. Это Зуко предстоит показать себя достойным, и он знает, что он делает. Он более чем способен на это, и Сокка хороший учитель. Ему не о чем волноваться, и Сокка прекрасно это знает, и именно поэтому у него нет объяснения, почему ему кажется, будто всё его тело словно налито свинцом. Он ведёт их обратно в спальню, где протягивает Зуко пару мягких пижамных штанов и через голову надевает на него свободную рубашку. Он совсем не торопится, когда бережно затягивает шнуровку у Зуко на груди, но всё равно справляется с этим слишком быстро. Его руки замирают, ухватившись за кончики шнурков, уже даже после того, как он завязал последний узел. Наверное, он слишком устал. Только это объясняет то, как он медлит. Только это объясняет, почему он не может заставить себя отстраниться, когда Зуко поднимает руку, продуманно, осторожно и медленно, и опускает её поверх ладони Сокки. (Да кого Сокка тут пытается обмануть? Он видел, что происходит. Он позволил этому случиться. Он пытается понять, в какой именно момент его пальцы начали дрожать.) Когда Сокка наконец поднимает взгляд, он видит, что Зуко пристально наблюдает за ним — но в его глазах читается не вопрос, а только предельная сосредоточенность, как будто он пытается запечатлеть этот момент в своей памяти. Сокка смотрит на Зуко и чувствует жар его взгляда так же ясно, как он чувствует вес его ладони поверх его собственной. Зуко ничего не говорит. Он вообще ничего не делает, кроме как безотрывно смотрит в ответ. — Мне уже пора, — наконец произносит Сокка. Он говорит негромко, но сейчас они так близко, что ресницы Зуко трепещут, когда тёплое дыхание Сокки касается его лица. — Тебе не обязательно уходить, — отзывается Зуко, и его рука сжимается вокруг ладони Сокки, всё ещё распростертой на груди Зуко. — Если ты не хочешь. — Тебе нужно поспать. Зуко сардонически фыркает, но закрывает глаза, как будто подчиняясь приказу. — Сомневаюсь, что сегодня у меня вообще получится уснуть. — Ты хочешь, чтобы я остался? За этом следует пауза, после чего глаза Зуко распахиваются. — Я буду в порядке. Я… ты и так столько всего для меня сделал. Я не хочу тебя задерживать. Ты можешь уйти. Сокка кивает, но не потому что согласен с ним. Он кивает, потому что понимает, что сейчас происходит — Зуко хочет чего-то, но отказывается попросить об этом, и Сокка не знает, почему— потому ли что Зуко не знает, как попросить об этом, или потому что он стыдится своего желания. Сокка знает только одно — он подарит Зуко всё, что угодно, даже то, о чём он не хочет его просить. Возможно, что Сокка позволяет себе несколько больше вольности, чем предписывают традиции, но в том, что происходит сейчас, нет ничего традиционного. В том, что Зуко вообще сейчас здесь, нет ничего традиционного. Но единственное, что имеет значение, это то, что Зуко был здесь и сейчас, но, возможно, что это не продлится долго, и Сокке начинает казаться, что каждый дюйм, что разделяет их сейчас — лишний. Он берёт Зуко за руку и тянет их обоих к кровати. — Что ты делаешь? — спрашивает Зуко, хотя безропотно следует за ним. Сокка садится, и Зуко опускается на постель рядом с ним. — Тогда ты уснул мгновенно, — говорит Сокка. — В тот раз. Голос Зуко звучит так тихо, что он почти неотличим от шепота, но он пронизывает безмолвие спальни словно так ясно, будто звон колокольчика. — Тогда всё было иначе. Сокка качает головой и впервые за всё время их знакомства лжёт ему: — Не было. Сокка уверен, что Зуко видит его насквозь, но тот больше не спорит. Когда Сокка подталкивает его, он позволяет ему опрокинуть себя на постель и послушно устраивается поудобнее, когда Сокка прижимается к нему со спины. Когда Сокка обхватывает рукой его торс, Зуко тоже молчит — за исключением одного глубокого, дрожащего вздоха, который вырывается у него из груди. — Тебе не обязательно это делать, — говорит Зуко. — Хочешь, чтобы я ушел? Зуко поворачивается, ложась так, чтобы они с Соккой оказались лицом к лицу, но не отодвигается дальше и не сбрасывает руку Сокки, всё ещё обхватывающую его торс. Кажется, он не желает поднимать глаза, чтобы взглянуть Сокке в лицо, но по-прежнему сохраняет ту же дистанцию между ними — которой, к слову, к этому моменту уже почти не существует. Когда он заговаривает, его голос звучит приглушенно, потому что его лицо практически вжато в грудь Сокки. — Я не хочу утруждать тебя. Сокка проскальзывает ладонью вверх по спине Зуко, чтобы слегка сжать его затылок. Зуко немедленно расслабляется от его прикосновения. — Что, если я скажу тебе, что так мне лучше спится? Кажется, что Зуко раздумывает над его словами. — Это правда? — Угу, — мычит Сокка. Он снова сжимает ладонь на его затылке. — Моя личная грелка. Зуко саркастически выдыхает, но слегка расслабляется. Он медленно тянется и прижимает ладонь к трепещущим ребрам Сокки. Его длинные пальцы робко ложатся Сокке на пояс. — Ох, — говорит он нерешительно, но в его голосе слышится мягкое поддразнивание и так, так много теплоты. — Я понял. Ты просто используешь меня. — Мы используем друг друга, — бормочет Сокка в ответ. — Это симбиотические отношения. Он медленно пробегает большим пальцем по загривку Зуко. Зуко содрогается и прижимается ближе. — Завтра… — начинает он, но Сокка качает головой, взъерошивая волосы на макушке Зуко, которые вжаты в его подбородок. — Не переживай о завтрашнем дне, — шепчет Сокка. — Всё будет хорошо. Обещаю. Это последнее, что он говорит ему перед сном, и он действительно верит в это. Что бы сам Сокка ни чувствовал на этот счет — эти противоречивые, обуревающие его эмоции — Зуко знает всё, что нужно — умеет всё, что полагается, чтобы пройти своё испытание с блеском. Сокка не ошибся, когда сообщил об этом Совету. (Он не мог знать наперёд, но в одном он тоже не ошибся — сон делает своё дело и принимает их в своё царство с легкостью, что вряд была бы возможна, останься они порознь. Но здесь, в его объятиях, Зуко засыпает в считанные минуты.)