You drew a stars around my scars, But now I'm bleedin'. — Cardigan by Taylor Swift.
Задумывались ли вы когда-нибудь, из-за чего погасают звёзды? Кто-то особенно умный мог бы заявить, что это происходит, потому что завершается превращение водорода в гелий, происходит образование белого карлика и... Но это неважно. На самом деле, не так-то важно, что происходит со многими вещами с точки зрения науки. Если бы все люди думали, исходя из научных исследований, и даже выбирать завтрак приходилось по совету учёных, вселенную бы уже в скором времени постигла тепловая смерть. Не очень приятный исход, тогда вопрос, заданный выше всё ещё остаётся открытым. Всё-таки из-за чего гаснут звёзды? Из-за того, что кто-то невидимый тушит их? Наверное, он ненавидит их яркий свет, от того, что он слишком ослепляет их гордое одиночество. Такие гордые невидимки на самом деле очень боятся обжечься об звёзды, потому и тушат их всячески, как только могут. Может, они и любили очень сильно этих странников, но только никогда бы не признались им в этом. Потому что одинокие люди бывают либо очень-очень несчастными, либо очень-очень гордыми. И от этой гордости этот кто-то, наверное, тушит звёзды. Или даже наоборот... может, этот одинокий и гордый невидимка однажды обжёгся об жестокое солнце, которое очень и очень любил. А потом и все, даже самые маленькие и невинные, звёзды стали казаться ему угрозой. Одинокие люди так же очень-очень боятся боли, потому что знают, что же это такое. Другой человек предположил, что звёзды теряют свой свет от того, что жертвуют им ради других звёзд. Они прекрасно знают, что из-за этого сами погаснут, но если очень сильно любят, то готовы даже умереть. Они не боятся замёрзнуть без собственного света; не боятся погибнуть. Всё, чего боятся звёзды — жизнь без любви. А если прожить всю жизнь без любви, то совсем не важно, как долго она продлится. Это будет долгое и бессмысленное существование. Но ради других звёзд они несомненно способны пойти на любую жертву. Этот же человек высказал предположение, что звёзды всё равно продолжат светить, и тогда уже совсем не имеет значения: погасли они или нет. Наверное, он был убеждён, что это произойдёт от непонятной людям любви. Но на то любовь и была не понятна людям, что никто так и не подтвердил того, что эти звёзды действительно могли гореть дальше. Вполне возможно, что звёзды гаснут потому, что они очень слабые тела. Не все способны до последнего оставаться сильными. Такие звёзды глубоко несчастны и чуточку завидуют тем светлячкам в небе, которые хранят в себе смелость размером с солнце и силу размером с целую вселенную. Слабые звёзды — те, которых называют гигантами. Они поражают, с виду они очень внушительны, их свет очень яркий, и никто не может сразу понять, что эти звёзды обречены сгореть первыми. Просто потому, что они слабее. Гораздо слабее небольших звёздочек, которые с виду такие же, как и все вокруг. Но это не всегда так. В маленьком радиусе этих фонариков порой скрывается сила. Способная, быть может, исцелить, спасти другие звёзды. И тут невольно вспоминается предыдущая теория весьма сентиментального человека, повторять которую не имеет смысла. Всё равно звёзды гасли. Тихо. Чуть мерцая... Но были такие звёзды, которые сгорали не так быстро. Они до последнего сияли в небе, хотя где-то глубоко внутри их чувствительная оболочка трещала от саморазрушения. Эти звёзды сгорали незаметно для всех. Никто не видел, как они сами уничтожали свой свет. Никому не было дела до того, что же такое случалось с ними. Люди смотрят в небо, но они не вглядываются в звёзды. И поэтому они не знают, почему же всё таки те так сильно ломают себя. От страха? От любви? Как одинокие невидимки? Или как влюблённые бедолаги? От зависти и слабости? Как гиганты? Звёзды не знают этого сами. Они ищут причину своих проблем в других звёздах. Они смотрят на разбитых и покалеченных, таких же бедолаг, и думают о том, что те абсолютно уродливы. И сами продолжают разрушаться. Эти звёзды не умеют любить; эти звёзды не хотят показывать страха; эти звёзды привыкли быть сильными. И только другие звёзды могут однажды их спасти. Могут... вот только удастся ли им это?***
2021. Мисти лениво лежала в кровати, глядя в экран своего смартфона, чей свет резал ей глаза. Она и так была не особо видящим человеком, а после тяжёлого дня зрение будто совсем её подводило. Но спать не хотелось. Мисти лежала и думала о Пэгги. О том, что было на прошлой неделе. После того раза она не могла дозвониться до неё по причине того, что номер был вечно занят. Приходилось придумывать этому очевидные объяснения. Потому что Мисти не могла допускать мыслей о том, что Пэгги там сейчас с Кевином. Пэгги. Ох, Пэгги. Сколько же эта некогда девочка успела оставить в её душе. Мисти порой казалось странным, что Пэгс бежала от неё, хотя та знала о ней больше всех остальных. Сейчас ей оставалось только представлять Пэгги рядом, представлять как она гладит её растрепанные кудри, как целует в изгиб шеи, как... Нужно было остановиться. Мисти охватывал стыд, как только она начинала обо всём этом думать. Она ведь не маленькая девочка, чтобы стесняться уроков биологии и нервно хихикать за партой. И не настолько стара, чтобы презирать всякое влечение людей друг к другу. Но дело было в том, что всё влечение Мисти было сугубо односторонним. И даже касаясь себя внизу, под резинкой пижамных штанов, она будто чувствовала эту невзаимность. Но иногда этого было недостаточно. Все эти двадцать пять лет ей не хватало тепла. Простого тепла, исходящего от Пэгги по отношению к ней. Тепла, которое порой обжигало до шрамов. Она не могла остановиться, перестать думать о Пэгги, хотя несколько лет и правда гордилась тем, что смогла её забыть. Но это было до того, как Пэгги снова вернулась. И Мисти снова её приняла. Она бы приняла её в любой момент, просто потому что не умела признавать поражение. У их отношений было слишком мало шансов, но Мисти хотела попробовать все из этих попыток, прежде чем увидеть табло, оповещающее о проигрыше. Сейчас Мисти была просто рада тому, что Пэгги взяла её с собой, протащила по непонятным местам, говорила с ней и не убегала. Только когда появился Кевин, она, кажется, снова оставила её. Такой парадокс, правда? Однажды Пэгги бросила Кевина ради Мисти, а теперь... — Безмозглая ты дура, они не расставались. Вы были в долбанном лесу, он ничего не знал. Он ничего не знал, но Мисти знала всё. Её просто бросили ради мужика. Ради мужика, у которого есть что? Деньги, прикольный мужской одеколон, солидный костюм, укладка и — шёл бы он нахуй! — член. Это несправедливо. Хотя бы не совсем честно. Потому что Мисти так сильно старалась быть правильной, но всё внимание Пэгги оказалось в руках мужчины. В руках, — кто бы мог подумать? — мужчины! Это было жестоко. Пэгги никогда не объясняла Мисти, почему выбирала не её. Мисти правда не знала, что было с ней не так. Наверное, Пэгги не нравилась её форма носа, цвет глаз или причёска; наверное у неё был не тот размер груди, не такой голос, неправильная улыбка. Но несмотря на все недостатки, Мисти молча утверждала, что всегда была готова принять Пэгги обратно. Мисти бы ждала её ещё двадцать пять лет, если бы она только сказала «пока» вместо «прощай». Только вот выходило так странно, когда Пэгс исчезала, не говоря ни слова. И Мисти просто ждала. Потому что ей казалось этом правильным. С верностью щенка, со смирением раба она ждала, потому что у неё больше никого не было. У Пэгги было много друзей. Мисти никогда не понимала, почему она не использует это по назначению. Ведь когда у тебя так много друзей, разве ты не хочешь вечно утолять своё одиночество? Но они были такими разными, потому что одинокие люди, вроде неё, очень нуждались в обществе других людей, а те, у кого, как у Пэгги, было много друзей, мечтали хоть на минуту побыть в одиночестве. Поэтому Пэгги не звонила Натали в тот вечер, когда они с Кевином «совсем немного» перебрали в баре. Поэтому Пэгги не просила Шону подбросить её до дома. Поэтому Пэгги не вспоминала о той-о-ком-они-не-говорят. Поэтому этим поздним вечером вместо дома Пэгги протянула имя Мисти Куигли, невнятный адрес и что-то нечленораздельное про затянувшееся молчание. И Кевин, конечно, отвёл её туда. К этой странной Мисти, которую он в школе почти никогда не припоминал. И даже понятия не имел, что Пэгги, его бывшая девушка, состояла в довольно близких с ней отношениях. Проблемой бедного Кевина было то, что он не знал, насколько сильно близкими были их отношения. И он бы вряд ли хотел это знать. Было довольно странно идти по улице, пытаясь поймать Пэгги, плетущуюся по направлению к дому Куигли, потому что она вечно говорила про эту кудрявую особу. Она что-то неразборчиво бормотала про то, что Мисти чокнутая идиотка, у которой руки приятно пахнут антисептиком. Потом смеялась, почти падала и добавляла про то, что её всегда раздражало, когда Мисти улыбалась самой невинной на свете улыбкой. И снова смеялась. Смеялась так громко, что в её глазах застывали слёзы, а Кевин дрожал, сам не знал, от алкоголя в голове или от чего-то ещё. И Пэгги снова начинала говорить о Мисти Куигли, так эмоционально, так подробно и бурно, будто помимо Мисти блядь Куигли ничего на свете не существовало. — И она от нервов накручивает свои долбанные кудряшки на пальцы! Вот ведь глупости, да? — засмеялась. — О-о-о, а ещё ты помнишь, как мы позвонили ей перед полётом на чемпионат? Господи Иисусе, Кевин, какие же мы были ублюдки! Нет, серьёзно, она ведь совсем не заслужила тех наших идиотских шуток... Кевин вздохнул: — Мы были детьми, Пэгс. — Мы были монстрами, — весело поправила она, замечая, что вызвала у мужчины усмешку. — Помнишь, мы сказали ей, что знаем, кто лишил эту девчонку девственности? Что-то там про рокеров сказали... — Не, это были баскетболисты. — Чё? — Баскетболисты. Мы сказали, что это они лишили её девственности. Пэгги отмахнулась, будто её очень задело это замечание. — Ай, да хуй с ним, честно! Суть знаешь в чём? Мисти Куигли лишилась девственности не с баскетболистами, а... Мисти выбежала из дома, закутываясь в свою вязаную кофту ярко-жёлтого цвета. Весь её вид был потерянный и обеспокоенный. Она, предупреждённая Кевином о состоянии Пэгги, была крайне напряжена, будто что-то в её поведении могло напугать Мисти очень сильно. — Извини, что мы тебя затрудняем. — прочистив горло, обратился к женщине Кевин, помогая Пэгги не упасть на пороге. Мисти даже не обратила внимания на скатившиеся очки, а поскорее обхватила подругу за руки, отводя её от Кевина. — Хэй, Мисти. — пробубнила Пэгги, подняв лицо к ней. — Я немного переборщила... Стараясь внушить доверие то ли ей, то ли себе, Мисти улыбнулась и погладила плечо Пэгги, тихо шепча: — Ничего страшного, Пэгс. Я рядом. Кевин выпрямился у неё за спиной, и Мисти с облегчением обнаружила, что он не собирался заходить внутрь. Он и так не вызывал у неё доверия. — Спасибо. — раздался голос мужчины сзади. — Я не знал, что у неё плохо с выдержкой. Мисти как-то осуждающе хмыкнула, повернувшись к нему через плечо, сжигая презирающим взглядом. Её бровь слегка выгнулась вверх, вырыжая надменную издёвку. — Ещё бы. Ты ведь всего-то её ошибка молодости. И она нервно дёрнула уголком губ, закрывая дверь перед его лицом. Пэгги уже стояла, опёршись о стену, и вновь смотрела на Мисти как-то свысока. — Мисти... Она завладела её вниманием сразу же; Куигли бегала взглядом вверх-вниз по всей Пэгги и снова выражала крайнюю степень смятения. — Пэгги? — Эта уебанская лампа не подходит под интерьер. Мисти дёрнулась в сторону тусклого света, излучаемого лампой, а затем нервно засмеялась. Кто бы мог подумать, что Пэгги до сих пор говорит такой забавный бред в нетрезвом состоянии? — Тебе нужно прилечь, ты говоришь много... глупостей. Пэгги пошатнулась в её сторону, грозно нависая над Мисти. Та вжала голову в плечи так, будто сейчас могло произойти что-то страшное. — Говорит та, кто вечно творит всякие глупости. — Может быть, но... — Но ты меня боишься? — Нет! То есть... — глаза Мисти забегали, она нервно прикусила кулак. — Зачем мне тебя бояться? Пэгги мрачно хохотнула, однако оторвалась от Мисти, когда к горлу подошло внезапное желание опустошить желудок. — Ох, блядь... я пожалуй пойду... Мисти сорвалась с места, убегая в сторону ванной. — Я принесу тебе ведро! А затем Пэгги, как бы отвратительно это не звучало, выблевала всё содержимое своего желудка прямо в коридоре в это чёртово ведро, которое крепко держала Мисти, другой своей рукой помогая ей избавляться от волос. И Мисти видела, как её глаза наполнялись слезами. Она давно не видела Пэгги такой, исключая тот факт, что она лишь блевала здесь, без всякого намёка на действительные причины, способные заставить её плакать. Мисти всё равно казалось, что были многие вещи, из-за которых Пэгги могла дать волю эмоциям. Она слишком хорошо всё знала. И слишком давно дружила с Пэгги. Одной из вещей, позволяющих Пэгги быть самой собой, был алкоголь. Быть рядом с пьяной Пэгги было всё равно, что видеть её обнажённой. Без пошлостей, но так же в смущении неловко. Без извращённых мыслей, но всё равно видя абсолютно все изгибы и детали её истинного взгляда на жизнь, скрытого за циничным юмором и чопорной речью. Мисти казалось, что теперь вся власть над разговором с Пэгги была полностью в её руках. Она могла воспользоваться её уязвимостью, чтобы вытянуть из женщины то, что хотела бы знать наверняка. Но это очень тщательный труд. Пэгги не дура и на уловки легко не ведётся. Чтобы расколоть Пэгги, придётся пробить довольно твёрдую скорлупу этого орешка. В любом случае, если Мисти перешагнёт черту, ей вряд ли будет о чём жалеть завтра утром. Ведь Пэгги растворится так же, как дым от сигарет, где-то в просвете, того гляди до восхода солнца; так растворится, будто её никогда не существовало. И всё, о чём найдутся сожаления у Мисти — о том, что она не смогла ухватиться за её силуэт, чтобы на секунду дольше быть рядом. Должно быть, Мисти помешалась. Наверное, она сошла с ума. Её просто никто не предупредил, что влюбляться так опасно. И тем не менее Мисти шла на риск. Она с какого-то ракурса была мазохисткой, потому что ей никогда не надоедало то, что было рядом с Пэгги. Вот только дело было в том, что рано или поздно ей всё равно надоест привкус невзаимности. И она запьет это поражение, как капсулу горькой таблетки, водой. Оставалось только надеяться успеть вовремя сглотнуть. Пэгги смотрела сквозь пальцы, будто так ей открывался неизведанный мир новых видов и ракурсов. Она прислонила их близко к лицу, так, чтобы точно создать впечатление весьма увлечённого человека. И она мямлила что-то непонятное, от чего Мисти показалось, что и саму себя-то не понимала. — Ты не видишь? — вдруг вытянула Пэгги, повернувшись к ней, заостряя внимание на Мисти сквозь свои пальцы. — Что? — Не видишь, что мир совсем другой с такого ракурса? Мисти занервничала, почти потянулась к своему лицу, пытаясь представить, сможет ли без очков разглядеть этот другой мир. Но Пэгги быстро забыла о заданном собой же вопросе и уставилась на тумбочку возле кровати. На этот раз она смотрела на вещи такими, какими они были не в пространстве между её пальцев. В этот момент Мисти резво убрала руки от лица и переметнулась взглядом туда же, куда и Пэгги. Что-то в ней напряжённо сжалось. — Охуеть, ты всё ещё хранишь это фото у себя? — руки Пэгги потянулись к рамке со снимком, но Мисти её опередила. Куигли прижала фотографию к своей груди, мотая головой с таким видом, будто ребёнок, который не хочет делиться любимой игрушкой в песочнице. Она свела брови, немного надула губы и сцепила пальцы на рамке. Никто не мог трогать эту фотографию, она была ей слишком дорога. Даже Пэгги нельзя было покушаться на сохранность самой важной для Мисти вещи. Поэтому она только покрепче обхватила рамку, в смятении смотря на подругу. Та в свою очередь не обратила никакого внимания на это и спокойно улеглась на место. — Почему? — спросила Пэгги, глядя в потолок; он как будто приближался. Мисти поникла, смотря на фотографию, и поглаживала её пальцами. — Потому что она мне нравится. Пэгги засмеялась, а Мисти даже не стала спрашивать из-за чего. — А ты почему? — вместо этого спросила она. — Почему ты здесь? Я ведь не первый друг в твоём списке контактов. Пэгги перестала смеяться и подняла на неё суровый взгляд, смотря на Мисти вверх ногами. Та съежилась, её почти перекосило от этого возмущения. В этот раз вопрос звучал по-настоящему, он действительно мучал её и действительно был необъясним. — Я хотела увидеть тебя, — так непринуждённо выдала Пэгги, будто это была обыденная фраза; такая, как «Да пошла ты нахуй, Мисти» и «Заткнись к хуям». Эта фраза в любой другой ситуации была бы подходящим способом заставить Мисти молчать. Потому что сейчас она смотрела на Пэгги с таким видом, будто только что в ней что-то надломилось. У неё дрогнул, а затем напрягся подбородок, она бегала глазами и свела брови так, что казалось, она сейчас заплачет. Мисти качала головой, металась между мыслей и не знала, как сейчас себя повести. Наверное, над ней сейчас просто шутили, да? Не могла Пэгги сейчас говорить ей правду. — Я думала, что я никогда не дождусь от тебя этих слов, — невесело усмехнулась она. — Ты, должно быть, врёшь? Это какая-то проверка на мою находчивость? Хочешь узнать, насколько я дура, да? Последнее Мисти подчеркнула с особенной выразительностью, потому что для неё это являлось самой обидой частью шуток — все думали, что она недостаточно умна. Пэгги тоже так думала. Точно думала. Потому что она бы абсолютно легко могла сказать любую дурость Мисти, и она бы на неё повелась. Кажется, именно так и произошло, когда они впервые поцеловались. Но Пэгги мотала головой. Не то чтобы весело, но совсем спокойно. И делала это так, будто пыталась показать правдивость своих слов этим жестом — без раздумий, сразу после вопроса, не мешкая. Это заставило брови Мисти опуститься ещё ниже. Ей в бесстыдстве прямолинейности хотелось слышать ответ. Мисти настоиграли их постоянные игры в молчанку, сопровождаемые языком жестов. К чёртовой матери, Мисти Куигли уже сорок два года, она достаточно выросла, чтобы услышать от Пэгги то, что обычно взрослые называют «узнаешь, когда подрастёшь». И Мисти уже достойна узнать, была ли хорошим другом настолько, что в один прекрасный вечер осенью две тысячи двадцать первого года Пэгги Гонсалес пришла к ней в дом, потому что хотела быть там. Но потом она всё равно приходит к выводу, что эти слова больше льстят ей, чем заставляют задуматься о причинах и смысле всяческих вычислений. Потому что, как бы то ни было, Пэгги сейчас лежала на её кровати так близко, как не подпускала Мисти уже очень долгое время, и ей было абсолютно неважно, что произойдёт завтра. Сейчас Мисти возьмёт всё, что по праву было её заслуженной наградой. Она дождётся слов от Пэгги, потому что сейчас ей некуда бежать. Прямо, как в лесу. Только теперь они одни. Так интересно, что Мисти никогда не замечала, что им не хватало одиночества, чтобы побыть вдвоём. — Я говорю серьёзно, Куигли. Мне абсолютно поебать на то, что творится в твоей кудрявой башке, но если ты ждёшь искренности — вот она. Нет здесь никаких тайных замыслов. Мисти не пришлось переспрашивать, потому что именно так звучала правда со слов Пэгги. Именно так она признавалась в самом откровенном. Холодно и раздражённо. Как и почти всё, что она пыталась сделать в сторону Мисти. Но у неё не всегда получалось быть неуязвимой. Иногда всё лучшее, что в ней было, рвалось из неё, как свет, взрывающий мрачную оболочку. Мисти захотелось коснуться этого луча, прощупать его пальцами, обжечься об его тепло. Она нашла его источник в пшеничном лесу, в светлых волнах, осыпающихся на плечи Пэгги. Понадобилась секунда, чтобы Мисти приняла тот факт, что её рука непроизвольно тянулась к чужим волосам, а затем так же спокойно коснулась их. Облегчение разлилось по телу. Пэгги молчаливо лежала, рассматривала объект впереди себя, и её совершенно не волновало то, с какой осторожностью Мисти гладила её волосы. Этот момент, как казалось Куигли, сблизил их после стольких лет снова. И она не хотела, чтобы он прекратился. — Но почему же ты тогда ушла? — смело прошептала она, чувствуя, как напрягается от вопроса Пэгги. Её отпускает. По крайней мере, это то, что Мисти чувствует. Пэгс ведёт плечами и долго тяжело дышит. — Пэгги? Но ответа так и не было. Мисти дала ей время, заткнулась и только слегка ворошила светлые локоны. Настойчивость иногда играла злую шутку с ней. Поэтому Мисти нашла эту точку грани, сделала шаг и остановилась на финишной черте. Скорость Пэгги была медленнее той, которую обычно задавала её подруга по несчастью. И весьма неуважительно со стороны Мисти было не подождать её. — Я сбежала от ответственности. Ненавижу это дерьмо, заставляющее меня жалеть обо всём. Это было тем, что ожидала услышать Мисти; не то, на что она надеялась, но точно то, чего ожидала. Именно мысли об этом мешали ей жить двадцать пять лет. Не то чтобы она совсем убивалась по Пэгги долгие годы, но иногда её накрывало, и помочь ей никто не мог. И даже ловила себя на мысли, что очень жаль, ведь они покинули лес. Но что ей осталось делать сейчас? Не плакать же, как ребёнок, от обиды. Мисти снова отшутилась: — Говоришь как любовник, сваливший после беременности. Пэгги сморщилась. Ей не пришлось по вкусу это сравнение. Оно было совсем не подходящим. — Я имею ввиду не это, — поправила она, на этот раз обернувшись к Мисти так, что могла на неё смотреть. — Конечно, нет. Это шутка, — её рука в предупредительном жесте вытянулась вперёд, а брови смешно образовали морщину на переносице. Пэгги нашла это даже милым. Но не сказала, потому что откровенностей на сегодня ей было достаточно.***
1996. Небо затянулось тучами и рыдало. Но теперь у Шершней была крыша над головой, создающая иллюзию защищенности от всех опасностей мира. Это в каком-то роде заставило их позабыть о страхе оказаться неспасёнными, а просто погрузиться в изучение ещё одних открытых перед ними возможностей. Хижина никому не принадлежала. В ней стоял долголетний смрад, вскоре смешавшийся с сыростью осеннего дождя. Никому особо не было дела до вони в воздухе, потому что это было их наименьшей проблемой. Не такой серьёзной, как размещение спальных мест, поиски еды или идеи по спасению. Сейчас все неудобства и волнения меркли на фоне очередной маленькой победы для команды. Важно было не то, как мало было хорошего; важным было то, что нечто хорошее вообще с ними приключилось. Поэтому девушки разглядывали хижину изнутри так, словно это был музей древности. Они с интересом сдували пыль с закрученных в чулане банок, лихорадочно хихикали на старинные порно-журналы и увлечённо выбирали себе место для сна. Пэгги было на это наплевать. На то, что им делать, на голые члены и сиськи в журналах, на своих подруг и шум толпы. Она хотела исчезнуть подальше от громких звуков, но вокруг был лес, и идти было почти некуда. Её раздражала эта безысходность. Наверное, Пэгги даже скучала по своей комнате, плакатам с Нирваной, плюшевому динозавру и кровати, с неудобным матрасом в пожелтевших пятнах(история умалчивает, какую дрянь туда пролил Кевин). Потому что в той самой комнате, где ей всегда не хватало воздуха, было достаточно просто открыть окно и вдохнуть побольше. Здесь же что-то странное сдавливало ей грудную клетку, от чего Пэгги не хваталась за жизнь, а задыхалась в том, что всё ещё жива. Мысли о том, что́ она оставила в городе, позволили ей заснуть только спустя очень долгое время после отбоя. Пэгги то и дело перекатывалась с бока на бок, неловко задевая плечом Ван, перед которой в мыслях уже извинялась. Спать не давал этот навязчивый шёпот, который прокрался к ней в голову и повторял одно и то же. А вот если бы... Она уснула только спустя час — или вечность — после того, как все уже забылись сладким сном. Не спалось разве что Лотти, которая не могла успокоиться, высматривая «невообразимое зло», скрываемое во тьме на чердаке. Пэгги даже спиной чувствовала, как она сидела и пристально смотрела в лицо мраку, а он, в свою очередь, смеялся над ней в ответ. От этого её живот скрутило в трубочку, а мысли притихли. Пэгги словно даже не дышала какое-то время. И была премного благодарна Натали за то, что она ободряюще коснулась плеча Лотти, убедив ту ложиться спать. Она шепнула ещё что-то на ухо Мэтьюз, но Пэгги было уже всё равно, ведь сознание наконец провалилось, и девушка впервые за это время уснула так крепко. Когда Пэгги открыла глаза, перед ней стояла отчётливая фигура Мисти Куигли. Назойливая девчонка выглядела мрачно, но её лицо было гораздо светлее, чем всё, что было вокруг них. Они словно оказались в пустоте. Это было дно глубокой ямы, вырытой для них двоих. Это была неизвестность. И Мисти совсем не улыбалась. «Что мы тут делаем?» — спрашивает Пэгги. Но Мисти молчит. Она протягивает ей руку — маленькую ладошку, по размеру меньше, чем ладонь Пэгги. И голос в голове приказывает ей браться за это предложение близости. Но Пэгги настойчиво повторяет свой вопрос, явно вызывая негодование у Мисти. Однако та по-прежнему держится невозмутимо, берёт её за руку и ведёт вперёд, навстречу поглощающей тьме. Тогда Пэгги думала, что она закричит; голос застрял у неё в горле, а по ушам ударял звук нерасторопных шагов Мисти. Она дёрнула что-то, скрытое в темноте. Послышался скрип. Мисти подёргала ручку настойчивее. Дверь, увенчанная старинным символом, показалась перед ней. И только успела Пэгги спросить Мисти о том, где они, как она вытолкнула её на свет, захлопнув портал в пустоту. Вспышка ослепила Пэгги... Она была в комнате. Не в своей, а в чужой. Всего здесь было навалом: и телескоп возле окна, и шкаф с книжками о разном, и вырезки из журналов, наклеенные вместо плакатов возле кровати и туалетного столика. Даже мягкие игрушки; огромное множество мягких игрушек на полу, на кровати, на подоконнике. Эта комната показалась ей очень даже уютной. В ней не было скучной пустоты, даже наоборот — всё тут лежало так, как надо. Пэгги всегда уважала в людях беспорядок их комнат. Потому что с этими людьми всегда можно было поговорить. А ещё они наверняка увлекались многими вещами. Как уже успела заметить девушка, хозяйка этой спальни была умной девочкой, но всё ещё очень мечтательной. От этого даже немного тошнило, однако она не видела должным винить в этом девочку. Здесь было уютно, а что-то подсказывало Пэгги, что всё хорошее сейчас оборвётся в этом месте, не оставив и следа о спокойствие и нежности. Нечто за спиной отдёрнуло её в сторону. Пэгги обернулась и услышала звук телефона, который затрещал на столе. Теперь она смотрела на всё со стороны, сидела на просторной кровати, наблюдая, как Мисти подбегает к телефону и снимает трубку. И вместе с этим Пэгги тяжело выдыхает. Она словно чувствует, что должно сейчас произойти. Но видит только предвкушающую улыбку Мисти, радостно падающую на стул перед аппаратом. И Пэгги бы сказала ей, чтобы она не брала трубку, но вместо этого было только слышно, как робко, с дрожью в голосе Мисти выдавливает: «Алло?». А у Пэгс внутри всё сводит. Она знает, что тут происходит. И это место заставляет её снова пережить ночь перед полётом. Ночь, когда она ценной чужих чувств подарила себе иллюзию свободы. Она сидела рядом с Мисти, смотрела в эти черты лица, более не такие натянуто жизнерадостные. Мисти разбито смотрела вперёд себя, всё её напряжение отчётливо чувствовала Пэгги, которая пыталась сделать хоть что-то, чтобы обратить на себя её внимание. Но она молчала, слушала чужой смех в трубку телефона и только иногда приоткрывала рот, желая ответить, дать отпор обидчикам. Мисти была такой же бессильной, как и Пэгги, которая так и не смогла позволить себе коснуться её лица, чтобы избавить от слёз. «Пэгги, я не думала, что ты такая жестокая...» — призналась Мисти, даже осознав, что собеседник положил трубку. Но Пэгги сидела рядом с ней, хотела кричать, что это не так! Ей почему-то так сильно захотелось убедить Мисти в обратном, что это откликнулось в ней огромной болью в груди. Вот только Мисти была безразлична эта боль по той причине, что она её даже не чувствовала. У неё была своя собственная, которую она, кажется, передала Пэгги. Вот, взгляни, что я чувствую. Ну как тебе? Нравится?(Не нравится, но она могла бы соврать об обратном.) Мисти отшвырнула от себя телефон и взвизгнула. Тот зашумел. Пэгги сморщилась и вскочила с кровати, будто старалась избежать удара по себе. Но Мисти беспощадно била телефон и всё, что попадалось ей под руку. Она даже не замечала её присутствия. Они были на разных частотах звука. Две абсолютно разные песни на радио. Души, которые никогда не приходили к перемирию. Мисти сломала губную помаду, испортила тетрадь, разбила зеркало. Её руки были все в крови. Она рыдала вне себя от злости. Пэгги тоже. Возможно, очень громко, но ей было плевать, ведь её всё равно не слышали. И они обе злились на самих себя. Потому что Мисти была слишком наивной, а Пэгги слишком жестокой. «Это не я... Нет, это не я», — уверяла себя Пэгс, падая рядом с ней на колени, и брала в руки осколки несчастного зеркала. Почему Мисти они так больно резали, но Пэгги не чувствовала абсолютно ничего? «Похоже, что ты из стали, а я из пластилина...» — кудрявая девочка улыбается своими острыми зубами. Пэгги рыдала, но не обращала внимания на свои слёзы, хватаясь за руки Мисти, размазывая её кровь по собственным пальцам. Лицо Куигли светлое, но Пэгги не могла разглядеть её эмоций. Она по-прежнему не могла остановить плач, но теперь улыбка придавала ей подобие смелости в чужих глазах. Бедная маленькая девочка с неловкими кудрями смеялась сквозь боль в ладонях, как лейкопластырем наклеивая свой смех на сквозную дыру в груди. Её крохотное, странное сердечко из пластилина было раздавлено. Она была испорченным шедевром; неудачным произведением искусства. Проснувшись, Пэгги почувствовала фантомы слёз на своих щеках, холодных от утренней прохлады. Влага застыла на её лице так, словно стала частью её существа. И это её испугало. Она скорее смахнула влажность, размазала её по щекам и села на одеяле, осматриваясь. Косые лучи пробирались в хижину сквозь дымку грязных окон, и этот тусклый свет грел её оголённые плечи. Несколько одеял пустовали, но основная часть их команды по-прежнему только слегка подымала и опускала тела в такт движению своего дыхания. Пэгги благодарила Бога или ещё кого-то, кого обычно благодарят, за то, что Мисти Куигли тихо спала. Она даже выглядела невинно, как ягненок, уткнувшись в складки одеяла. Мисти лишь немного шевелилась, иногда что-то шепча во сне себе под нос. Странная девочка. Но стоило Пэгги задуматься о том, что героиней её сна была именно Мисти, ей даже смотреть в её сторону было трудно. Лишь бы не представлять, как боль и непонимание застыли на этом бледном лице странной девочки. В глубине души Пэгги подумала, что ей очень даже не хотелось обижать Мисти так жестоко. Всё таки это была просто Мисти Куигли, которая особо ей ничем не мешала. И даже если того, что снилось Пэгги, никогда не происходило... Разве имело это значение, когда совесть рвала её душу?***
2021. Мисти сидела на стуле в кухне, забравшись на него с ногами. Её руки обжигала тёплая кружка кофе, а взгляд был таким бездонным, что в нём можно было увидеть шоколадный лес, полный сладких тайн и недосказанностей. Иногда она слабо вздрагивала, когда слышала из спальни шорохи, сопровождаемые пьяными бреднями во сне. Это вводило её в ступор. Все пьяные люди в некоторой мере заставляли её вести себя чуть более настороженно. Но в Пэгги была некая особенность, что-то, что отличало её от остальных. Ей было до невозможного плохо в похмелье. Не так, как другим пьянствующим людям, — не то чтобы Мисти хотела оскорбить в большом количестве выпивающих особ — а совсем по-другому. Возможно, на утро она и блевала, как все остальные, или у неё трещала голова, но главным её слабым местом был сон после пьянства. Мисти давно знала о том, что происходило с Пэгги, когда она напивалась до умалишения и становилась... покорной. Что происходило с ней, когда она становилась незащищённой. В такие моменты Мисти всё больше хотела подставить своё плечо помощи, как в любой другой раз, когда она позволяла плакать в себя, словно в подушку для слёз. Она чувствовала себя бесполезной, потому что если не могла оказать помощь для Пэгги, то весь мир был в проигрыше. И Мисти казалось, что в своей поддержке, она могла бы в полной мере доказать ей преданность. Чтобы Пэгги знала, что даже после стольких лет, даже в таком состоянии, Мисти может принадлежать ей. И она будет делать это, потому что однажды её отблагодарят. Наверное? Из спальни раздался болезненный стон, заставив Мисти подскочить с места и броситься туда. Пэгги звала её. Она готова поклясться, что слышала своё имя. Неприятный звук сопроводил хриплый кашель, и это дало понять Куигли, что женщину тошнило. И она истошным голосом позвала Мисти снова. А потом она ко всему прочему услышала плач. Именно свидетелем этого редкого явления стала Мисти, как только открыла дверь спальни и увидела Пэгги, скатившуюся по кровати вниз головой. Она ещё что-то жалостливо скулила под нос, не в силах даже подняться в исходное положение, поэтому её соломенные волосы рассыпа́лись с края кровати, как тонкие колосья ржи. — Плохой сон? — шепнула ей Мисти, на ватных ногах преодолевая расстояние до кровати. Пэгги мокрой щекой прижалась к шёлковым простыням, пытаясь избавиться от чувства собственной ничтожности. Ей не нужно было отвечать, чтобы вездесущая Куигли всё поняла. — Пэгс, тебе нужно лечь спать. — Нет, — отозвалась хрипом она. — Пэгги, хочешь, я с тобой лягу? Она ничего не сказала, но Мисти настояла на своём. Её не учили сдаваться без боя. — Ты вся дрожишь, — продолжала она так, словно Пэгги было неизвестно всё это. Кровать почти скрипнула под весом Мисти, когда она села с другой стороны, где-то сзади Пэгги. Последняя продолжала молчать, надеясь, что так у неё получится избавиться от опеки над собой. Что ж, мало было просто надеяться на Бога для того, чтобы Мисти оставила её в покое. Особенно, если Пэгги в него не верила. Ладони Куигли, холодные и маленькие, просунулись под её руками, и она помогла Пэгс уложить голову на подушку. Следом за этим женщина бережно нащупала край одеяла, дёрнув его к плечам подруги, которая тут же приняла это, как данность. Мисти заметила, что вся футболка Пэгги была насквозь мокрой от выступившего пота, и это не могло не насторожить её. Что на этот раз приснилось ей, что это ввело беднягу в агонию? На самом деле, Мисти не очень хотела знать, потому что тогда бы ей не хватило выдержки позволить Пэгги в очередной раз уйти. Забавно было даже играть с Пэгги Гонсалес в кошки-мышки. Они всегда менялись. И убегали друг от друга по той причине, что не знали: задохнутся ли они от свободы или вдохнут чувство зависимости. Но сейчас Мисти поставила себе чёткую цель провести эту ночь вместе с Пэгги(и в этом не было никакого сексуального контекста), потому что чувствовала, что она в ней нуждалась. — Знаешь, я... хочу завести котёнка, — так же тихо, как и до этого, почти успокаивающе, продолжила Мисти, устроившись на соседней подушке за чужой спиной. — Я бы назвала его Вельзевул. Пэгги вздрогнула, когда почувствовала, что Мисти немного потеснилась вместе с ней, бёдрами уперевшись ей в ягодицы. Она обречённо смотрела в одну точку, пока взгляд кудрявой психопатки бегал по её спине. — Ты несёшь чушь... — призналась Пэгс, и Мисти готова была поклясться, что изо всех сил ей улыбнулись. — Мою птицу зовут как римского полководца, а ты хочешь сказать, что Вельзевул — тупое имя для кота? — весьма оскорблённо шикнула она в ответ. Но на лице Мисти сверкнуло подобие улыбки, потому что она не хотела бы рушить ту идиллию между ними. — Всё же тебе нужно поспать, — с большим усилием настояла женщина, осознав реальность происходящих вещей, которые оказались менее приятными, чем могли бы быть, если бы Пэгги не напилась, — это даст тебе новых сил. Пэгги тяжело вздохнула, и на выдохе её плечи дрогнули от недавних слёз. Она почти всхлипнула, но ничего на это не сказала. И внезапно женщина почувствовала на своём животе руку Мисти, вежливо приобнимающую её совсем немного. Колени Куигли уткнулись ей в икры, и Пэгги поняла, что теперь она точно в плену. И у неё не было ни сил, ни причин, чтобы покинуть эту крепкую клетку, которая на самом деле была не такой уж и прочной. — Я могу спеть для тебя колыбельную, — выдохнула Мисти куда-то ей в шею, из-за чего разгорячённая Пэгги покрылась мурашками от холода. — Обычно помогает уснуть... Пэгги сдержано хохотнула, и снова ее дыхание дрогнуло. Мисти только плотнее прижалась к её спине своим животом, громко выпуская воздух изо рта. Она приняла её смех за согласие, после чего прочистила горло и почти сорвавшимся голосом тихонько запела: — Я не хочу уходить и разрывать все связи... я не хочу уходить... Пэгги про себя взмолилась и спрятала лицо в подушке, жмурясь от острой физической боли, которая уколола её в грудь, заставив застыть и обмякнуть. Пальцы Мисти очертили тонкую линию её запястья и сжали, поглаживая. Она немного зашевелилась, прежде чем устроиться вблизи уха подруги и продолжить петь, свободной рукой перебирая пшеничные пряди. — Я не знаю, как любить, но ты исключение... — под конец её голос дрогнул, и Мисти пришлось прочистить горло. — Это так... это так. Она продолжала прижимать Пэгги к себе так, будто между ними всё было действительно хорошо. Будто нечто в них настолько сильно изменилось, что больше не было нужды в чём-то притворяться. Сейчас Мисти просто пела песню, возвращающую её в далёкое прошлое бессмысленно идущее в ногу с их нынешней жизнью. А Пэгги тихо начинала чувствовать, что она тоже сейчас где-то не здесь, но в то же время и не в плохом месте. Она была в объятиях нежных облаков, где рассыпалась сладкая вата, журчали воды ласковых фонтанов, и арфы пели ей в уши: — Думаю, ты и есть причина того, что я дышу. Я знаю только то, что знаю, куда пойдешь ты, туда и я. Мисти уткнулась носом ей в лопатки, тяжело выдыхая, когда чужое неравномерное дыхание стало спокойнее. Она следила за движениями плеч Пэгги, и ей очень нравилась эта картина. Это было то, что было причиной, почему Мисти Куигли дышит. Женщина поймала на своём лице мрачную усмешку, когда ей в действительности не хотелось смеяться. — Иди нахрен, Кевин Тан, — протяжно зевнула она, сняла очки и зарылась лицом в складки чужой футболки.***
1996. Палящее солнце быстро вышло из-за туч этим же утром. Никто и не вспомнил о дожде, потому что теперь жара была главной их проблемой. В хижине даже доски стали словно раскалённый уголь, по которому невольно хотелось переступать с ноги на ногу, чтобы не обжечься. Но, как специально, это было далеко не единственной проблемой, упавшей на их плечи сегодняшним светлым и теплым днём. Сбившийся цикл месячных дал о себе знать с самого пробуждения, как только по животу прошлась отвратительно сдавливающая всё внутри боль. Это была ужасная шутка судьбы. Именно по этой причине женская часть команды, которая в полной мере являлась её большей частью, рисковать походом на озеро не стала и думать о нём не решилась, оставшись справляться с жарой другими способами. В прочем, ни братья Мартинес, ни тренер Скотт к озеру не выдвинулись, либо посчитав это глупой затеей, либо у них на то не было сил(и, как ни странно, одной ноги). Поэтому ближе к обеду вся команда нашла себе занятия, разойдясь по одному, парами, а то и небольшими компаниями. Пэгги решила остаться в одиночестве, проведя его в бессмысленном рассматривание происходящих на улице событий через окно хижины. Там не было ничего интересного, но ей удалось зациклиться на том, как, ловя лучи солнца, тренер Скотт пытался изо всех сил наслаждаться их теплом. Все они старались в чём-то себе врать. Хотя бы в том, что все их надежды имели смысл. Очевидным было то, что все они начинали отчаиваться, а мысли о скором спасении медленно отходили на второй план. Важным оставалось то, что они по-прежнему живы, и они не лягут и не умрут от безысходности. Это не то, что нужно делать после пережитого крушения. Только слабаки решатся опустить руки и, к примеру, устроить заплыв в озеро с камнем на шее. И все прекрасно знали, что среди них нет места слабости. Но по этой ли причине Пэгги сидела здесь, не боясь ни того, что пугало Лотти, ни чего-то ещё? Откровенно говоря, она лишь не хотела вступать в контакт с Мисти Куигли, где-то любопытно снующей вокруг крыльца на улице, старающейся оказать свою помощь кому угодно, чтобы услышать слова похвалы в свой адрес. Пэгги сморщилась от одной только мысли об этом. Ей бы следовало поскорее избавиться от мыслей о Мисти, чтобы не показаться никому полной идиоткой, считающей, что она — Мисти Куигли — могла быть довольно неплохой. Возможно, если бы она не лезла, не смеялась сама с собой, не пахла антисептиком и не была похожа на карликового пуделя, Пэгги бы нашла её таковой. И, возможно, в Мисти на самом деле не было ничего плохого, она просто была другой, а Пэгги ненавидела, когда кто-то отличался и не извинялся за это. «Карликовый пудель» появилась в хижине, бросила на Пэгги беглый взгляд, и поспешила отвернуться в другую сторону. — Я не знала, что ты здесь, — бросила она, будто приносила извинения, но их не последовало. Пэгги вздохнула, смирившись с нарушенным покоем. Она удивительно легко обнаружила, что не чувствует раздражения, а лишь негодование из-за очередной их встречи с глазу на глаз. — Забей, я ухожу. Девушка поднялась, собираясь поскорее покинуть дом, чтобы развеять напряжение в воздухе и не вернуться к тому, с чего всё обычно начиналось, — злости. — Нет, Пэгги! — окликнула её Мисти, привзвизгнув от растерянности. — Ты бы не могла мне помочь? Пэгги медленно обернулась, продумывая, какими бы ещё словами послать её, чтобы избежать повторения. По нижней губе Мисти стекала бордовая капля крови, сочащаяся из раны. Девушка старательно её не слизывала, чувствуя еле заметную пульсацию в месте кровотечения. — Доигралась, — негромко заключила Пэгги, но всё-таки уходить не стала. — И кто же тебя просил? Мисти сглотнула, ткнула очки на место и проморгалась, как-то робко отводя от неё взгляд. — Я просто хотела помочь ему. Тренер впал в истерику, я хотела... На этот раз она осеклась сама. В голову пришли моменты недавней стычки в лесу, возле самолёта. Мисти на секунду потеряла связь с внешним миром, вдруг задумавшись, не пошлют ли её снова. И хоть уставший вид Пэгги не предзнаменовал собой ничего угрожающего, Куигли всё таки предпочла промолчать о своих целях и мотивах. Это ведь никому не интересно, тогда зачем стараться? — Можешь помочь с перекисью? — вздохнула она, открывая свою дорожную сумку. — Я больше ничего не попрошу. Правда. Пэгги показалось весьма странным такое отчуждённое и тихое поведение Мисти, совсем ей не свойственное. Когда та справилась с сумкой, то сразу же взялась за переворот аптечки в поисках нужного бутылька. Руки Мисти дрожали как у пьяницы, она что-то мямлила под нос, побуждая себя двигаться быстрее. Кровь медленно стекла ей по подбородку, заставив отдёрнуть голову вверх. — Ну же, давай сюда. Ловко взяв перекись, Пэгги открыла её и села на грязный пол рядом с ней. Мисти так же робко протянула ей вату, наблюдая за тем, как девушка смачивает её и обрабатывает шрам. — Ауч, — вздрогнула она, но изо всех сил старалась не показать боли. — Потерпи. Мисти думала что-то ответить, но решила, что только помешает Пэгги сделать дело, поэтому просто вздохнула и сморщилась. Та в свою очередь сосредоточено свела брови, со всем вниманием обрабатывая трещину на губе. Мисти чесала руки, яростно раздирая кожу пальцев на ещё свежих болячках. Она игнорировала боль, наказывая себя ею, чтобы случайно не дёрнуться в один момент. Мисти вдавливала ногти в шрамики, краснеющие под её усердными действиями, которые она предпринимала по той причине, что само нахождение рядом с Пэгги для неё — трудность. А ещё незатянувшиеся болячки ужасно чесались. Пэгги сглотнула слюну, как только заметила тонкие, как иголки, порезы на её ладонях, больше не скрытых бинтами. Если она сейчас не закроет рот, то... — Это не ожоги, — выпалила девушка, убирая кровавую вату в карман джинс. — Да, я знаю, — ноготок впивается в самое мясо. — Что за дерьмо, Мисти? — Небольшая ошибка... — Мисти искажённо ей улыбнулась. — Сама ты ошибка. Я спрашиваю, что с руками. Но Мисти долго молчит, находя это самым верным ответом. Ведь Пэгги не хочет искренности, тогда чего вообще она сейчас хочет? От того, как всё это глупо, у Мисти сводит скулы, и она смеётся. Не по-настоящему, так, словно её кто-то заставил. — Тебе неважно, ведь так? В чем подвох, Пэгги? Это заставило Пэгги почувствовать себя неловко. Она всегда чувствует себя неловко, когда её слова ставят под сомнения. — Я не стану тебе этого объяснять, — настояла она, поскольку это был единственный её «план А» по избежанию ответа. Мисти опустила уголки губ, перестав натянуто выдавливать улыбку. — Неужели ты правда хочешь знать? — с лёгкой издёвкой поинтересовалась она. — Чтобы потом снова меня ударить? — Извини, — монотонно выплюнула Пэгги, и Мисти была готова поспорить, что она даже не прочувствовала весь смысл сказанного слова. Поэтому кудрявая девочка сморщилась, ткнула дужку очков ладонью и на её носу образовалось пара серьёзных морщинок. — Ты не извиняешься, что с тобой не так? Действительно, Пэгги, что с тобой не так? Было бы легко сказать, если бы она знала ответ. Но потому как она не знала, то и молчала, закусив язык, чтобы ещё какая-то дрянь с него не слетела. — Третий раз спрашиваю, — настойчиво, выговаривая каждую букву. — Что с твоими руками? По спине у Мисти пробежал холод, от чего она опять поморщилась. Что ж, это весьма неприятно, когда один шантажист оказывается прижат к стене другим шантажистом. И у неё могло оказаться чуть больше возможности заплакать прямо сейчас, потому что Пэгги смотрела на неё точно таким же осуждающим и пронизывающим взглядом, как мама, когда Мисти получала оценку недостаточно высокую, как того ожидали. Мисти была готова захныкать. У неё похолодели ладони, задрожал подбородок, и совсем чуть-чуть участилось дыхание. Непонятная паника накрыла Мисти с головой. Пэгги обратила на это внимание и сменила положение, садясь возле неё, чтобы перестать съедать взглядом своего визави. — Не плачь только. Я не сделаю ничего плохого. Мисти посмотрела на неё звёздным взглядом, который мог сравниться только с шоколадным лесом её глаз. Космос в этом взгляде вопрошал о любви, из ниоткуда взявшейся нежности. Ей будто раскрыли тайну вселенной, закон вечной жизни; исполнили самую заветную её мечту. Пэгги не злилась, а это было самым большим благословением, снизошедшим с небес. Мисти никогда не посещала церковь, но если бы она могла, после такого бы отправилась в храм и прочла несколько молитв. — Я разбила зеркало накануне. Она еле отдёрнула себя от того, чтобы всадить ноготь в самую середину широкой царапины на ладони. Пэгги была готова ударить её по руке, чтобы остановить это. — Накануне? В ночь перед полётом? — Боже, да! — взорвалась она. — Но что с того? Пэгги, прошу, прекрати... Но Пэгги слишком далеко зашла, чтобы прекращать. Её рука непроизвольно опустилась на чужую ладонь, как знак их внезапной близости. От этого с губ Мисти сорвался крик, застывший вздохом в воздухе. Да и не только вздох, само время остановилось. Это было что-то, неподвластное объяснению. Что-то, что загорелось голубыми огоньками в глазах Пэгги, словно там расцвели незабудки. — Пэгги? — Я действительно должна извиниться, Мисти Куигли. Не за удар, а за эти шрамы. — Откуда ты всё... Пэгги улыбнулась ей скромно. Это Мисти запомнит на всю жизнь, как редкую радугу после дождя. В этом скромном жесте, названном улыбкой Пэгги Гонсалес, отразилась её робкая молодость. Их молодость, которую теперь они были вынуждены разделять бок о бок. Но Пэгги подумала, что она могла бы постараться не жаловаться на их безысходности, из-за которых они находились в компании друг друга. Потому что не хотела признаваться, но между ней и Мисти уже в этот самый момент зародилась связь. Что-то, что не оттолкнуло Пэгги от неё, а заставило так крепко, как позволяли шрамы, взяться за ладонь покалеченной девочки. — Пэгги? — снова вдруг позвала Мисти, подсознательно пытаясь дать оправдание их неожиданным касаниям. — Береги руки. Пэгги встала, нащупала в заднем кармане сигарету и с этим ушла. А Мисти так ничего и не поняла, но скорее ей лишь стало очень страшно признавать правду. Потому что никто до этого не позволял ей держать себя за руку так аккуратно. И потому что Мисти не могла поверить, что Пэгги Гонсалес будет тем человеком, кто позволит это сделать. Но именно с того дня она заботилась о руках особенно сильно, потому что если выполнит просьбу голубоглазой девочки, возможно, они больше не вернутся к тому, за что незабудка просила прощения.