о чувствах на нотных строках

Зябкий холодный ветер продувает шиворот рубашки, заставляя мурашки бежать по спине и плечам. Челюсть словно и вовсе отвалилась, ей невозможно пошевелить, и невероятно больно сжимать, делать хоть какие-то движения. — Ты… — парень еле открывает рот, но желание говорить это ни чуть не отнимает. Чувство боли притупляется алкоголем, и, наверное, эмоциями. — Ты опять не спишь по ночам… — он хочет улыбаться, но получается плохо, слабо. — Сэмми… Слава богу, ты очнулся… — с облегчением вздыхает Штейн. — Что с тобой произошло? Тебя отвести к врачу? — Что ты тут делаешь? —…А? Сэмми приподнимается, подпираясь руками. Тело тяжёлое и словно каменное. Его глаза блестят пьяной горячей резкостью, она пугает и настораживает художника. Ему явно придётся нелегко. — Я…Я спрашиваю, почему ты здесь? У тебя выходной, Генри, почему бы просто не можешь пойти и отдохнуть дома? Я же знаю, я знаю откуда ты шёл! — сорванно шипит композитор. Генри смотрит на него серьезно и неподвижно, он почти неслышимо вздыхает, и прикрывает глаза. — Успокойся, Лоуренс. Тебе сейчас нужно думать не об этом. Давай я доведу тебя до дома… Но Лоуренс не может этого сделать, хоть и хочет, правда. Он зол на Генри, обижен, обеспокоен и озабочен им сильнее чем никогда. — Ты ничего не понимаешь, ты же… — рука соскальзывает с поверхности и голова Сэмми почти удаляется о деревянные прутья скамьи, но Штейн осторожно приподнимает его, почти поймав во время падения. — Ладно. Тогда идём ко мне домой, тут недалеко. Я надеюсь, ты понимаешь, что я не могу оставить тебя сейчас в таком состоянии Сэмми молчит, он не слышит последних слов Генри, но чувствует как ему помогают встать, как ватные ноги передвигаются по асфальту, он опирается на подставленное ему плечо и чувствует теплое дежавю. В таком состоянии он уже не разбирает дороги и мыслей и просто следует за тем, куда его тянут. Он знает одно, Генри не причинит ему вреда, а значит ему можно доверять. Да и есть ли у него сейчас какой-то выбор? Глаза щиплет от яркого домашнего света. Квартира Генри пахнет чем-то похожим на древесину и хвою, краски, акрил, и много всего другого, в этой периферии запахов Сэмми растворяется и плавится как масло на солнце. Стены украшаны картинами, возможно его знакомых художников, но Сэмми не думает, что его. Парень укладывает композитора на диван, а сам удаляется в другую комнату на какое-то время. За это время Лоуренс успевает немного очнутся и привыкнуть к свету. Гложащая внутри его тьма отступает и он слегка приподнимается с дивана, ощущая явное облегчение, словно стоило ему покинуть ту злосчастную улицу как вся боль исчезла. Отчего-то здесь, в месте в котором Лоуренс находится впервые ему так уютно и спокойно. Как…дома. Штейн возвращается в гостинную в своей домашней одежде, бежевом плотном халате, и чашкой чего-то горячего в руках. — Сэмми, тебе уже лучше? — улыбается он, при виде уже сидящего на диване композитора. Лоуренс ощупывает челюсть и кивает. — Да… Спасибо, Генри Художник протягивает парню кружку с горячим чаем, и влажный пар обжигает лицо белокурого. — Выпей, это просто чай с лимоном. Должно быть, ты долго пролежал в отключке, тебе нужно согреться — он перевёл взгляд на покрасневшее лицо Сэмми и явную припухлость в области места удара. — Ах… Точно, прости, подожди меня здесь. Сэмми не успел особо ничего понять, и оставшись на диване с врученной ему кружкой чая остался сидеть и ждать своего «спасителя», глядя ему в след. После некоторой возни и беготни из комнаты в комнату, Генри вернулся с какой-то мазью и бинтом. — Генри, не надо так со мной носится, ради бога… Не стоит — Не описать того, как неловко стало в этот момент Сэмми, просто от факта того, что он буквально напился, подрался, несколько раз нагрубил Генри, а тот по среди ночи притащил его в свой дом и возится как с малым ребёнком. «Да, теперь-то я понимаю твои чувства, Штейн» Но коллега лишь качнул головой и молча открыл пачку с марлевым бинтом. — Мазь уберёт отёк, и охладит рану, но пообещай, что завтра покажешься врачу — монотонно произнес он. — Ну пожалуйста… — протянул Сэмми, устало откинувлись на спинку дивана. — Ты же знаешь, что не должен. На пару мгновений человек напротив замер и медленно перевёл пристальный взгляд на Лоуренса. Странный, не такой, каким он был всегда. — Не тебе об этом говорить, Сэмми. — также спокойно ответил он и продолжил свое дело. Композитору осталось только закусить губу и смириться. Сейчас он не в той позиции чтобы спорить. Будто бы он не понял, что это значит. Генри как ни в чем не бывало нанес пару капель мази на ладонь и осторожно приблизился к лицу Лоуренса. — Наклонись ближе — все также беспечно полизнес он. Тем временем в груди Сэмми все сжалось и пережалось, вплоть до мелких сосудов и вен, нервных окончаних, и кажется, даже сердечного клапана. Но он послушно подался вперёд. — Может я… — «сам» — хотел сказать он, но его перебили. — Тише. Не дергайся. Художник оперся одной рукой о ручку дивана, а другой осторожно нанёс мазок прохладной мази на ушибленное место. Он выглядел сосредоточенно, так, словно делает это каждый день. И его совершенно не смущало то, как близко он находится сейчас по отношению к Сэмми. Когда его ровное дыхание легонько коснулось кончика уха композитора, тот чуть дрогнул, тем самым обеспокоив Генри. — Извини, больно? — Нет… — Придется потерпеть немного — добродушно усмехнулся он, после чего прохладные пальцы коснулись разгоряченной кожи и начали аккуратно втирать лекарство, массируя больные затекшие мышцы и отёк, создавая даже приятный болевой конраст. Сэмми прикрыл глаза, начиная даже потихоньку проваливаться в сон. Прикосновения Генри были такими заботливыми, и даже родными. Он вспомнил как в детстве мать ухаживала за ним почти также, когда он упал с велосипеда и расшиб лоб. Мама была доброй и нежной, жаль, что позже ее не стало. После её смерти Сэмми разучился плакать, разучился принимать чужие прикосновения и заботу. Из полусна его вырвало шуршание бинта и отдаление от него нависающего тела. Он открыл глаза, когда Генри осторожно взял его за подбородок и поставил голову так, чтобы она смотрела ровно. Сам он слегка присел на колено, и начал что-то отмерять на марле, словно художник компанирующий холст. — Что ты делаешь? — прохрипел Сэм. — Надо наложить тебе повязку, я постараюсь сделать правильно… — он перевёл внимание на лицо композитора и снова слегка подвинул его в свою сторону. — Посмотри на меня. Лоуренс вздохнул, но послушался. На таком расстоянии глаза Штейна выглядили не просто темными с разводами чайного цвета, они переливались зелёным, коричневым, охристым оттенком. Удивительное зрелище. — Какого цвета у тебя глаза? — Что? — художник немного вздрогнул, пока перематывал нижнюю часть лица, скулы и подбородок Сэмми. — Не знаю… — он слегка замялся, и отвел глаза. — Они постоянно меняются. — Разве они могут менять цвет? Я думал, так только у детей. — Не совсем. — Генри почти закончил, и оборвал край бинта, завязав его узелком. — Иногда глаза меняются по разным причинам, из-за болезни, или состояния. — Это сказки… — Нет. Художник замер, все еще не поднимаясь с пола и на пару мгновений уставился прямо в глаза Лоуренса. Стало не по себе, захотелось убежать, закрыться и закрыть лицо. — У тебя тоже изменились глаза, Сэмми — Разве? — Лоуренс стал глазами искать в комнате зеркало, но нашёл только стеклянную дверцу шкафа, в которой не видно было цвета его глаз. Штейн поднялся, отряхнул полы халата, и стал убирать остатки бинта, ножницы, и прочее. Он тепло улыбнулся. — Ага. Раньше они были такие ядовито-зеленые. А теперь серые… Как лесная гуща во время тумана. — Ты просматривался к ним? — усмехнулся тот. —…Доводилось — ответил Штейн, сам себе под нос, куда-то в пол, в ковёр под ногами, но не Сэмми. —…Спасибо. Это прозвучало глухо, словно эхо в здании с высокими стенами, как-то, не так как обычно. Более звонко, по-новому. — А? — Кажется, это смутило Генри, и он растерянно обернулся. Оба они понимали почему. — Что помог… Спасибо. — А, пустяки, главное, ты в порядке. — он отнёс вещи по своим местам, и вернувшись в гостинную укоризненно посмотрел на чашку с чаем, стоящую на столе. — Он должно быть уже остыл, прости, что не дал допить. — Все нормально, Генри, не извиняйся за такие мелочи, черт тебя подери — сметенно выдавил из себя парень. — Я могу заварить новый… Идём на кухню? Если тебе уже лучше, конечно. — Не стоит, правда, это лишнее… — Начал отмахиваться Сэмми, осознавая что уже поздняя ночь, а Генри ещё даже не ложился, буквально, из-за него. — Я настаиваю — упрямо протянул тот. Это было ожидаемо. Теперь помимо того, что Штейн добрый и старательный, он ещё и чересчур настырный и правильный — вот что узнал о нем за этот короткий вечер Сэмми. Это даже радовало. Свет на кухне был теплее чем в остальной квартире. Сама комната была небольшой, но все в ней размещено было компактно и создавалось ощущение уютного гнездышка. Шкафчики кофейного цвета, обитые тканью сплошные стулья со скамьей, небольшой стол в углу и стены увешенные прихватками и расписными досками. «Наверное, Генри даже не успевает проводить достаточно времени у себя дома, может, поэтому тут идеальная чистота?» Штейн поставил чайник, достал пару фарфоровых белоснежных чашек из шкафчика. — Ты что-нибудь будешь к чаю? — спросил он, мягко улыбнувшись. — у меня не очень много всего, но есть печенье, сахар, мед… Хотя, от мёда поднимется температура… — Нет-нет, ничего не нужно, спасибо. —…Как скажешь. Пар от горячего чайника наполнил кухню. Штейн пододвинул к парню чашку с горячим напитком и терпким ароматом ягод, а сам сел напротив. —А, ты точно сможешь пить горячий? Может, тебе нужно было разбавить, прости, я забегался — он неловко улыбнулся, и досадно уставился в чашку. — Генри, ну пожалуйста… Успокойся хоть на минуту. — отчаянно взмолился парень, понимая что все его уговоры уже бесполезны. — Хехе…прости. — Послушай, если честно, мне неловко за все вот это… — Лоуренс болезненно отвел глаза, и что-то внутри заерзало, заколотилось и стало бится туда-сюда как огромный маятник. Стало горько. — А?.. — художник непонимающе поднял глаза. — Генри, если честно, я должен извинится перед тобой. — он нервно выдохнул, понимая, что лучше момента чем этот, он больше не найдёт. Возможно больше никогда. — Я обидел тебя тогда, на студии, когда мы разошлись по домам. Я повёл себя слишком агрессивно, и даже сейчас… Я отвратительно поступаю с тобой, когда ты пытаешься мне помочь, я говорю грубости. Мне очень жаль… — он хватает ртом порцию воздуха — Я не хочу тебя напрягать, доставлять тебе неприятности, только и всего, пожалуйста, не обижайся на меня молча, и не смей меня терпеть, хорошо? — собравшись с духом, он поднял глаза от края стола, и попал под взор ошарашенного лица напротив. — Штейн, пообещай мне, что если я снова сделаю глупость, ты скажешь: «Пошёл ты нахер, Лоуренс» — хорошо? — выпалил он с последними усилиями, после чего опустил плечи и откинулся на спинку стула, вжался в неё лопатками. — Я не хочу… Делать тебе больно. Тишина. Она давила и разьедала мозг самыми мрачными мыслями и ожиданиями. Зачем он вообще это начал? Не поступил ли он неправильно, вывалив это на художника прямо здесь и сейчас? Думал он, пока не услышал серьёзный, и сосредоточенный голос напротив. — Я вовсе не злился на тебя. — пауза. Генри задумчиво посмотрел куда-то за плечи Лоуренса, в пустоту. — На самом деле, я тоже многое обдумал после твоих слов. На самом деле… Мне даже хотелось поговорить с тобой так что… — он виновато улыбнулся, сложив руки в замок. — Я… — его лицо стало слегка растроенным. Ему тяжело было что-то говорить, видимо, он подошёл к той теме в которой искренности больше чем он мог выдержать. — Мне было неловко, из-за своего поведения. Я тоже хотел поговорить с тобой, но переживал, что доставлю тебе неприятностей. Когда ты ушёл на больничный я волновался, и хотел спросить, все ли в порядке, поэтому позвонил тебе. Я подумал, ты не хочешь со мной говорить. Сэмми застыл в одном положении, не в силах даже глоток воздуха сделать. Кажется, у него сейчас начнет дёргаться глаз. — Это… Это ты звонил? — он нахмурился, ошарашенно прокручивая в голове все события которые с ним случилось, и все, что он успел себе надумать в том числе. Захотелось провалится сквозь землю прямо с чертовым стулом на котором он сидел. Генри, кажется, тоже начал понимать весь абсурд ситуации, и взглядом полным осознания уставился в стол. — Да… — У меня не было твоего номера, я даже не знал, кто звонил и… Я просто не был дома когда ты звонил мне. Нервный смешок. Ещё один. Негромкий, но искренний смех, полный облегчения, которого оба ждали очень давно. Сэмми тоже улыбнулся, не в силах сдерживать неловкие смешки, он засмеялся тоже. У Сэмми была красивая улыбка, красивая, но очень редкая. — Хе-хе… Я в первый раз вижу тебя таким весёлым — признался художник, вытирая намокшие глаза. — Да я, если честно, тоже… Обстановка наконец-то разрядилась. Стало легче дышать, груз упал как с души так и с мыслей. Большинство его страхов отказались не оправданы, и он понял, что не такие уж они с Генри и разные. Это было невероятное чувство. Чувство лёгкости. — Эй, выпей чай, пока он снова не остыл. — мягко заметил художник. — Да, конечно. — постарался улыбнуться тот. Дальше беседа пошла сама собой. Парни говорили друг с другом как давние друзья, обо всем, о чем только можно. Это даже напомнило Сэмми о тех беззаботных днях, когда студия ещё только образовалась. Он горестно замечает, что Штейн с тех пор основательно переменился. Он стал более поникшим, затасканным, совсем не тем, кем он был раньше. Особенно сейчас, он казался Сэмми нервным, слишком нервным. Даже больше, чем на студии. Конечно, с такой работой нервы ни к черту, но так ведь не может продолжаться дальше… — Кстати, спасибо, что тогда спас меня от Джоуи… — усмехнулся Сэм. — Я думал, он прибьёт меня. — Все нормально, он просто был не в настроении в тот день. — грустно улыбнулся тот. — Ага… А ты умеешь с ним договориться — он решил намеренно перевести тему, вспомнив о том неловком стихе на куске бумаги. — Ну… — парень перемешал чай маленькой ложкой — Мы ведь давно знакомы — снова это лицо, такое мрачное, странное. Словно над художником нависла незримая тень, что стояла за его плечами, поедала его мысли и чувства. Ощущение, что Генри не в порядке, становилось только сильнее. Это не было об усталости, о нервном срыве, ещё о чем-то, что по-любому случалось с ним благодаря этой «прекрасной» работе. Это было что-то тёмное. Недосягаемое. Глубокое. Как…чернильные сигареты. Это первое, что всплыло в его голове когда он задумался об этом. «Должно быть, я просто накручиваю себя» «Я не могу это так оставить, тут что-то не так» Боролись в его голове эти две мысли. — Генри, послушай. Может это и не моё дело, и я снова лезу туда куда не стоит, но у тебя все в порядке? — Начал он осторожно. — В каком смысле? — стеклянно и пусто переспросил его художник. — Не подумай, просто, ты выглядишь… А, это неважно — раздраженно отмахнулся внезапно композитор, понимая, что сейчас они придут к тому от чего ушли. — Просто запомни ещё одну вещь: может, для тебя я и никто, и не имею права говорить так, но, чтобы ты знал, что бы не случилось, я всегда приду тебе на помощь. Ты можешь доверять мне, правда. Я— — Я не очень понимаю о чем ты, правда… — фальшиво ухмыльнулся Штейн. Его руки заметно задрожали, и капли чая стали стекать по стенкам чашки. — Ты… Можешь посчитать меня сумасшедшим, но с этой студией что-то не так — не выдержал Лоуренс. — С чернилами что-то не так. — «с Джоуи что-то не так», — хотел сказать он, но его отвлек звон стекла, упавшего на пол. «И я знаю, что ты тоже страдаешь от этого» — должно было стать его последними словами. Дрожащие руки в белых осколках покрыла струя тёплой алой крови. Она стекала по логтям, прямо в рукова халата. Генри сжимал в пальцах острые кусочки некогда чашки, словно выжимая кровавые порывы из-под кожи. Капли падали на пол, на разбитую вдребезги посуду и смешивались с ароматной смесью ягод и заварки и железа. Парень стоял неподвижно, слегка покачиваясь, смотря пустым взглядом куда-то сквозь свои собственные руки. Из глаз его мокрыми дорожками сочились слезы, холодные и туманные. — Блять, что ты делаешь?! — Сэмми подскочил с места схватив того за запястья — Блять! Отпусти, слышишь? Сейчас же отпусти! — Спустя пару мгновений кровавые осколки попадали на пол, и Лоуренс рывком утащил безвольное тело к раковине, судорожно полоская руки в холодной воде, по дороге осматривая каждую царапину на наличие стекла внутри. Пару таких он осторожно, но трясущимися от страха и паники руками достал, к счастью, их было не так много. Затем он сорвал с петли полотенце и всунул его кусок в руки пострадавшего чтобы остановить кровь, и, не отпуская его, рванул в гостинную, где нашёл остатки бинта, которым и обмотал обе руки, настолько, насколько смог. Все это время художник не противился и никак не реагировал на Сэмми, не смотрел не него и не отвечал. Не отводил взгляд и не совершал никаких движений, даже от сильной боли. Оставив его сидеть в гостинной, Лоуренс вернулся на кухню и собрал осколки, оттер пол от крови. Время ползло, по щекам хлестали отзвуки бьющегося сердца. Сейчас он не думал о том, что это было, почему это произошло, но он знал точно, это не просто срыв, и он в этом клянётся. Вернувшись к обладателю квартиры, Сэмми застал его напуганно трясущегося, совершенно не понимающего что с ним произошло. — Генри! — без раздумий он бросился к художнику, обняв его за плечи, и притянув его голову к своей груди. Он сорванно дышал и плакал, но ничего не говорил. Не извинялся, не спрашивал. Он знал что произошло, и не знал одновременно. Он был напуган и чувствовал стыд за себя, это можно было сказать даже не видя его лица и не слыша его слов. — Я не знаю… Почему это так больно… — проранил он в конце концов. Сэмми только прижал его к себе крепче, прикрыв одной ладонью забинтованные руки. — Все хорошо, я рядом, ничего не бойся. Генри плакал тихо. Тише хныкающего Уолли, тише срывающегося Лоуренса. Почти без звука, дыша ровно и судорожно одновременно. — У тебя… Все еще холодные руки — прошептал ему художник. — А у тебя горячие. — ответил ему музыкант.