Новый Круг

Топ-топ… Идëт Птица, питающаяся падалью. Идëт-бредëт, постукивает увеченной лапкой. Будь в Доме хоть одна, работающая тикалка, как их брезгливо называет Табаки, она бы пробила полночь, но, вот незадача. Тикалки нет, а трость выверено отстукивает по коридорам ровно двенадцать часов. Жизнь с Шакалом в своё время не прошла даром, и теперь я один из немногих, кто умеет сверять время по ощущениям и из сваленных в кучу изречений Табаки вытягивать что-то полезное и вразумительное. Сейчас таким талантом обладают только обитатели необетованной четвёртой группы за исключением Толстого и Чёрного, я и, возможно, что Валет и Тень не утратили своих навыков. За моим шагом не следует никто, кроме хмурого Акулы. Он оставляет меня почти на пороге, всем видом своим выражая не то сочувствие, не то злость. Разбирать не хочется совершенно неподдельно. Оставляет одного, позволяя закончить шествие в тишине. Без дыхания где-то поодаль от виска. Тяжёлого, с одышкой и сомнением. Неприятного. Но кто-то всë-таки идёт по пятам. Дурной слух. Скорбь, особая, терпкая и наивная, суровая и даже слезливая — любая скорбь сошла на нет уже. К моему приходу остались лишь поблекшие, потерявшие всякую актуальность фразы на стенах. Среди бетонных голосов звучит моë имя, но уже не упоминается тот, кого больше никогда не назовут. Я же называю: Курильщик. Называю, да кажется кличка уже столь далёкой, недосягаемым, что мутит от неë. В тишине коридора скрипят колëса, но никто не показывается. Быть может, это из-за особого нрава этого места: Дом никогда не молчит. Дом говорит. Дом приветствует. Именно Дом встречает меня красноречивыми надписями: рассказывает слухи за время отсутствия. Он приятно шепчет скрипом под ногами: тревожится. Не хочет пускать. Поэтому, быть может, вернулся Ральф — Дом дозвался, стенанием своим способным задеть и самого грубого, не то что Ральфа. Не хочется видеть в пустоте коридором, в темноте их никого. Никого, хотя бы до момента, пока темнота не уйдёт, а Дом не слушает. Позволяет мне встретить ярко-зелёные, в темноте словно болотная тина, да такие же вязкие, линзы тëмных очков. В них жизни нет, как и нет ничего не картонного в человеке напротив. Незваный гость скалится, обнажает зубы. Спрашивает тихо: — Чего не спишь, друже? Как тут уснёшь, когда даже сбежать тебе не дают. Вместо этого отвечаю коротко: — Не спится. К крысам у меня отношение всегда было не очень. Их цирк с постоянными метаниями заточек и порезами на руках и любых других частях тела давно не забавлял. Вот только их вожак удивительным образом не походил на них и при этом был их олицетворением. Он знаком с госпожой Смертью и сам ей являлся. Поэтому продолжить диалог я не считаю плохой идеей. — Тебе чего не спится, Рыжий? Хихикает по-крысиному, стягивает окуляры и хватает за руку, утягивая к окну. В открывшихся ангельских глазах сверкает луна и блестят мои украшения. Давно я не видел этих глаз, что на мгновение спирает дыхание и я забываю вопрос. — Тебя ждал, — мурлычет Рыжий, — вот и не спал. Притягивает меня ближе, воспользовавшись замешательством, и заставляет нависнуть над собой. Паршивец, неврастеник, извращенец и сводник, все эти звания он подтверждает ежеминутно. — Паршивец ты, Рыжий, —отхожу в сторону, справившись с наваждением, — меня подобное не интересует. Крыс все шире растягивает губы в усмешке. — А что интересует? Может тебя к девчонкам провести? - Не интересует. Поправляю вещи. Мысль уйти звонко врезалась в сознание, а Рыжий продолжает заискивать. Понятно, что не даст просто так уйти. — Мне вот что интересно, Рыжий, — меняю тему. — Да-да, мой птенчик? Я решаю отойти от окна и пойти в учительский туалет. Сегодня там не должно быть картежников, а разговаривать посреди коридора, где в любой момент может из-под земли вырасти Слепой или кто-то ещё из четвёртой, нет желания. Рыжий послушно плетётся за мной, все также мерзотненько улыбаясь. Где-то в темноте коридоров скрипнула половица. — Раз ты меня ждал, значит знал, что я вернусь, ведь так? Заходим в туалет, где к удивлению никого нет. Рыжий сразу становится серьезным и отвечает кивком головы. — И кто из них об этом рассказал?- облокачиваясь на стену и достаю из кармана пачку сигарет. На короткое время я освещаю пальцы, лицо и сигарету тёплым светом зажигалки. Очки Рыжего блеснули и снова пропали с лица. — Ты будь-то не знаешь. Табаки. Он достаёт свою пачку сигарет и достаёт из неё одну, протягивая ко мне. Я прикуриваю его сигарету о свою. Мы стоим в старом туалете, курим, а из коридора доносится скрип половиц. Очень скоро в дверном проеме появляется лохматая тень. Белёсые глаза отчетливо видны в темноте. — Здравствуй, Слепой, — здороваюсь и тушу окурок. — С возвращением, Хромоногий, — Слепой зачёсывает растрепанное каре и перестаёт походить на бездомного. Седая прядь волос, кажется, стала больше, хотя может мне только кажется. — Вечером жду вас в четвёртой, отпразднуем возвращение блудной Птицы и обговорим насущные вопросы,- как и всегда уходит, не дожидаясь ответа. Словно знает, что не откажем. Иногда подобное даже меня заставляет испытывать страх к Бледному. Мы с Рыжим прощаемся со Слепым и опять остаёмся вдвоём. Крыс молчит, ковыряя порванным кедом пол, а после поднимает настоящие глаза. Это не те, которыми он вымаливает пощады или отсрочки. Это глаза Смерти, глаза Рыжего. В них нет желания, страха или коварства. Я люблю эти глаза. — Я напустил дыму на тот случай, — его голос дрожит, что мне аж смешно становится, — теперь на тебя мало кто думает. Снова натягивает очки и нахальную, противную улыбочку. Шутливо кланяется на прощание и уходит. — Спасибо, — отвечаю ему в след и не совсем шутливо кланяюсь в темноту. Это по-настоящему много значит. В окнах забрезжил рассвет, а возле двери Гнездовья на меня уже свирепо смотрят мои же глаза. — Здравствуй, Тень, — и как только узнал, паршивец?