И жили они долго и счастливо? Или...

POV Анна

Что я чувствовала, пока мы ехали верхом на коне Повелителя во дворец? Опустошение. Пустоту. Казалось, что всё вокруг утратило для меня малейшие краски. Даже сил для того, чтобы элементарно взобраться в седло, у меня почти не было. Благо султан, не произнеся и слова, сам усадил меня на коня. И даже несколько заинтересованных пар глаз обычных зевак, наблюдавших за сим действом, не породили во мне даже ничтожную капельку эмоций. После смерти отца я ощущала лишь безразличие ко всему: к чужому мнению, нелепым пересудам, обсуждениям и домыслам. Просто хотелось, чтобы все вокруг погрузились в безмолвие. Не хотелось ощущать на себе ничьей жалости, которую каждый считал своим долгом проявить, даже не удосужившись узнать, а необходима ли она? Я просто хотела тихо и мирно уйти, как родители. Но когда я увидела на пороге дома падишаха, какая-то частичка внутри меня возрадовалась возможной перспективе быть казнённой за госизмену или что-то подобное. Ведь он после моего признания взял время на раздумья. И почему ему не вынести столь жестокий приказ? Если так подумать, такое могло быть. Но нет. К счастью или к сожалению, султан Махмуд, сам того не осознавая, не дал мне совершить самый губительный из всех грехов. Не позволил совершить последний шаг. А ведь на моих губах уже отчётливо ощущалась прохлада хрустального стакана, в котором помимо живительной воды, порой дарующей жизнь, плескалась огромная доза снотворного, которая позволила бы мне навсегда прекратить агонию, уготованную мне судьбой. Но стук в дверь разрушил мои планы. Уже дважды султан, сам того не замечая, спасал мою душу от разрушительного грехопадения. А ведь не успей он хотя бы единожды — и произошло бы непоправимое, что потом ни одна исповедь или индульгенция не позволила бы мне унять душевные терзания. Была ли я благодарна ему за это? Оглядываясь на то пепелище, в которое превратилась моя жизнь за эти пару недель, — я не чувствовала в сердце той благодарности, которая, вероятно, должна быть и которой он заслуживал. Я просто не знала, как жить дальше обычной жизнью. Без отца всё стало бессмысленным. Султан, словно чувствуя мою отрешённость, посадил меня вперёд, вероятно, чтобы я была в поле его зрения, чем явно немало удивил сопровождающих нас телохранителей. Впрочем, он, как обычно, даже не удостоил их и малейшей реакцией. Он буквально в мгновение ока оказался в седле и, придвинувшись ко мне почти вплотную, взял поводья, тем самым отрезав мне любые пути к отступлению, легонько двинув ногами, — и его конь плавно поскакал вперёд, уводя нас от места, которое я уже успела посчитать своим домом. Домом, который не станет таким, как прежде, больше никогда. Почти всю дорогу до дворца мы провели в полном молчании. Но стоило нам зайти на его территорию, а чуть поодаль увидеть уже знакомые парадные двери, как вдруг султан спокойно произнёс: — Оставьте нас… — приказал он, вероятно, охране, которая словно по хорошо отлаженной команде моментально разошлась в разные стороны, а Повелитель повёл своего коня в другую от дворца сторону. Испугалась ли я? Пожалуй, нет, скорее удивилась. С ним я никогда ничего не боялась. Но поинтересоваться о причинах отвода охраны и ухода от дворца, который в большинстве своём уже погрузился в благословенную темноту, я не успела, так как Повелитель удивлённо произнёс: — Даже не спросишь, куда тебя везу? — спросил он, уводя нас всё дальше и дальше от дворца к только ему известной точке назначения. — Мне так и хочется съязвить и сказать, что вы вряд ли бы проделали столь длинный путь лишь для того, чтобы утопить меня в Босфоре… — я старалась придать голосу хоть какой-то живости, но, даже слыша себя со стороны, понимала, что этого не получилось. — Анна… — произнёс он устало, удерживая поводья одной рукой, а второй приобнимая меня за талию и прижимая к себе. — Что творится в твоей неуёмной голове, раз ты произносишь такое? — Сама не знаю… — на выдохе произнесла я, немного откидываясь назад в немой надежде найти в прикосновениях к мужскому и сильному плечу хотя бы крупицу сил для борьбы с будущими ударами судьбы, которые мне теперь было суждено встречать в одиночестве. — Потому что со мной тебе ничего не страшно, — прошептал он мне на ухо слова, которые я произнесла… так давно или нет? Вроде бы совсем недавно это было, но как будто в другой жизни. Эти слова были произнесены другой Анной: любящей или, нет…просто способной любить. Но сейчас какой Анной я стала? Какой Анной я сейчас была в его глазах? Да и могла ли я любить как прежде? Как во мне могла остаться любовь, когда внутри я ощущала лишь всё сильнее разрастающуюся боль? В ночную тишину, которую ранее нарушал лишь ритмичный цокот копыт, вмешался новый звук — размеренный и едва уловимый шум воды. И стоило нам проехать ещё несколько метров, как мы оказались рядом с кажущейся в ночи бесконечной водной гладью. Свежий морской воздух приятно обдувал лицо, едва слышный шум воды успокаивал, незатейливые звуки коротких приливов и отливов приносили с собой так необходимое сейчас ощущение умиротворения. А руки султана, трепетно обнявшие меня за талию, приносили с собой теплоту, по которой так истосковалось сердце. Он опустил поводья, и мы просто какое-то время стояли вот так: молча, погруженные каждый в свои мысли, но не разрывая объятий. Перед нами простиралась бесконечная водная гладь, а над нами, словно немой защитник, парило бескрайнее ночное небо, усыпанное миллиардами звёзд. — Как могут шёлковые кудри так ранить сердце, дивный ангел, — неожиданно раздался в ночной тишине ласковый голос султана. Незнакомые мне до сегодняшнего дня строки медленно, капля за каплей заполняли всё моё существо. Медленно закрыв уставшие от бесконечных слёз глаза, я просто вслушивалась в глубокий, чарующе мягкий голос султана, надеясь, что этот волшебный момент хоть на чуть-чуть, но сможет уменьшить боль, которая тяжёлым грузом лежала на душе. — Как может нежный твой румянец так ранить сердце, дивный ангел, — заговорил он вновь с величайшей нежностью, проводя пальцем по моей щеке. — Твой мирт и мускус вздох наполнят, — я чувствовала размеренное дыхание султана кожей. — И локоны на белой коже, — продолжил он, почти незаметно заправляя мне за ухо непослушный локон волос, а я продолжала вслушиваться в его голос в надежде успокоить своё измученное сердце. — И голос пеньем соловья пронзает сердце… — даже сквозь закрытые глаза я чувствовала, как меня буквально прожигал взгляд его чёрных, как смоль, глаз, и ничего не оставалось, кроме как посмотреть на Повелителя. И вот, медленно приподняв отяжелевшие веки, я оказалась лицом к лицу с человеком, который был султаном целой Османской империи и теперь окончательно и, вероятно, бесповоротно становился султаном и для моего сердца. — …дивный ангел, — прошептал он с благоговением в голосе, и стоило мне только встретиться с ним взглядом, как он немного наклонился и накрыл мои губы своими, увлекая в самый нежный поцелуй на свете. На секунду мне показалось, что вся любовь и нежность целого мира сейчас была сосредоточена в его губах и прикосновениях его ладоней. Он с любовью касался моего лица, словно я была для него наивысшей ценностью. Он целовал меня так, будто бы одна эта возможность была сродни благу, дарованному ему свыше. А стоило мне легонько коснуться его щеки кончиками пальцев, как он тут же накрыл мою руку своей, тем самым окутав своей теплотой со всех сторон. Стоило нам остановиться, как бесконечные мысли о невозможности таких отношений, неразумности и запретности накрыли меня с головой. Опять. И вновь, будто почувствовав это, султан заговорил: — Прекрати… — произнёс он размеренно, нежно целуя меня в макушку. — Что именно? — Я так и слышу, как у тебя в голове начинаются ни к чему не приводящие думы о правильности или неправильности наших отношений. Тебе не надоело себя мучить? — Мучение здесь ни при чём, — ответила я, вглядываясь в молчаливое ночное небо в надежде найти на небосводе ответы сразу на миллион вопросов. — Анна, мы любим друг друга — это истина… — Я не отрицаю… — Это уже радует, — ответил он с нескрываемой улыбкой в голосе. — Тогда что тебя так тревожит? Что скажут люди и как отреагируют дети? — Люди — нет, дети… возможно. Я просто с трудом понимаю, как жить дальше. Без отца. Нет, конечно, я понимаю, что рано или поздно это произошло бы, но надеялась, что он побудет со мной подольше, — произнесла я как можно спокойнее, пытаясь сдержать подступившие к глазам слёзы — Этого, вероятно, хотят все, на чью судьбу выпадает потерять близкого человека, — ответил султан по-отечески размеренным тоном. — Но ведь смерть твоего отца — это не единственное, что тебя беспокоит? Так ведь? Я лишь устало выдохнула от понимания, насколько он был прав. — Скажи мне. Я правда хочу знать, что тебя беспокоит и почему ты считаешь наши отношения чем-то неправильным… — Не поймите меня неправильно, я не собираюсь требовать от вас каких-то изменений традиций и укладов жизни, только хочу, чтобы вы поняли меня настолько, насколько это возможно. Всю свою жизнь я видела перед собой горящие любовью глаза отца, стоило ему взглянуть на портрет мамы или вспомнить о ней. И ни одна другая женщина, которая встречалась на его жизненном пути, так и не смогла породить в его взгляде столь же сильный огонёк. Пусть подобное вам кажется чем-то нереальным и, возможно, неразумным, но такова была моя реальность. И я до сих пор, даже успев пожить в гареме, не понимаю, как это возможно — покорно принимать факт, что любимого человека ты должна будешь всю жизнь делить с кем-то ещё. И даже признания в любви, пусть и искренние, одной девушке не являются гарантией того, что вы не признаетесь в столь же бесконечной любви уже другой в тот же день. Я выпалила это признание как на духу. И, как ни странно, даже осознавая, что подобным вольнодумством могла навлечь на себя гнев Повелителя, я после того, как закончила, почувствовала себя легче. Словно с плеч упал многотонный груз, который долгие дни тянул вниз. Какое-то время ответом на моё признание со стороны султана было лишь молчание, и то, что он не размыкал своих объятий, было для меня единственным обнадёживающим фактом. Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем он заговорил: — Я бы тоже хотел почувствовать такую любовь, какая была у твоих родителей. И я благодарен Всевышнему, что он подарил тебе такой пример семьи и любви. Ведь возможно, не пронеся твои родители свои чувства через всю свою жизнь и не видя и не ощущая эту любовь, ты стала бы другой, а мне бы этого не хотелось, — произнёс он, не скрывая своего восхищения и даже некого трепета в голосе, что немало поразило меня. — Анна, мои предки и я всегда владели гаремом. Так уж заведено, и с этим я ничего не могу поделать. Но далеко не с каждой из девушек в гареме я хотя бы разговаривал, не говоря уже о чём-то большем. Некоторые из них находятся в нём только потому, что им больше некуда пойти, — и это единственная причина. Да, у меня было достаточно женщин, лукавить ни к чему, но ни с одной я не чувствовал даже десятой доли того, что ощущаю, находясь рядом с тобой. Я действительно неимоверно благодарен Аллаху, что он позволил тебе войти в мою жизнь… — тут он замолчал на мгновение, но затем продолжил: — В мою семью и моё сердце. И только с тобой я начал понимать, что для счастья мужчине достаточно лишь одной женщины, — произнёс он с мало скрываемым удивлением, но его голос был наполнен любовью. — Но хочу, чтобы ты знала, что ещё никому до тебя я не признавался в любви… — А вам? — этот вопрос слетел с моих губ непроизвольно, быстрее, чем я успела прикусить язык. — Что стоит признание в любви, когда в ответ ты слышишь лишь молчание? Я лишь промолчала в ответ, услышав его вопрос, но, кажется, впервые после смерти батюшки смогла ощутить лёгкое биение собственного сердца, которое до этого момента, казалось, окончательно прекратило своё ход и погрузилось в тишину. Господи, как же мне хотелось поверить ему. Поверить, что я действительно стала дорогим для него человеком, которого он полюбил искренно и, возможно, где-то даже вопреки здравому смыслу и вековым традициям. И, кажется, теперь у меня остался лишь один вопрос. Самый важный и самый сложный одновременно. Вопрос, на который было не так просто ответить. Но мне было необходимо задать его. Ведь от одного ответа падишаха могла решиться моя судьба. — И что теперь? Султан в ответ успокаивающе провёл руками по моим плечам, вероятно, в попытке уменьшить напряжение, сковавшее всё тело. И, как ни странно, это у него получилось. — Анна, я не буду настаивать ни на чём. Всё произойдёт тогда, когда ты будешь готова, и так, как ты захочешь, я обещаю, — произнёс он уверенно и твёрдо, легонько касаясь своими губами моей щеки. — Ты никогда не станешь одной из наложниц, потому что ты свободна и вольна в своём выборе. Не я тебе даровал свободу, не мне её и отбирать. — Правда? — прошептала я, немного повернув голову в сторону Повелителя. — Слово Повелителя Великой Османской империи, моя Голубка, — ответил он, накрыв мои губы в самом что ни на есть любящем поцелуе.