Опера

      Стоит сказать, что мы верили в наше нескончаемое счастье. И, знаете, довольно сложно не поверить в подобное. Вы нашли свою родственную душу, находитесь рядом почти пять лет, живете вместе уже два года и… Вы просто живете душа в душу. Да, это правда то, о чём стоит мечтать. Замечу, что за это время мы многое пережили. И несколько смен работ, знакомство с родными, выход из «шкафа» для друзей и многое другое. Ссоры, перемирия, страсти и нежные семейные мгновения. Поверить только, Саша и я даже носили парные кольца. Если бы не некоторые нюансы, ей богу, назывались бы они обручальными. Хотели переехать за границу, но дальше разговоров дело не доходило — начинал тему Романов, я подхватывал и развивал, а в итоге он всё заканчивал, говоря что-то типа: «Да, муторное дело сейчас. Мы вроде только-только зажили. Нужно ещё подумать». Идея переезда была у Саши, потому что на родине у Зари Северной родственников не было, все остались за границей. Жила у него там сестра и тетушка, с ними меня он хотел познакомить, но всё никак не решался. Боялся, наверное.       И вот так жили мы и не тужили. Что сказать, всё шло потихоньку. Как будто так и надо. И, признаюсь, то, возможно, моя вина, я не замечал некоторых тревожных звонков, которые, сейчас я прекрасно вспоминаю — в память мою они въелись, не выходят из неё. У Саши было нестабильное здоровье, будем честными. Он всегда мне повторял, что был слабым ребенком. Иммунитет ни к чёрту, вечно валялся дома с простудой. Но это ведь цветочки, кто из нас так не болел? Так вот, Романов слишком часто, как сейчас я понимаю, чувствовал себя неважно. Он почти всё время кашлял, сколько я его помню. Нет, не на постоянной основе, просто кашель раз в пару месяцев точно проявлялся, иногда даже не давая возлюбленному спать.       Всё же стоит перейти к сути. Не буду скрывать, что не всегда было всё радужно. Настал в один день момент, когда всему пришёл конец. То есть, нет, не всему. Лишь частично всему. В этот день всё начало разваливаться. Но до этого дня начался кашель. Где-то два-три месяца до этого у Александра начался очень сильный кашель, он начал сильно уставать, а ещё пару раз начинала держаться температура. Меня это сильно беспокоило, ведь если бы Саше стало хуже, я бы винил себя только сильнее за бездействие. Но, когда я предложил ему пойти провериться в больницу, чтобы нам могли сделать рецепт нужных лекарств, он отказался. Заодно стоило сдать анализы, я настаивал хотя бы на том. Саша долго ломался, но в итоге моя взяла. Саше дали больничный, он планировал как можно скорее закончить заниматься ерундой и просто вернуться к своей рутине.       Я же продолжал заниматься своими привычными делами. Что уж сказать: работа, дом; дом, работа. Но это мне не мешало наслаждаться временем с Романовым. По вечерам мы всё так же сидели у телевизора, общались о своём, обнимались, держались за руки. Саша поглаживал мои костяшки и клал голову мне на плечо, а я утыкался ему в волосы и слабо вдыхал его запах, прикрывая глаза, будто лишь благодаря аромату ко мне приходят какие-то воспоминания, или я могу благодаря нему создать в голове совершенно новый, пусть и далеко знакомый образ. И вот Саша на очередном больничном оставался уже полторы недели, я возвращался с работы. Был вечер пятницы. На выходных мы должны были уехать в Москву на просмотр «Вия». Билеты купили заранее, даже не могу вспомнить, как Саша их достал — то ли всю ночь ждал начало продажи, то ли ещё чего.       Домой я зашел, держа в руках пышный букет белых роз — радовать Романова цветами было моим хобби, как будто делая такие даже самые маленькие подарки, я делаю наш быт более красочным. Скинув обувь и направившись в гостиную, я поправил бутоны цветов и начал искать фигуру своего возлюбленного по комнате. Там его не оказалось. В квартире в принципе было довольно тихо, я предположил, что Саша мог отдыхать — не прогадал. Заглянув в спальню, я его обнаружил. Он был в верхней одежде, как будто только-только зашел в квартиру и, выбившись из сил, упал на кровать.       Почти сразу, как я подошел к кровати, Александр повернулся ко мне и приоткрыл глаза, потирая их рукой. Выглядел он устало, весь бледный. Он потянулся к тумбочке и отпил воды, закашлявшись. Я сел рядом и терпеливо подождал, придерживая букет. Когда же Романов был весь во внимании и улыбался мне, я вручил свой подарок и поцеловал его в щеку, погладил по волосам, заодно проверяя температуру лба — вроде тёплый, но несильно, может сбрасывал недавно, вон, видно же, что потел, все волосы слиплись. Я поджал губы и погладил Александра по бедру. Он прижал к себе букет и улыбнулся, — идеальный подарок от идеального меня — после уткнулся мне в плечо и вздохнул.       — Так рад, что ты вернулся, — шептал он, укладывая цветы себе на колени, — Полежишь со мной, ладно? Сегодня совсем сил ни на что нет.       Могу сказать, что с каждым моим приходом домой подобное случалось всё чаще. Обычно, я просто соглашался, покорно ложился рядом, без лишних вопросов, просто усыплял Сашу в объятьях. Но в тот раз я спросил:       — Как твой день сегодня хоть прошёл, — мой голос был совсем тихий, я убрал цветы на тумбу и лёг рядом с Сашей, он взял меня за руку и переплел наши пальцы, — Так весь день и лежал?       — Нет, ходил за результатами в поликлинику. После отключился, как только зашел домой, мне стало тошно, — искренне признался он. Его я прекрасно понимал, сам ненавидел всю эту больничную тему. Кому вообще понравится проводить время в окружении вечно ворчащих больных.       — И что там? Ещё какие-то лекарства пить придётся? К врачу уже не заходил? Это не просто простуда оказалась, да?       Были у нас мысли, что тут дело не просто в иммунитете. Что-то глубже и серьезней. Но от этого было и страшнее. Вдруг это что-то типа аллергии, но мы не знаем на что, вдруг у Саши оказалось какая-то неизвестная нам наследственная болезнь. Тогда я ещё не думал, что именно там по наследству может передаться, но сейчас удивляюсь своей несообразительности. Я настолько был уверен в том, что с Сашей случиться ничего серьезного не может, что забыл, что живем мы в реальном мире. Это вам не театр, тут всё не по сценарию. А если и так, то я готов поклясться, что жизнь у сценариста ни к черту, раз он придумал именно такой поворот сюжета.       Саша закусил губу, я видел, что он что-то хочет мне сказать, но не знает как. Он отстранился от меня и сел на кровати, складывая руки перед собой. Я напрягся, слегка выгнул брови в непонимании и уставился на него, тоже поднимаясь. Не хотел давить взглядом, поэтому смотрел как бы украдкой, чуть неуверенно — наверное, поэтому он начал довольно нежно и издалека.       — Миша… Мне есть что рассказать. Но ты будешь не в восторге, — он отвёл свой взгляд и поджал губы, нервно сглатывая, — Ты главное, — Саша помедлил, прищурившись, словно подбирая слова, — Сильно не волнуйся. Понимаю, это после таких слов будет сложно, но пообещай мне! Ради меня, выслушай всё. И пойми.       У меня в голове всё только сильнее запутывалось. Уже и не знал, что думать. Я подсел ближе и кивнул ему. Мне ничего не оставалось, кроме как слушать его. Тогда он нежно мне улыбнулся и взял за руку, сжимая её в своей.       — Я тебе никогда не рассказывал, думал, что это… Не совсем то, что тебе стоит знать. Знаю, возможно, это эгоистично, но мне самому не хотелось вспоминать, тем более сваливать подобное на других. У меня в семье было наследственное. Мой дед и отец. И брат тоже. Они умерли из-за этого, — чем больше он говорил, тем сильнее моё сердце сжималось, — Помнишь я тебе рассказывал, что бросал курить? Как ненавидел это всё.. Так вот то-то и оно.       Саша ещё будучи подростком попробовал сигареты. Курил их чуть больше года, а потом, как рассказывал мне, бросал примерно столько же. Причём причина мне была объяснена примерно просто: не хотел губить здоровье. При этом Романов никогда не делал мне замечаний, не ругал за то, что я курю. И был раз когда он сорвался. Он попросил у меня сигарету. Я не мог отказать. Мы стояли на балконе, Саша плакал, сильно затягиваясь, после кашлял и снова затягивался. Почему он плакал, я так и не понял. Но сейчас как будто складывал этот пазл. Сигареты, умершие родственники. Он не любил говорить о семье, я не заставлял. Ему было так легче, а мне было главное, чтобы он просто был в порядке.       Саша потёр глаза и тихо всхлипнул, быстро успокаиваясь. Он отмахнулся от меня, когда я хотел приобнять его сильнее. Лишь сжал мою ладонь крепче и продолжил.       — Я ведь сорвался. Я снова начал это всё. Не хотел, но начал, — он облизал пересохшие губы, — Просто тогда мой брат умер. Я… Лишь тогда понял, что снова оно случилось. И мне всё равно тогда стало. Понимаешь? Я не мог сказать, мне было страшно самому себе признаться. Это предрасположенность, и я её боялся. Я честно год уже не курю, Миш. Ты мне поверишь? — я почувствовал, как его руки задрожали. С каждым словом то, к чему он вёл, становилось всё более ясным.       — Я верю тебе. И ты всегда мог мне всё рассказать. Ты не должен был просто так, — я не закончил, заметив, что он глубоко вздыхает, как и всегда, когда готовился что-то говорить. Я поджал губу и накрыл его ладонь ещё одной своей сверху.       — У них был рак, Миша. У всех был. Только вот брат мой не из-за него умер. Он повесился, не смог даже думать о том, как будет в больнице лечиться, — Александр прикрыл глаза и судорожно вздохнул. Его ладони потели, я чувствовал. — И знаешь, чего я боялся? Того, что если расскажу, то ты обо мне сразу так думать начнёшь.       Моё сердце тогда замерло. Саша никогда бы не сдался, я знал это. Не такой он человек. У него столько планов было. У нас их столько было.       — И всё это время, пока я переодически чувствовал себя неважно, я знал. Я понимал, что происходит. Я старался избежать этого, так сильно. Но, когда оно само на пятки наступать начало, я сдался, — он потянулся руками к тумбочке и достал оттуда бумаги. Передал их мне: то были те самые анализы, что он забрал в поликлинике. Я взял их, просто опустил взгляд, обвел взглядом бумагу и снова взглянул на него. На моём лице, наверное, читалось: «Нет, прошу». Я ведь правда умолял взглядом. Саша это понял, точно понял. Он слабо мне улыбнулся, так грустно это сделал. Глаза его почти плакали.       — У меня рак, Миша. И поздно уже что-либо делать.       Я подскочил с кровати и уставился на листки у себя в руках. Его слова были бессмысленны. Я пытался найти хотя бы одно доказательство своим мыслям, одно опровержение его слов. Я стал будто помешенный. Слышал, как Саша тихо меня звал, но я всё метался по комнате, перебирая один лист за другим. Безумие! Я не верил. Но всё было правдой. Почти всё.       — Миша…       — Ещё не поздно. Если мы начнём лечение, то всё обойдётся! — я откинул бумаги на кровать и схватил его за руки. Он устало взглянул на меня, но я продолжил, — Ты будешь здоров. Мы лечиться поедем к твоей тётушке. Где она там живёт, ты говорил? Во Франции же? Вот туда поедем! Там точно вылечишься. Там мы и останемся! Будешь под присмотром всегда. Точно поправишься! — я начал хаотично целовать его руки. В порыве сдержать свои собственные слёзы, я не обращал внимание на попытки Саши дозваться меня. Он пару раз пытался прервать мою речь, пытался остановить меня от моего нервного желания расцеловать каждую частичку его тела. Словно он мог прямо сейчас развалиться у меня на глазах.       — Михаил! — закричал он, и лишь тогда я остановился, поднимая голову к нему. Я заплакал, когда он вновь заговорил. Мне хотелось лишь одного тогда — провалиться под землю.       — Я не буду лечиться.       — Что это значит? — тихо спросил я, не отпуская его рук.       — Я не хочу. Не хочу, чтобы случилось так же, как было с отцом. Он лечился, а в итоге умер, когда мне было семь, Миша. Я видел его, когда он умер. И я никогда не пожелаю, чтобы ты видел меня таким.       — То есть ты хочешь, чтобы я просто видел как ты умираешь на моих глазах? — пытаясь сохранить самообладание, пропустил сквозь зубы я.       — Нет, я вообще не хочу, чтобы ты видел этого. Я просто…       — «Просто» что?! — крикнул я, давая скопившимся слезам потечь по щекам, — Что?! После всего… Ты думал, что это может случиться, ты думал и знал, что просто оставишь меня?! Худшая из всех милостей, что ты мог мне подарить, Романов! — я хотел подняться, хотел хлопнуть дверью и уйти. Подальше, пока не остыну. Пока не пойму, что это всё глупый сон. Но Саша схватился за мою руку и не отпускал.       — Нет! Я не хочу так! То есть, может и хотел. Может быть, я хотел уехать, чтобы ты просто не мог видеть меня! Пойми меня! — тогда он тоже заплакал. Он взмолился мне, я запомню это на всю жизнь. Взгляд его был стеклянным, как мне показалось. Мне кажется, что внутри него тогда что-то окончательно сломалось.       — Я просто больше не хочу так жить. Пойми, что я просто не хочу жить! Прости меня…       Он прижался к моей груди. Он плакал, продолжал повторять: «Я просто не хочу жить». И тогда во мне тоже что-то сломалось. Я обессилено обнял его и уткнулся в его волосы носом, пытаясь понять, что же пошло не так. Почему наша история сложилась так? Когда я проморгал момент того, как в нём пропала жизненная искра? Когда это я упустил момент, когда он разлюбил жизнь. Разлюбил жизнь, а значит и разлюбил меня?       Тогда я понял, что не бывает, как в кино. Нет, ты не можешь заставить кого-то жить ради тебя. В тот день я понял, что мне просто нужно будет смириться. Смириться с самой жестокой правдой в своей жизни: я больше его не увижу. Я не знал, как скоро это будет, не знал, что мы будем делать до этого момента. Но я знал, что разбит буду с этой самой секунды. И до самой смерти.       Александр просто знал, что у него мало шансов. Он пытался убедить меня в этом. Это была его назойливая мысль, я знал, что не смогу от неё избавиться. Саша согласился лишь с тем, что не сможет бросить меня. Если жизнь он будет готов оставить, то меня — нет. Это должно было утешить, наверное. Но не срослось. Было страшно лишь думать о его гибели. Но тогда нам пришлось жить с этой мыслью каждый день. Саша почему-то предпочитал делать вид, что ничего не случилось.       Он просил и меня делать вид. Он умолял меня смириться. Просил прощения, что так сильно боится всего этого лечения, что готов умереть. Просил прощения за то, что покинет меня, за то, что заставляет это всё терпеть, видеть. Он клялся мне, что правда любит, что всегда любил и будет любить. А я? Я тоже клялся. Я любил, люблю и буду любить. Я не скажу, что смог смириться с его позицией, скорее просто поставил на себе крест. Я никогда не хотел думать о смерти. Ни о своей, ни о дорогих мне людей. Каждый раз это вызывало у меня табун мурашек и жуткую тревогу. Поэтому я лишь надеялся, что мне придётся думать об этом лишь в глубокой старости. Когда и я, и все мои родные тоже состарятся. Но мир не так прост. Пришлось подумать об этом раньше.       Саша просил прощения, я прощал. Мне было неважно, что ему жаль, это всё глупости. Я не переставал его любить ни на секунду. Я бы себя не простил, если бы отрёкся. Романов пугался моей такой верности. Он просил, чтобы я в конечном итоге смирился с этим и продолжил жить. Он говорил, что я точно сумею, что такой, как я, заслуживает большего, чем просто жизни в квартирке в Питере с никудышным пианистом. И я знал, что это он мне говорит специально, он правда хотел, чтобы я смог жить дальше, ведь ему было стыдно за то, что он бросает меня. Ведь он никогда не собирался меня бросать до этого, я это знал.       Каждый наш день вместе был создан из любви. До случившегося и после. Мы пытались делать вид, что ничего не было. Пытались. Мы поехали в Москву. Оценили постановку «Вия», вернулись домой, танцевали весь вечер, готовили вместе завтрак, гуляли по паркам, ходили в рестораны… Делали всё, как всегда. Сходили ещё на несколько постановок, на которые Саша мечтал попасть. Отметили его день рождения. Лишь вдвоём, чтобы никто не видел того, как мы плачем, сидя за столом, понимая, что возможно это последний раз, когда мы празднуем этот день. С каждым месяцем Саше было всё хуже. Я продолжал просить его пойти к врачу, но он умолял меня прекратить это. В итоге мы договорились уехать. Мы поняли, что ему стало слишком тяжело. Ему стало больно двигаться. Он чудом вставал с постели, чудом встречал меня с работы, чудом заставлял меня танцевать и танцевал!       Я бросил работу. Я собрал наши вещи, разобрался со всеми нюансами поездки и мы отправились в Париж. Мы провели там месяц. Я познакомился с его семьёй, которая приняла меня, как родного. Мы встретили мой тридцать третий день рождения, Романов тогда сказал мне, что не видел в своей жизни ещё никого прекраснее. Я ему тогда лишь ласково улыбнулся. Он знал, что я считал про него точно также. После того дня Саша всё же лёг в больницу. Мы вернулись в Питер, так хотелось его душе. Но в больнице он был не для лечения, точнее, не для нужного лечения. Мы все понимали, что он угасал на наших глазах, оставалось видеть его улыбку совсем недолго.       Я сидел рядом каждый день. Он просил меня бросить это, хотя бы сейчас. Оставить в своей памяти лишь лучшее — воспоминания, где Романов мог хотя бы сам дотянуться до стакана воды. Но я не мог так поступить. Саше было больно. Больно до невозможности. Он говорил, что самое сложное и болезненное для него сейчас это то, что ему придётся меня покинуть. А мне было сложно отпускать его.       Я похоронил его. Точнее, приехала его тётушка, сестра. Они помогли мне это сделать, ведь на деле я тут бессилен. На похоронах они рыдали. Они просили прощения за то, что именно я был вынужден видеть все его мучения, именно я провожал его туда — на ту сторону. Я их слышал, но не слушал. Эти слова столько раз за эти полтора года я успел наслушаться. Никто тут не был виноват. Когда гроб опускали, мне казалось, что и я готов вслед за ним опуститься. Часть моего сердца ушла с ним. Но за то часть его осталась у меня. Я иногда чувствую как оно бьётся.       Его портрет на памятнике всегда мне улыбается, и мне всегда кажется, что он продолжает просить прощения.       — Не стоит, любовь моя, я же обещал, что всегда буду любить тебя, — прикладываю пальцы к губам и нежно оставляю на них поцелуй, руку протягиваю к памятнику, опускаю её к твоей улыбке и думаю: до чего же глупый поступок, но я не могу иначе.       Кладу цветы на могилу и улыбаюсь, ведь…       — У меня есть два билета на «Травиату».