Люди живут только потому, что могут забывать прошлое. Но есть вещи, которые нужно помнить всегда. Гэндо Икари — Твой разум смешивает истину с твоим восприятием реальности, так рождается твое мнение. — Человек видит только то, что он хочет видеть. Кэнсукэ Айда Хикари Хораки
— Они будут против, — тихо отвечает ему женщина. И мужчина ей лишь улыбается в ответ: — Я знаю. На то ведь и расчёт? Смешок. — Это неразумно! — Говорит Советник, импульсивно взмахивая руками. — Вековые традиции-! — История Вонголы, — говорит второй советник, смешно выпучив глаза, — где же подобное ведомо!.. — Женщина! — Ахает третий, стукнув кулаком по столу. И повторяет. — Женщина! — Молчать. — Советники мигом замолкают, уставившись на Саваду, в чьих глазах — пламя, что может лишить их жизни. Первые годы он слабо прислушивался к советникам. Спустя годы паранойи — и того меньше. — Я так сказал. Это мой приказ. Или вы забыли, с кем имеете дело? Савада говорит ровно, почти лениво. В его словах нет угрозы — явной угрозы. И всё же советники неуверенно смотрят друг на друга, переглядываются; их все трое, и все они достаточно почтенного возраста; в Мафии про таких говорят, что песок уже сыпется. Главное, что говорят шёпотом и с оглядкой — простые люди до преклонного возраста не доживают. Ильда, разумеется, была права — как и во многих случаях до этого. Люди в Вонголе были против — правда, они часто забывались, с кем имели дело. Или нет, наоборот — не могли забыть этого, а оттого и спорили. — Но позвольте, — вклинивается молящим тоном второй советник. — Отчего у вас столько доверия к той… к уважаемой госпоже Банди? Он довольно быстро меняет слова, замечая опасную вспышку в чужих глазах. Савада некоторое время молчит, сцепив пальцы меж собой. Психолог скажет — попытка закрыться. Прожжённые мафиози ответят — херня полная. За несколько лет, начиная со своих восемнадцати лет, дон Савада схоронил довольно малое количество людей, если судить масштабными мерками. Но все они были несомненно важны. Отец великого дона, синьор Савада, синьора Савада — мать дона, — первая его любовь и девушка, чьей первой любовью стал он сам. Девятый дон, предшественник Десятого. Учитель — сам Реборн, первый киллер! Люди поговаривают, что это мало. Но люди вообще часто поговаривают; у самого дона, что не знает никто, сердце разрывалось с каждой смертью, ломалось что-то и безвозвратно утрачивалось. Надежда на лучшее? Так она ушла с радиацией, убившей аркобалено. Ублюдок из Америки, но с японо-итальянскими корнями выследил каждого хранителя пустышки, используя свои знания параллельных миров. Вопреки всему, сложнее всех оказалось убить не Ураган, который мог ловить пули зубами. И сложнее оказалось убить не Реборна, величайшего в мире киллера. Сложнее всего оказалось поймать Скалла. Облако Аркобалено; он менял адреса, надолго нигде не задерживался и никогда, никогда не повторял свои убежища, хитроумно их то создавая, то самостоятельно же и уничтожая. Именно поэтому смерть аркобалено была от радиации. (Не было и шанса). — Я верю этой женщине достаточно, чтобы отдать ей пост консильера. — Но на чём же основана ваша вера?! — Воскрикнул первый и мигом осел на стул под пристальным взглядом. Савада Тсунаеши медленно вскидывает одну бровь и смотрит на них. Пристально. Прозрачно. Видя и не видя одновременно. На чём основана его вера в Ильду Банди? Она основана на его интуиции. На его пламени. Оставшейся и последней части непозволительной наивной веры в лучшее, в людях. На пламени, которым они скрепили клятвы — и пламя сожжёт их, отступись кто из них. Оно основано на привязанности. На письмах. На жалости и сожалении. На добром: я хочу помочь тебе, но не могу быть рядом. Вера его основана на Ильде Банди просто ради Ильды Банди. Там, где он видит её понимание, никто другой не видит ничего. Что для него прощение, для других — предательство. Сколько они знакомы?.. У Ильды было множество шансов привязать его к себе морально. Заточить и поставить под свой каблук, не будь она столь верна своему мужу. Она этого не сделала. Наверное, в этом было его доверие. Начальное доверие. — Моя вера основана на мне, — в конце концов, отвечает дон. — Я и не прошу вас принять это. Сейчас, в подобные времена, я ставлю вас перед фактом. Это не любовь или одержимость, что могла бы мне вскружить голову. Это не ненависть. Вы — поддержка Вонголы. Её опора. Но как давно у нас не было консильери? По причине их частого предательства. Но как давно их не было?.. Со времён дона Рикардо. Второго — он женился на сестре Первого, изначально взяв её в политические заложницы, и маркиза Грация родила четверых детей, правда, выжили из них лишь двое. Савада читал дневники, открывающиеся только донам — первое дитя у Грации было от собственного брата, а все остальные — от Рикардо. В конце, стоило лишь опасности для детей уйти, а им нарастить влияние, Грация убила своего мужа, став сначала регентом, а затем и вовсе отдавая пост Третьего дона своим выжившим детям. В истории её запомнили как умную и хитрую женщину, и лишь в семейных хрониках известен был факт убийства. Женщина, чьё влияние распространялось настолько далеко, что монстры ходили под её руками шёлковые. Опасная маркиза. Невинная роза. Высший свет её обожал. — Синьора Банди достойна своего поста. И я уверяю вас — ни Семья, ни личные связи… ничто не станет причиной её возможного предательства. Мы закрепили узы пламени на закате вечернего дня. И если коль солжёт кто из нас, да рассудят нас Небеса, пламя и сам Господь. — Если вы уверены, — склоняет первый голову третий советник. — То как советники Вонголы, мы всё понимаем. Но мы должны и сами убедиться в верности… простите. — Ничего, — эхом отзывается Савада. — Я понимаю. Но не принимаю. — Вонгола меня не примет, — говорит Ильда и голос её мёртв. — Им должно быть достаточно того, что тебя принимаю я. И это на самом деле решает всё. — Добро пожаловать в Семью, — не улыбается Хана, выглядя гораздо старше своего возраста. У неё короткие волосы, серьёзным взгляд. Когда-то она была просто серьёзной девчонкой, а сейчас — усталая от жизни женщина. Латентно влюблённая в свою подругу, Киоко, которая погибла пару лет назад. Для неё Ильда Банди — нечто новое, что заставляет бояться. Потому что неизведанная женщина может стать причиной их падения. — Благодарю, — коротко отвечает Ильда, закалывая на японский манер свои волосы. Ей это идёт. Безумно идёт, на самом деле; тёмные волосы надают на тёмный костюм, и лишь безжизненные зелёные глаза, чем-то отдалённо напоминая очи Хаято, выделяются на бледном лице. — Дон ждёт вас, чтобы открыть банкет. Ильда проглотила понятливое: «Я знаю». Уж она-то знала это лучше, чем Ханна. Или Хибари. Или Сасагава. Или… любой из Хранителей. Этот банкет лишь и нужен для того, чтобы оценить врага — и с той же целью дон Джессо соглашается и прибывает со своей спутницей. («Я их убила», — говорит бездумно Ильда, смотря сквозь свои пальцы. Савада скорее оскаливается, чем улыбается; с годами он всё больше походит на Занзаса. «Тебе нужно прощение?» — спрашивает он. Если Ильде нужно, он станет для неё Богом, Дьяволом, Судьёй… всё, лишь бы сожаление она не проносила с собой. Ведь это было бы так несправедливо. И… жестоко. Семьи Фрид, считайте, больше не существует. Лишь один пацан растёт в приюте, в доме малютки, и будет расти там, уверенный в том, что оба родителя от него отказались. Ему дали имя — Алсу, и имя это красивое. Если Ильда выживет, она его заберёт. Своего племянника и последнюю родную кровь. Если не выживет… Мальчишка проживёт гражданскую жизнь. Никто никогда и не свяжет его с когда-то великой семьёй Фрид. Это больно, но порой так ложатся карты в этом грёбанном мире. Своего брата она убила чужими руками. Но знала — чувствовала, — что брат догадался… или знал обо всём. О том, что она решила убить его. Уничтожить семью Фрид. И он просто… ждал? Не дал отпор?.. Между ними не такие плотные семейные отношения. Но Дитрих, вероятно, осознавал все риски и последствия. И позволил себя убить. «Мне ничего не нужно», отвечает бездумно Ильда и они замолкают. Тсунаеши наливает ей коньяка и в этом все его чувства). — Стоит справа, — подсказывает Хана и Ильда бездумно кивает. Направляется к партнёру и встречает вместе с ним важных донов, порой перебрасываясь словами; пока они не видят е-г-о. О-н появляется стремительно, как взошёл в мир мафии и почти сразу направляется к ним — с улыбкой, достойной разбитых губ и вырванных зубов. А ещё крови. Много крови. Он стоит здесь, перед ним, улыбается слащавой улыбкой и Саваде приходится отвечать такой же улыбкой, как бы сильное его не «вымораживало» изнутри. Ублюдок Бьякуран, недостойный жить, стоял и улыбался. Заигрывал с ним, — а после и с Ильдой Банди, будто не мог прожить жизнь без намёка на что-то. — Прекрасный день для банкета, — улыбается мужчина глазами, и в этом блядском мире нет определённости. Савада отвечает на улыбку — улыбкой. А самого вымораживает изнутри. Вот он — человек, из-за которого Тсунаеши потерял свой покой. Стоит, улыбается, да так что ямочки на щеках появляются. Идеально-симметричные. У ночного кошмара белые волосы и больные фиолетовые глаза; он оглядывается медленно, безумно медленно — или не оглядывается вовсе, видя схожую картину в одном из своих «прошлых» миров; его способность — его проклятье, и совсем неудивительно, что мужчина так чокнулся. — Верно говорите, — отзывается дон Вонголы. Доны чокаются бокалами и вино едва не выливается за края, рискуя упасть на блестящий паркет. — Вы пришли с милой спутницей. Ваша невеста? — О, моя милая Герта? Она так мечтала попасть сюда, что я никак не мог найти в себе силы отклонить ваше письмо с приглашением. — У них холодная война и близкая территория друг к другу. А совсем скоро кто-то выиграет. А кто-то проиграет. Герта выглядит прекрасно, спору нет. И почти никто не узнаёт в ней прошлую Рейнеке. Почти никто… какое прекрасное словосочетание. Ильда на мгновение пересекается с давней знакомой взглядами и этого им хватает, чтобы перемениться информацией. Рейнеке сломлена, но ярость в ней течёт по сосудам и венам вместо крови, и она ценой жизни готова предоставить информацию — и Ильда видит это, отводя взгляд в сторону. Ничего в её сердце не дрогнуло и не «ёкнуло». И Рейнеке теперь не Рейнеке, а немилая сердцу Герта. — Чудесно выглядите, — поднимает бокал Тсунаеши, улыбаясь уголками губ. У него улыбка либо фальшивая, либо звериная. Иного не дано. Герта кладёт руку на грудь. Тихо благодарит. — Тогда, раз дело стоит за малым, уж позволите ли вы мне, дон, пригласить вашу спутницу на танец? — И в этот момент зазвучали первые аккорды скрипки. А сам исподлобья глянул на Ильду, что всё это время молча стояла рядом. Тсунаеши перевёл взгляд на консильери. — Моя спутница изволит решать сама. А пока, сеньорита Герта, не изволите ли вы присоединиться ко мне?.. И Ильда кивнула, не поменяв своего выражения лица — отсутствующего выражения лица. — Прошу, — и протянул свою белую перчатку, за которую Банди ухватилась. Бьякуран вёл резко, немного неправилльно, но очень… динамично, если можно так выразиться. А ещё сверлил своими глазками, которые хотелось выколоть, и прицепить к плюшевой кукле-реборн. — Вонгола весьма требовательна, не так ли? — Улыбается мужчина. И синьора Банди вдруг вспоминает какой-то разговор — он прошёл или давно, или недавно… как слаба становится человеческая память. (— Непривычно, — опустилась со вздохом Ильда на скамью возле Тсунаеши, который лениво разлепил ладони из молитвенного жеста. Их разговоры всё чаще происходят либо в стенах его кабинет, или в её спальне, или в стенах церкви. Храма. Как вам будет угодно. — Что именно? — Шепчется хриплым голосом Савада. И всё же он слегка перепил с утра; глаза болезненно отзывались жгучими болями. — Храм. Обычно их делают более… — Светлыми? — Да. — Ты знаешь историю Накла? Он, вопреки своему атрибуту, не любил светлые цвета. Ильда пожимает плечами. — Многое поговаривали о причинах. Но правда такова, что однажды он убил беременную женщину, которая вмешалась в поединок. Историю замяли, но с тех самых пор он пошёл в священнослужители, прося даже не прощения, а успокоения души своей, которую так и не смог найти. — У него не могло быть детей, останься он священнослужителем в те времена. — Верно. В конце ему пришлось отказаться от своей веры. Ради Вонголы, понимаешь? Нужно отдавать всего себя. Свою веру, преданность, свои идеалы и помыслы. Своё тело и разум. Своё… всё). — Не нам об этом говорить, — сухо отозвалась Ильда. Бьякуран деланно удивляется. — Кому же, если не нам? Поверьте, мы были во многих мирах хорошими… знакомыми. — Его акцент нельзя не заметить. — Любовники, муж и жена, друзья, брат и сестра, хозяин и подчинённый… Мне нравилось смотреть за теми мирами, особенно когда в них столь ярко выражалась одержимость. Ты так не думаешь? Ильда пожимает плечами и платье порхает за ней, словно за бабочкой. Движения у Бьякурана быстрые, стремительные. Он движется в танце не так хорошо, как хотел бы показать это; не достаточно хорош, но вполне хорошо, чтобы скрыть это для остальных. Жалко лишь то, что Ильда — она не остальные. Наверное, Бьякуран в тех мирах находил её либо до очарования Карлосом, либо вытаскивал из бездны отчаянья. До потери ребёнка или после? Судя по тому, как он ведёт себя, то это «до». Чтож… ничего неожиданного. Новость знакомства и даже замужества в другом мире Ильда учла слишком спокойно. Или не восприняла совершенно никак, кроме как к сведенью. Она прекрасно знала свою эмоциональную стабильность и нестабильность. Причины «качелей». А ещё прекрасно понимала, что в моменте отчаянья человек, увидивший в ком-то добро, становится слегка зависим от этого самого добра. «Мы не можем отдать кольца Вонголы», — шептал Тсунаеши в один вечер, а затем стреляет по движущимся мишеням. Всё в цель. Всё верно. «Тогда уничтожь их». — Отвечает Ильда. Это смешно, неправильно и порочно. Но — чертовски легко с точки зрения логики. «Уничтожить?» — Удивлённо отзывается Тсунаеши. Тсуной его больше никто не зовёт; язык не поворачивает. «Тсуна» — это хороший и весёлый мальчик, что-то доброе и милостивое. А Савада уже далеко не такой. Больше — нет. «Уничтожить… ха! Уничтожить!» — А затем заливисто хохочет, запрокидывая голову. Убирает пистолет и приближается к ней, заставляя наклонить голову — Ильда чувствует покровительский поцелуй в лоб и смешинку сбитого дыхания. Её слова — неслыханная дерзость. Никто и никогда, даже ценой мира, не посмел бы помыслить и высказать вслух о том, что кольца нужно просто… уничтожить. Они — реликвия. Они — поддержка мира. Уничтожить их? Почти тоже, что и не уважать самого себя. И всё же Ильда говорит это, а Тсунаеши принимает к сведенью. На следующей неделе от колец не остаётся и пепла. — Возможно. Но не в этом мире. — «Не в этом мире», — отзывается, эхом повторяя Бьякуран. Он разумен меньше, чем хочет показаться, но спокойнее, чем думает на самом деле. Смешон этот мальчишка. (Весь мир готов с тобой поспорить, Ильда). Танец заканчивался. — Я не на твоей стороне в этом мире, дон Джессо, — отзывается хладнокровно Ильда. — Боюсь, вам придётся узнать все стратегии, чтобы повоевать против меня. Против Вонголы. А затем кланяется ему, почти синхронно с последней зазвучавшей нотой скрипки. Это вызов: самый настоящий вызов, от которого что-то внутри трепещет, что-то жадное и первобытное. — Посмотрим, — с дьявольской улыбкой отмечает Бьякуран. — чья же будет победа. И ведёт её обратно, как галантный джентльмен. На следующий день весь мир переходит на осадное положение: война официально началась с открытыми боевыми действиями. И да поможет нам всем Бог.3
— Я нашла способ, — спустя долгое время, занявшее весь год, откликается Ильда. Тсунаеши улыбается Хибари и взглядом просит выйти; он так и делает, слегка склонив голову, как равной, перед консильери. Улыбка мигом исчезает, и в кабинете остаётся не сильнейший дон своего поколения, который может лишь единственный во всём мире ненадолго сдерживать безумия дона Джессо, а просто усталый, сломленный человек, который давно не видел прекрасной зари. — Вот как… я тоже его видел. Тсунаеши усмехается. Крутит самокрутку в руках и выпускает никотиновый дым. Хэллоу, дорогая зависимость! — Но пускай лучше рухнет весь мир, чем я убью их. Своих Хранителей. Вот ведь забавно — чтобы сдержать силу и мощь Бьякурана, требовалось пламя, сильное пламя, и настолько чистое Небесное, насколько это возможно. Тсунаеши Савада подходил… подходил. Главное слово. Его Небеса отказались быть чистыми, как когда-то отказались быть равнодушными и бездушными. Кровь невинных замарали его душу, а не только руки — и это тронуло сердце. Тронуло его волю, осквернило разум и рассудок. Подточило силу пламени, ведь чистое пламя — Неприкасаемое пламя. А Тсунаеши его постоянно раздавал. Детям, семья, Семье, Хранителям. Помогал со страхами, тревогами, увековечивал радость. Запечатлел всю семью своим пламенем — и делать это не принято, ведь Небеса считались неприкосновенными, когда как Хранители — опорой. Грязной, жертвенной опорой. Тсунаеши отказался тогда. Отказался и сейчас; был способ вернуть «ясность» и «чистоту» своему пламени. Убить их. Свою семью. Свою любовь. Своих Хранителей. Лишь так можно вернуть ясность Небесного пламени, словно всё утекшее куда-то в Хранителей с их гибелью вернётся к нему обратно. И лишь став чистым, неприкасаемым стандартным пламенем типа Небес, он усилит во много раз свою мощь и сможет сойтись в бою с Бьякураном Джессо, чтобы убить его. Победить его? Убить. — Мне не нужен будет мир, где не будет моей Семьи, — говорит Тсунаеши, а затем отставляет стакан с виски и кубиками льда. Он становится Занзасом два-точка-ноль. С алкогольной зависимостью, которая может вылечиться одним приёмом Солнечного пламени — если говорить о физическом теле. О моральном почему-то стараются не упоминать. — Не этот способ. Ильда прикрывает глаза. Смотрит сквозь ресницы и садится на край стола. Тянется рукой, утопая в мягких волосах Тсунаеши, который не двинулся с места, лишь слегка склонив голову. Его кольцо Небес сверкает в полумраке, и это никогда не значило что-то хорошее. Как же они оба просто устали… Пару раз Тсунаеши сидел с пистолетом и пустым барабаном в нём. Вставлял пули и крутил барабан — а затем под адреналином стрелял в свою голову. Бум! Пусто. Бум! Пусто. Бум! Пусто. Тсунаеши отводил руку и делал ещё один выстрел. Бум! Разбитая ваза. Ему почему-то всегда везло, но это везение он с лёгкостью мог бы обменять на жизнь кого-то… кого-то, кто справится лучше него. (Джотто, я так проебался с твоей Вонголой) (Джотто, я хочу утопить в крови твою Вонголу. Мою Вонголу). (Нашу). Об этом никто из Хранителей не узнал, хотя Тсунаеши много раз был на грани; что ж, Ильда действительно постаралась на славу, чтобы никто так и не поймал его с поличным. Ильда его вообще никогда не осуждала. Но если так подумать — она всё это время словно и не жила, пока не упоминала о «работе». Она жила любовью, ненавистью и равнодушием. Любовью к работе. Ненавистью к своей прошлой семье. И равнодушие к собственному храму души и тела. «Такие как я недостойны», — читается в немых глазах. Савада не возражает, но поддерживает тихо, молча, поступками, а не делами. — Тогда что же? Выхода, казалось бы, нет. И пусть этому миру настал бы в скором времени конец, Тсунаеши хотел напоследок поднасрать Бьякурану как можно больше, чем он мог. — Ты говорил, что не можешь победить лишь потому, что пламя недостаточно чисто. А когда оно было чисто? Савада всё ещё не понимал. Но на вопрос ответил. — Вероятно, лет до восемнадцати…? — А мощь? Пик твоей мощи? -… — Вздох. — Вероятно, в четырнадцать. Ильда кратко улыбнулась. Прошептала: «Идеально». И пояснила: — Ровно десять лет назад. Мы можем выиграть, если поставим против Бьякурана тебя, — но тебя из прошлого. Правильного, верящего в идеалы, не растратившего «правильное» пламя… — Четырнадцатилетний мальчишка против двадцатисемилетнего мужчины… Выглядит неопределённо, но, боюсь, моя интуиция и мой разум не был в те времена столь ясным, как когда я впервые представился тебе. Или каков я сейчас. Боюсь, даже не близко; а такой «Тсунаеши» никогда не сможет провести и победить Бьякурана. — Он проиграет, — говорит твёрдо Ильда. И в её голосе нет сомнения, лишь холодный расчёт, созданный «тремя потоками» её сознания, долгими обдумываниями и решимостью поставить всё на кон. — Но и мы не выиграем. Не этот мир. — Тогда я не понимаю… ты хочешь отправить не только меня? — Идея медленно проникала в мужской мозг, и Савада достал стаканы, щедро плеснув янтарной жидкости. — Всех. — Всех? — Да. Всех Хранителей, Киоко, Миуру Хару, Хану… всех. Абсолютно. Понимаешь? -… Ответом ей было молчание. — Твоя сила — в семье, как бы абсурдно это не было. Но это и не абсурдно. В тебе намного больше от отца-итальянца, чем от японки-мать, Тсунаеши, и ты не можешь отрицать мои слова. Посмотри мне в глаза. Отрицаешь? Нет?.. Хорошо. Ведь со стороны всегда видней. Не забывай об этом, пожалуйста. — У нас ещё есть Лар, — говорит Ильда. — И этого достаточно. Я с ней переговорю, а с Бовино мы слегка подкорректируем Базуку. Либо мы спасаем этот мир нашей ценой, либо проигрываем все, и этот мир будет уничтожен. Я долго думала — как же сделать это, что сделать, чтобы получилось так, как нужно… И поняла, что тебя я спрогнозировать — тебя-четырнадцатилетнего, — не могу. — «Спасаем мир нашей ценой». — Тсунаеши повторяет слова, словно пробуя их на вкус. И, на не удивление, почти сразу догадывается. — Нужной заплатить цену даже для того, чтобы попытаться спасти мир? Ничего удивительного. Позволь мне догадаться. Вопрос в цене перемещения? — Твоя интуиция всё так же остра. Да. Для перемещения, которое будет длиться достаточно долго, и чтобы это прошло без повреждений для наших младших копий, нужна жертва. С сильным пламенем. — Небесным? — Небесным. Всё было бы иначе, но наш мир погибает со смертью своих столпов-аркобалено. Я буду катализатором и проводником. Как «пустышка» без пламени, но склонная его проводить, лучше меня в мире никто не сможет это сделать. Ты — жертва. Я — проводник. И, прошу, не спорь. Это вопрос решённый. Вопрос даже хорошо, что встал лишь в цене, понимаешь? — Понимаю. Значит, моя смерть будет спасением… А что же будет с тобой? С тобой младшей копией? — Вероятно, я ничего и не вспомню. Повезёт, если это затронет только знаний о будущем; или я лишусь памяти вовсе. А эта-я умру. Одновременно с тобой. Не думаю что будут иные «побочки», но, возможно, при нашей встрече мы можем почувствовать, будто знакомы друг с другом. Но не более; я так не думаю. Ильда говорила спокойно, словно тема смерти её никак и не касалась; впрочем, наверное, так и есть. — Но они будут жить. — Да… твоя семья будет жить. Во что бы то не стало. Ты помнишь наш уговор? Тсунаеши решает найти её в прошлом, если получиться всё исправить. — Их трупы ты увидишь к обеду. И подобно джентельмену, он её совершенно не подводит.