Если это отдых, то, по-моему, неправильный. Это жестокость смеха ради. А мир и без того жесток. Андреа Мы не станем слабыми. В нас не осталось слабости. Рик Граймс Мёртвые повсюду, а живые всё меньше походят на людей. Тайриз
— Я отдохну немного, — предупреждает Ильда Мелек, отдавая ей ключи. Время склонялось к пяти часам. Самое то пить чай, но вдова не спала толком неделю, а сейчас и вовсе едва на ногах стоит. Перед глазами плывёт, но с дозой наркотиков в крови Ильда понимает — она ощущает себя лучше. Наркоман получил свою дозу, наркоману хорошо. — Да, моя госпожа. — Послушно отзывается Мелек, но Ильда ничего не чувствует по этому поводу. (Она не Ирина.) — Не иди за мной. Я сама прилягу. Лучше разберись с подожженной комнатой, уберись там. — Да, моя госпожа. Словно запрограммированный робот. Ильда не хмурится, но довольно близка к этому. Она позволяет себе переодеться и лечь на прохладную постель; спасения от головной боли практически нет, но женщине удаётся провалиться в сон… В сон… Сон… Ильда открывает глаза на берегу моря. Солоноватый запах приятно ощущается, а звуки волн и прибоя словно льются в уши как самая желанная мелодия. Ильда шла по гальке голыми ногами в одном чёрном платье с открытыми плечами. Ветер милосердно поднимал его подол, и женщина начала чувствовать себя в самой большой безопасности, прямо как в детстве. Солнце красиво заходило, оставляя за собой фальшивую яркую дорожку на воде; облака окрасились в нежно-розовый оттенок. Или несколько оттенков. Как любитель прекрасного, Ильда чувствовала, что любит рассветы и закаты. Она закрыла глаза, и даже умудрилась не вздрогнуть, когда почувствовала как её резко прижали к другому телу. — Лу- — Жива. И столько надежды с хрипотой было в его голосе, что Ильда замолкает, осторожно поворачиваясь в крепких объятьях. Луи не даёт рассмотреть своё лицо, он жадно прижимает её к себе, в себя, словно хочет чтобы они растворились в друг друге. Ильда ощутила себя в капкане крепких рук и дрожащих пальцев, что беспрерывно водили по её спине какие-то закорючки, символы, знаки. Цифры или буквы. Луи требуется время, чтобы успокоится, но у Ильды здесь его предостаточно — она прикрывает глаза и утыкается ему в плечо. Пахнет жжёной карамелью, гарью и арахисом. Интересно, почему арахис…? — Всё хорошо, Луи. Видишь, я в порядке? Луи не отстраняет её от себя, но хватку ослабевает. Хорошо. Неплохое начало. Ильда поняла, как надо общаться; как с маленьким ребёнком. Не то чтобы она это умеет, но… Луи хороший. Даже слишком. И он ей помогал. (и она почти догадалась.) Луи хороший. И поэтому Ильда обходится с ним мягко, сбрасывая жёсткий покров смертоносной вдовы. Мужчина медленно отстраняется; и женщина видит нетерпеливые искорки огонька, выходящие из-под контроля. Они скачут по телу, создавая ощущение, будто Луи вот-вот сгорит. Но Луи не горит. И не собирается. Вместо этого он осторожно вертит её по сторонам, оглядывая на всевозможные травмы. Грустно заглядывая в глаза и большими ладонями приподнимает подбородок. Прикасается своим лбом — к её. Позади был шум моря, а голые ноги грелись в песке. Они застыли, точно продаваемые тайские фигурки, только у них ещё какая-то часть тела двигаться может. — Ты в порядке, ты жива, — слышит она едва разборчивый шепот и проникновенно заглядывает в глаза. Мягко тянет за собой так, чтобы Луи сел на песок. А она сама — напротив него, между его ног, практически уткнувшись макушкой ему в шею. Но нужен контакт глазами. Зрачки в зрачки и все дела. — Давно не виделись, Луи. Мужчина смотрит на неё взглядом побитого щенка. — Где ты пропадала? — Вместо этого сразу вопрошает он. Даже не обращая внимание на начавшую своевольничать руку — она непроизвольно начала наматывать чёрные волосы на пальцы, не сильно дёргая голову. А после разматывая, пропуская сквозь. И всё по новой. Луи смотрит так, будто действительно её поддержит. Поэтому Ильда сначала молчит; может, не верит, а может, наоборот. Слишком верит. Все эти чувства, как оказалось, даже слишком для неё. А затем, открыв рот, начинает медленно говорить. Не скрывая ничего; не упуская ни единой детали. Про лисицу-знакомую, Рейнеке. Про отель и странный жар, непонятный сон. Газлайтинг и коварный план мёртвого мужа, которого она всё так же не хочет звать здесь по имени, и его любовницы. О том, как всему этому посодействовали слуги поместья; и о том, что она, оказывается, зависимая наркоманка. Луи не прекращает оглаживать её кожу, даже когда Ильда берёт паузы, замолкая. Без единой мысли в голове. Просто ком в горле отчего-то стоит. И рассказывать становится трудно. Но она всё равно продолжает, когда Луи смотрит на неё своими невероятными карамельными глазами; в них всё: начиная от защиты, заканчивая самой страшной смертью. Глаза у него сияют. Ильда на миг теряется, когда в них вспыхивает настоящее золото, тягуче затягивая в самый водоворот. В такой чёрный зрачок, что даже страшно становится. Говорит о том, как неделю думала, что сходит с ума. Говорила о своих мыслях. И о самоубийстве тоже. Она… хотела. Но не смогла решиться. Говорит о названной сестре, не сдержав одну-единственную слезу, потёкшую по щеке. Луи её медленно вытер большим пальцем, и его рука на её плече на миг сжимается. Словно ему физически больно. Ильда же… не чувствует больше ничего. Опустошена, как настоящая роза. Та самая, проклятая, как в диснеевском мультике о «Красавице и Чудовище». Ей всегда нравилось то чудовище до своего обращения в человека. Уж слишком он был… смазливым. Хотя этого даже стоило ожидать на самом деле. Луи осторожно приподнял её подбородок так, чтобы они продолжали смотреть друг другу в глаза. Фрид чувствовала, что могла в любой момент легко вырваться из его объятий-капканов, отстранить голову от нежной кожи пальцев. Кожа, на самом деле, была очень грубой и шершавой, но Ильда чувствовала её исключительно нежной. — Расскажи мне, — просит он, и медь является в его глазах. — Что было дальше. Прошу тебя. И сжимает несильно ладони. Ильда кивает и говорит. Снова. Опять. О том, как перерезала мужу горла и бросила любовницу в подобии темницы. В пыточной. О том, как связала на себе жизнь Мелек, о том, как правильно и удовлетворённо она себя чувствовала, когда поняла, что её Ирина осталась с ней даже после смерти. Когда она говорила об этом, то непроизвольно погладила живот. Луи осторожно поцеловал её лоб и вновь попросил продолжить рассказ. Как сказку. В стиле братьев Гримм. Ильда говорит о жестокой манипуляции с некоторыми своими сотрудниками. Точнее, с сотрудниками-рабами мужа, но разве это теперь важно?.. а затем говорит, как сожгла комнату со Стеллой вместе. И вдруг боится увидеть разочарование в глазах Луи, но он лишь мимолётно улыбается и говорит: — Я не смею судить тебя, душа моя. Ты мне знакома и дороже тех незнакомцев — я вечно буду за твоим плечом палачом в этом выборе, если ты попросишь. И целует открытое плечо. Второе. Мягко смотрит её в глаза, но Ильда не видит похоти или желания. Его пламя, свободолюбиво играющееся в её теле, греет изнутри, согревает органы, уничтожает зависимость. Ильда не замечает. На неё пламя вообще, в большинстве случаев, с трудом воздействует. Хотя Луи раз за разом доказывает обратное; Ильда расслабляется и всё её тело молит об отдыхе. Хотя бы чуть-чуть. Самую малость. Каплю! И вдова поддаётся, облокотившись о грудь Луи. Он осторожно прижимает её к себе, будто она хрупкая — и это после всех рассказов того, что она сделала, и о чём не жалеет! — и убирает волосы в одну сторону. Целует макушку. Границы неправильно сгорели к чертям собачьим, и Ильда прикрывает глаза, смотря на мир сквозь ресницы. — Что ты планируешь делать дальше? — Он хочет сказать «душа моя», но прикусывает язык. Задумчивая вдова не обращает на этот внимание, расслабленно моргая. Гипноз, самый настоящий. Она ведь едва ли могла спать, ну так как же… Чудеса. — Я убью оставшихся. Дина останется последней. Хочу, чтобы она обезумела, а после умерла от голода. Говорят, это мучительная смерть. — Монотонно вздохнула Ильда, накрыв чужую руку своей небольшой ладошкой. — А после я умру. Осуждаешь меня? Мужчина дрогнул. — Я не смею осуждать тебя, — провёл, вырисовывая какие-то знаки, по плечу. И приглушённо зашептал, как нечто личное. — Я знаю достаточно людей, которые творили безумства и похлеще, чем ты. И не у всех был мотив или повод. Далеко не у всех. Почему ты… собираешься умереть? — Потому что не хочу в тюрьму Мафии. Думаю, меня убьёт Десятый Вонгола. Или кто-то из его хранителей. На нижестоящих эту задачу «повесить» не могут, так как я всё ещё важная персона, так что… Женщина закусила губу и пожала плечами. А вот напряжение в теле Луи наоборот — начало медленно пропадать. — Почему ты думаешь, что… Вонгола убьёт тебя? — Или кто-то из хранителей, — поправила Ильда. А потом вздыхает, смотря на иллюзию так, словно он неразумный младенец. Такой проницательный, но порой глупый. — Я ведь закон нарушила. И мужа убила. Есть, конечно, маловероятный шанс того, что меня оправдают, но… хочу ли я этого? Луи открыл рот, который Ильда тут же прикрыла своей ладошкой. Мужчина посмотрел ей в глаза и поцеловал. У него были сухие губы, а у Фрид — красивая, редкая улыбка. — Не говори ничего. Я хочу сама… понять. Что вообще хочу от этой жизни. Ах, сейчас бы подсказала Ирина. Но её нет. Её больше нет. — … Луи молчит. А затем тихо просит: — Просто пообещай мне, что хотя бы доживёшь до того, как встретишь Десятого Вонголу. — … — Ильда вздохнула. — Зачем? — Просто обещай мне. Пожалуйста. Фрид сдалась. — Хорошо. Хорошо, ладно. — Пообещала Ильда. И Луи пообещал взамен: — Тебя не тронет никто в Вонголе. Ни десятый, ни хранители. Я клянусь. Ему хотелось отчаянно верить, но в небе появилась гроза. Тихий будильник. — Я отчаянно хочу верить в твою сладкую ложь, Луи. И рассыпалась на кусочки, подобно песку. Луи прижал этот песок к себе, прошептав в никуда: — Это не ложь.***
Иронично даже, но Ильда почувствовала себя легче, чем раньше; было ли в этом виноват небольшой сон или тёплый, всё ещё надёжный Луи — вдова не знает и предпочитает игнорировать. Сегодня в планах у неё исповедь Дины, после — ужин. А к ночи вновь умрут шестеро слуг. (Они перешёптываются. Замечают пропажу тех семерых. Осталось двенадцать. Убить. Ильда обязана.) У неё не было привычки не доводить дело до конца, и Ильда была этому благодарна, — этому, а ещё дедуле, который ругался, если она бросала что-то начатое. Он говорил: «Детка, конфеточка моя, какого хрена?», а после ругался на произвол, безответственность, и, почему-то, на правительство. Ильда так никогда и не поняла, причём тут последнее, ну да оно сейчас и не важно. В комнату тихо вошла Мелек, помогая переодеться; глупая, но привычка детства. Ильда могла и сама, но сейчас стоит как можно чаще держать возле себя Мелек. Предать она не может, но… Планы существуют для того, чтобы их разрушать. А вдова очень не хочет, чтобы кто-то разрушал её планы. — Как там Дина? Мелек осторожно заплела её волосы в пышную косу, которую Ильда перекинула через плечо. Её глаза источали холод, а манеры — словно душили невидимым зноем, проникающим в кости. Мелек стало холодно изнутри. И поэтому не заметила, как бесновались рыжие огоньки в зелёных глазах. Ильда притянула к собственным губам руку, прижав на мгновение. И один только бог или чёрт знает, о чём она думала в тот момент. Девушка спокойно вышли из гостиной комнаты. Ильде было противно даже находиться в своей бывшей. (Там пахло так по-родному. Ты мертва. Не мучай живое, сестра.) — К обеду была в истерике, к пяти — успокоилась. Думает над словами, которые собирается вам преподнести. Ильда моргнула, но больше не спросила ни слова. …В подвальном помещении, в пыточной, говоря откровенным языком, было довольно прохладно. Мелек накинула вдове на плечи шаль, которую женщина перехватила руками, красиво и согревающе повесив на своём теле. Дина же была в робе, что предназначена для смертников. Тюремная одежда. Ильда подошла к решётке и заглянула в угол; Дина, обняв себя, смотрела пустым взглядом в сторону. Слипшиеся от крови волосы сосульками свисали по бокам и спине, а руки любовница, нервно дёргая губой, выворачивала сама, словно сустав хотела выбить. — Здравствуй, Дина, — тепло поздоровалась Ильда. Мелек поднялась по лестнице и с небольшим шумом спустилась обратно; в её руках был стул, на который Ильда села. Что-то подсказывало, что рассказ Дины будет долгим. Чутье Ильду не обмануло, но обо всём по порядку. Дина дрогнула. Но на собственном опыте, пока госпожи Банди не было, поняла — лучше отвечать, когда к ней обращаются. Разницу в отношении они поняла, когда Карлоса убили. Ильда Банди всё ещё госпожа. А Дина… так. Повезёт, если не убьёт. И теперь любовница это осознавала, вглядываясь как мышка в тёплую улыбку Ильды. — Здравствуйте, — совсем тихо, хрипящим голосом поздоровалась женщина. Надо же, какая вежливость! Ильда иронично посмотрела на Мелек, но ничего не сказала. — Надо же, какая вежливость, — вслух пробормотала она специально для своей персональной заключённой. — А ведь совсем недавно, помнится, ты пришла ко мне и сказала, что станешь госпожой Банди. Что займёшь моё место. А потом меня ударил Карлос, который посчитал твои слова — единственной истиной. Дина подавила совсем не позорный всхлип. И выдавила: — П-простите… Вот и вся разница между гражданской и мафиози: окажись последняя в той же ситуации, то не стала бы унижаться, просить прощения; твёрдо стояла бы на своём, даже будь это неверное убеждение. Они называли это гордостью или гордыней. В зависимости от ситуаций. Гражданские же… шли за сильными. Предавали себя, свои убеждения, делали всё, чтобы выжить. Они теряли свою личность, свою сущность, становясь чем-то мерзким. Ильда и понимала, и нет. Она могла бы саму себя убить, и не сдаться в плен. Убить своих «похитителей» или «врагов», могла… да просто могла. Мафиозные женщины были страшнее мафиозных мужчин. Просто потому что мир к ним был жесток, и они с молоком матери научились выжить — впитывать знания, использовать окружающую среду для собственного благополучия. В этом были их различия. — Не извиняйся, эти слова не от чистого сердца, — махнула рукой госпожа Банди. Ей всё равно на то, что идёт не от искреннего сердца. Луи, например, от него. Всегда шёл или словно был. — Лучше расскажи мне. Представь, что мы на исповеди. И расскажи свою историю от начала Карлоса до конца Карлоса. Дина шмыгнула носом, дыхнула на холодные руки. И начала говорить.