— Обожаю свадьбы. Все счастливы, всё красиво, да ещё и торт дают. — Невеста притворяется, что она девственница, жених — что нашёл одну-единственную, родители с обеих сторон — что нравятся друг другу. Настоящий праздник врунов. доктор Кэл Лайтман доктор Джиллиан Фостер (Dr. Gillian Foster) Мозг так занят выдумыванием лжи, что тело теряет синхронность. (Координация движений затрудняется, когда выдумываешь.) Илай Локер (Eli Loker) — Ты и правда думаешь, что в облаках сидит дядька, который решит твои проблемы, если ты попросишь? — То есть учёные не могут верить в Бога? — Насколько я знаю, разговор с невидимыми людьми — признак шизофрении. Илай Локер (Eli Loker) доктор Джиллиан Фостер (Dr. Gillian Foster)
Когда Ирина подаёт Ильде на стол бумагу — женщина не сразу понимает, что это; взгляд у неё затуманен, а чувства спокойны, как никогда. Её подсознание помогает это; и смешно, и грустно. Смешно, ведь и вправду помогает: советом, делом, прикосновением и взглядом. Ильда чувствует себя защищённой, забывая о фамилии «Банди», гордо отзываясь на «Фрид». Грустно, потому что единственный, кому она может выговориться без опаски в последствиях — это воображаемый друг. И если у детей это вполне мило, то у взрослых… как сказать — очень-очень плохо. Совсем не «хорошо». — Простите за задержки, моя госпожа, — кланяется Ирина, нервно теребя подол подушечками пальцев. — Но было трудно донести бумаги до вас так, чтобы ни господин Банди, ни… гостья этого не узнали. У Ирины блеск в глазах — лихорадочный. Ей нравится делать что-то противозаконное, нравится тайны, которые она имеет. А ещё она любит свою сестру-госпожу, и ненавидит любовницу с господином Банди. Малахитовые глаза сияют, превращаясь в полумесяцы. Ильда теребит Иру за щеку, с негромким, но обеспокоенным смешком. — Я почти и забыла… как ты не попалась? Ира качает головой. Разве это сейчас важно? И всё же, Ильда её журит, совсем немного, по родному: — Я бы не хотела, чтобы ты пострадала. Пожалуйста, не рискуй собой. Я не знаю, что со мной будет, если я лишусь и тебя. Такой родной смешок. — С вами всё будет хорошо! (Ложь.) — Как знать, как знать. Вместо того, чтобы начать спор, Ира быстро хватает стул, усаживаясь поудобнее. Взгляд у неё горящий, интересующийся; Ильда до недавнего времени давно такой не видела ни у себя, ни у Иры. Они словно застыли, точно ледяным статуям в этом доме: как зашли, вздохнув, так и не вышли, выдохнув. Дыхания нет. Сердцебиение нет. Ильда медленно, но разворачивает бумагу: всё стандартно. Возраст, рост, цвет глаз и группа крови. В какие кружки ходила — если ходила, — родители, семейное положение, школа и дом. Оценка со стороны общества, — как назло, исключительно положительная, — аттестат, оценки, поступление, садик… Настолько идеальная биография, что от неё тошнит. Ира, как это бывало обычно, понимает всё с ауры — даже не с полу-взгляда. Поза у неё меняется, лицо грустнеет, а сама девушка выпускает тяжёлый вздох. Очевидно — ничего интересного. Нужного. Чего-то, на что можно было бы надавить.(Раздавить маленькую зарвавшуюся стерву!)
Голос у неё самой словно чужой. Чуждый. Но твёрдый хрусталь. Как и всегда. Этот дом — клетка, ловушка, из которой нет выхода. Для Ильды. Тепло в груди разгорается под кожей, согревая от печалей; Ильда думает, что это смешно — даже не в сне, её сказка её же и согрешает. Только она — реальная. И от тепла становится только больней. Воспоминания похожи на снежный ком. Слишком холодный, чтобы вцепиться зубами; недостаточно быстрый, чтобы стать ледяной водой. Застревает в горле, и дышать не даёт. — Это всё, что нашли? Скажи «нет». — Да. Блять. Ильда сминает бумагу в руке, а затем — в камин. Её личная прихоть, скука по дому. Огонь красиво пожирает бывшее когда-то дерево, трещит и словно смотрит-наблюдает. У Ильды затряслись руки; два коротких вздоха и выдоха, — один длинный вздох. Один длинный выдох. Успокойся, милая, говорит она самой себе. Тебе просто надо поговорить с мужем. Всего ничего. Краткое мгновение. Не стоит так волноваться. Живот от этих убеждений «раскручиваться» обратно не стал. Жгло словно изнутри. Ильда прикрыла глаза, пальцами — указательным и средним, — нащупав ямку на шее. Тут хорошо слышно как бьётся сердце. Это помогло больше, чем дыхательная разминка. — Мне нужно к Карлосу, — кивнула женщина, и была такова. Ирина мрачно нахмурилась, сердцем чуя плохое. Недоброе. — Я предупрежу его секретаря. Синьора Банди скривилась. Жена — человек, с которым он обручился, — должен был спрашивать разрешение на то, чтобы поговорить с собственным мужем. Через секретаря. Как… унизительно. Но опять промолчала, проглотив обидные слова: — Конечно. Спасибо. (Женское сердце чуяло — сейчас Дина была вместе с Карлосом.) (Ильду затошнило.)***
— Ты правда веришь в своё счастье? У Луи весёлая улыбка, но глаза как никогда серьёзные. Однако пламя подогревает Ильду изнутри. Возможно, она немного запуталась. — Верю. А голос у неё хриплый. Совсем неверующий. Как можно обмануть человека, который ожидает, что его обманут? Как обмануть человека, даже если ты сам не веришь в собственную ложь? (Просто признай.) — Ты можешь не лгать мне. Ты же и сама знаешь — я тебе не враг. Забавно, что и Карлос говорил так когда-то. И интересно, что слова Луи выглядят раз в двести искренней. И подкрепляет свои слова Луи действиями, незаметными касаниями с вливанием пламени в её тело, и якобы незаметными попытками перевести их разговоры в сеансы психотерапии. Ильде почти смешно. Её галлюцинация поддерживает Ильду больше, чем её собственный муж. Тошно и грустно. Но вместо того, чтобы признать правоту самой себя — в лице мужчины — она продолжает говорить и совсем не верить: — Если удается долго обманывать самого себя, то обдурить остальных — пустяковая задача. Луи качает головой. Нежно протягивает руку, убирая локон с лица, и говорит совсем-совсем тихо, словно это должна была понимать и она сама. Ильда не видит в том взгляде жалости; её она не терпела ни в каком виде. Ильде видит сочувствие и только; его она принимает. — В таком случае, ты отвратная лгунья. — Тяжело лгать самой себе. Луи тихо фыркает. — Точно. Я же галлюцинация. Сложно лгать самой себе? — А ещё страннее видеть флирт со стороны себя-мужчины. — Я не делаю ничего, чего бы тебе не хотелось. Ведь так? — … — …Вполне возможно. Но я буду отрицать эти слова, повтори ты мне их чуть позже.***
— Ты действительно считаешь это правдой, Ильда? — Карлос чуть насмешливо показывает бумаги в своей руке, и Банди безмолвно начинает наблюдать за ним. Вновь. Снова. Как нравится — выберите что-то своё. — Ничто не есть правда или ложь, всё зависит от цвета очков, через которые ты смотришь на мир. Её мир, например, тусклый, почти лишённый ярких цветов. Они приглушённые и отчуждённые, словно далёкие. Ильда наблюдает за всем, но как бы со стороны — она невольный наблюдатель за шторками «сцены», и ничего не может с этим поделать. До встречи с Карлосом её мир сиял. Фрид это помнит. Но Банди это позабыла, похоронив под слоем вынужденной пыли и грязи. Мужчина хмурится, а в глазах — огонь. — Ты говоришь почти так же, как в колледже. И ему это не нравится. Ему это ох как не нравится. — Прошу, просто ответить на вопрос. У синьора Банди едкая ухмылка на устах. Но кивает он послушно, разрывая одним движением бумагу. — Нет. — Нет? И было что-то такое в этом вкрадчивом женском голосе, что не нравилось Банди. Он смотрел в хрустальные малахитовые стеклышки вместо глаз и видел пустоту. В той пустоте он видел совершенство. Превосходство. Он видел и понимал, что эта женщина вновь, как много лет назад, когда они только встретились, смеялась над ним, — смеялась и словно не понимала этого сама. Осанка, поза, поворот голову, взгляд и аура — всё кричало о превосходстве. Карлос ненавидел это ощущение: будто стоял рядом с кем-то, с кем стоять был недостоин; ощущение низости, что ему никогда не добраться на вершину, — место, где всегда стояла и сияла его жена. Мужчина почесал колкую щетину, встречаясь взглядом с Ильдой. Тихая щекотка вдруг прекратилась — и Банди понял, что вновь испытал это чувство. Чувство, которое он ненавидел. Его жена вновь… вновь встала с колен, поднимаясь. Он много лет потратил на то, чтобы сделать её такой, какой она и должна быть: чтобы сияла исключительно в своих снах; чтобы никто не смог вновь посмотреть на неё с таким восхищением в глазах, а после пренебрежительно перенести свой взгляд на него; чтобы в чужих глазах не читался упрёк и недоумение: «Вот он рядом с ней? Это что — шутка?» Чувство неправильности вновь обрело силу: Карлос Банди словно видел, как тщательная скорлупа изолятора его жены дала… трещины. Пока малые, но уже достаточные для того, чтобы Ильда оживилась. Бывшая Фрид молчаливо восседала в кресле. Да, она была красивой женщиной. Но исключительно скучной, — Дина была более живой. Она брала характером. У его жены, кроме красивого личика и расположения в необходимом обществе, ничего не было. Карлос любил думать, что просто женился на кукле, как те, что были в его детстве: они находились подле него даже сломав себе всё, что только можно было; и лишь маленький Карлос решал, когда и почему стоит выкинуть на свалку ту или иную куклу. — Ты начала плохо слышать? — Это был предупреждающий «нет», Карлос. Тон у женщины был мягкий, словно она говорила с капризным ребёнком. Карлос сжал руки, едва не ломая карандаш в руке. Вены у него предупреждающе вздулись. Поразительно, как лёгкое неподчинение Ильды выводило его из себя. — Предупреждающий? Не выводи меня из себя, Ильда. Ты же знаешь, я не люблю быть плохим по отношению к тебе. Ты сама доводишь меня. Разве ты не заслуженно потом ждёшь своего наказания?.. Фрид потёрла запястье с синяком. С какого момента она полюбила боль?.. Ха. Что за шутка. Риторический и самоуничтожительный вопрос. Она никогда не любила боль. Ни в каком её проявлении. Ильда прикрыла глаза и словно оказалась в другом месте: в такой родной — за ничтожное, краткое время, — гостиной; в том уютном кресле, держа ароматный, «дурной» чай с молоком, не беспокоясь о том, что её вкусы могут столь открыто презирать; а затем женщина ощутила присутствие. Присутствие Луи за своей спиной: он лениво одной рукой прикрыл ей глаза, а другой — приобнял под грудью; на лице у него была незнакомая ухмылка, а глаза сияли — как тогда, при пламени. Фрид чётко помнила это ощущение — и вот оно возникло вновь. Прямо… тепло в сердце. Ильда улыбнулась. Глаза у неё засверкали. — Карлос. Мне не нужно твоё разрешения. Я спросила из вежливости. Завтра я хочу поехать и посмотреть на ту картину, на которую хочу. Не смей меня останавливать. Дьявол зашептал её прямо на ушко, как хорошей девочке, смеясь: (Молодец.)