Длиною в жизнь

Солнце палило безжалостно. Просто безжалостно. Однако это, казалось, не имело никакого значения для крепкого, обнаженного по пояс мужчины, отрабатывающего прямые, резкие выпады с мечом на искусственно выровненной поверхности внутреннего дворцового дворика. Нечеловеческие глаза, желтые с вертикальным зрачком, даже не щурились от яркого солнца, и было удивительно, как здесь, в Зеррикании, где местные жители втирают тонны и тонны оливкового масла и кокосового сока в кожу, и все равно солнечный ожог — дело самое обычное, мужчине удавалось оставаться таким бледным. На абсолютно не загорелой коже был виден каждый шрам — а их было немало. Рядом полукругом стояли женщины, одетые в неприметную темную одежду. Их внимательные глаза следили за каждым движением мужчины, чтобы по его знаку повторить связку. Тренировка продолжалась шестой час. На все это из окна дворца Эблы, резиденции повелителя Аниаха, смотрели двое. У окна, лениво опираясь на парапет, стоял мужчина абсолютно северной наружности, однако в зерриканских лёгких одеждах. В небесно-голубых глазах отражалось полное, исключительное довольство жизнью — он наблюдал сцену во дворе, хрустя большущим, румяным яблоком и улыбаясь. Стоявшая рядом женщина его настроений не разделяла — лицо ее было хмурым, брови сложились домиком, она кусала губы и являла собой яркую картину с трудом сдерживаемого недовольства. Ей можно было дать и двадцать, и тридцать, и сорок лет и южных красок в ее облике тоже было немного — разве что контролируемый кокосом загар — обычные карие глаза и каштановые, собранные в тугой узел, волосы. Она сидела на подоконнике, неловко поджав одну ногу под себя. Какие-то уж слишком большие глаза на слишком гармоничном лице недовольно блестели. Тонкие черты были чересчур правильными, слишком выверенными, придавая женщине сходство с куклой или чародейкой, серьезно подсевшей на гламарию. — Лютик, — женщина, наконец, нарушила молчание, тяжело вздохнув. — Нет, я все понимаю. Но такие растраты… такие растраты правитель Аниах не одобрит. Мужчина легкомысленно взмахнул в воздухе яблочным огрызком. — Ах, душа моя, Маранья! Как же можно думать о деньгах, когда жизнь в очередной раз предлагает нам отведать ее плоды? Ты только посмотри, как прекрасно прошли переговоры с вновь прибывшим Темерским Караваном! Уже сорок пятым по счету, прошу заметить. Посмотри на нашу гвардию! А Геральт? Разве он не исполнил то, что обещал, в пятикратном, я бы сказал, размере? — Так к чему же мелочиться? Зачем же детали? Подождем наших доблестных темерских воинов из Сада Тысячи Цветов, и устроим пир на весь с мир! Маранья снова поджала губы. Лютик был прав — и неправ! После Сада Тысячи Цветов, после ласк прекраснейших женщин, темерская делегация будет действительно сговорчивой, но это не оправдывало в глазах Мараньи тех безумных трат, которые были на этот банкет анонсированы и Лютиком лично одобрены. Вчера она снова не смогла прийти во дворец, снова занемогла — и вот, пожалуйста! Ну зачем заказывать соловьев и рябчиков, если можно нашпиговать пирог курицей? Зачем устраивать на столе декоративные панно из растений, названий которых северяне даже и не знают и, соответственно, не оценят, что это, вот именно это — побег голубого бамбука, который растет только в Идоне, до которого отсюда четыре дня пути? Опыт приема подобных делегаций подсказывал Маранье, что после общения с прелестницами из Сада Тысячи Цветов редкий темерец способен курицу от перепёлки отличить. Однако, этот пир был уже устроен, и избежать ненужного расточительства не представлялось возможным. Решив про себя тактично поговорить с Геральтом по поводу беспечности его лучшего друга, Маранья немного воспряла духом. Чужестранец-ведьмак, прибывший сюда семнадцать лун назад, поначалу пугал ее до безумия — одни эти седые волосы (зерриканцы седели редко), да кошачьи глаза чего стоили? Но на поверку Геральт оказался куда более разумным и к аргументам восприимчивым, чем Лютик. Кроме того, в Геральте Маранью подкупило то, что он был не совсем человек. Как и она сама. Отец Мараньи был караванщиком из Офира, осевшим в Эбле около бесчетное количество лун назад и имевшим более чем приличный магазинчик специй прямо на Ступенчатой улице, расположенной по левую руку от главных ворот дворца. Улица и названа была в честь золотых ступеней, символа Эблы, которые к главным воротам, собственно, и вели. Эти ступеньки Маранья ненавидела с детства. А вот мать — Цветком из Сада Тысячи Цветов, прекрасным гомункулусом, искусственно созданной женщиной мечты, коими так славилась Эбла. Караванщик сумел выкупить ее и, как и обещала легенда, любовь сделала ее человеком. Ну… почти. От матери Маранья унаследовала редкую, по словам Лютика, вдохновляющую на подвиги и стихи, красоту. Маранья встала и, тяжело опираясь на стену, нащупала свой лёгкий костыль и поднялась. Лютик тотчас же поспешил помочь ей — участливо предложил опереться на свое плечо, довел ее до стола. Правая нога Мараньи волочилась по земле и было неловко, неестественно согнута. Так было с рождения — без палки или костыля передвигаться ей было почти невозможно. Даже в саду тысячи Цветов было место несовершенствам — такова, как известно, жизнь. **** Правитель Эблы, Аниах, вопреки слухам, родился более шестидесяти лет назад обычным человеком. Даже его мать не была гомункулусом, что удивительно. А над людьми, как известно, властны годы. Аниах сидел на открытой террасе, сделанной из резного красного дерева, и любовался, как в Саду Тысячи Цветов нежные настурции перекликаются игривыми оттенком со специально выведенными сортами синих роз, и как надо всем этим великолепием мощно и необратимо выкатывается яркий шар солнца. Эбла была далеко не самым могущественным и богатым городом северной Зеррикании. Но в Эбле был прекрасный сад, созданный магическим источником. Оазис посреди пустыни — воплощенная мечта и до недавнего времени тюрьма для джиннов. Геральт из Ривии, как всегда, вошёл неслышно. Ведьмак был чисто выбрит, дорого и неброско одет — седые волосы заплетены в искусную трехступенчатую косу. В который раз Аниах отметил, что пребывание в Зеррикании идёт ведьмаку явно на пользу — если бы не желтые глаза с вертикальным зрачком, его можно было бы принять за одного из северных дворян, охотно пользовавшихся гостеприимством Аниаха. Геральт коротко и уважительно кивнул правителю Эблы, садясь напротив. Аниах продолжал смотреть как шар солнца выныривает из зарослей Сада и потихоньку начинает пригревать — часа через два жара станет невыносимой. — Матриарх Адрана не будет нам помогать, — наконец, произнес Аниах. — Так же, как и принц Тараско, так же, как и королева Наридо. Никому из них и в голову не придет освобождать джиннов. Кувшины лежали у них в подвалах тысячи лет, и будут лежать ещё тысячи. На низком столике, стоявшем перед правителем, с ножками, искусно выполненными в виде переплетённых — то ли в порыве страсти, то ли в смертельной битве драконов, в беспорядке лежали остро заточенные перья и листы пергамента. Один из листов был исписан, да не просто исписан — покрыт цифрами, вычислениями, в виде ровных, убористых столбцов, с беглыми, но отлично читаемыми пометками на полях. Геральт знал, кто это написал. Маранья. Опять жалуется на перерасход средств, опять пишет длинные письма, которые почти никто не читает, о том, насколько шаткое финансовое положение Эблы в последнее время. Все, что было написано на пергаменте, Геральт уже слышал от Мараньи лично, включая жалобы на лютикову расточительность и неизбывное желание поэта не по делу пустить пыль в глаза. По поводу последнего пункта она была бескомпромиссно права. Но, с другой стороны, и жалование самого Геральта было раздуто до неприличия, поэтому, вполне возможно, следовало бы и промолчать. — Дело даже не в кувшинах, — продолжил Аниах. — В Адране военную науку Матриарх возвела в культ… Тараско охраняют драконы... Наридо отправляет на Север в три раза больше эмиссаров, чем мы. Мы полагаемся на магию, а нужно — на прогресс. Если на нас нападут — судьба наша будет горькой. Геральт пожал плечами. Когда-то он уже слышал про прогресс. И, если вдуматься, то лес Брокилон очень уж напоминал Сад тысячи Цветов. И там, и там было в чести забеременеть от чужестранца — разбавить так сказать кровь. Разве что здесь делали это с куда большим изяществом и, надо признать, фантазией. Слова ведьмак подбирал очень аккуратно. — Вряд ли… вряд ли Нильфгаард доберется сюда. А что касается Севера — Темерия ваш надёжный союзник, с тех пор как ваша гвардия возвела Анаис на трон. Аниах всплеснул руками: — Да кто ж про Север говорит? Несмотря на возраст, я ещё не совсем из ума выжил. Никому на Севере и в голову не придет начинать войну… ты уж прости, из-за баб… те ресурсы, которые есть у нас, не интересны на Севере никому… А здесь… воительницы Адрана отдаются даже своим рабам, чтобы рожать больше детей, а их все равно мало. Тараскинские драконы скоро превзойдут своим числом людей, и что тогда? Что тогда? Геральт молчал. Выхода из создавшегося положения он не видел. — Спешу тебя успокоить. — Аниах тяжело опустился обратно в кресло, и ведьмаку стало в который раз ясно, насколько правитель Эблы за последние годы сдал. — Никаких новых ведьмаков мы делать не будем — Эбла пойдет другим путем! А то пойдёт опять кутерьма, у нас — один мутант, у вас другой! У нас дракон, у вас такая магичка, у нас другая… уже пора нам, людям, выбросить белый флаг и сдаться прогрессу. Геральт, конкретно напрягшийся, когда разговор зашёл о зубастых драконах и потенциальных ведьмаках (вот этого он себе точно и в кошмаре представить не мог), немного охолонул. Стоило слегка подождать, и старик сам, сам все расскажет. — Ты знаешь, мы близки с Темерией. Близки, потому что мой названный сын, принц Лаурин, провел там… годы своей жизни. Близки. Но! Аниах вновь посмотрел на Геральта, и глаза у Правителя Эблы заблестели молодым блеском. — Одной Темерией север не ограничивается! *** Одну из причин того, почему виконт фон Леттенхофф решительно и однозначно не хотел возвращаться на Север, звали Кара. Кара была, ожидаемо, Цветком из Сада Тысячи Цветов, искусственно созданным гомункулусом, совершенством во плоти, воплощением мужских фантазий и грез. Черные, огромные, трогательные, как у оленёнка, но всё-таки с чертинкой глаза, яркий румянец, по-здешнему смуглая кожа и танцующая лёгкая походка. Кара всегда ходила, как танцевала — праздновала жизнь. Если бы Кара жила, скажем, в Каэдвене или в Темерии, люди оборачивались бы ей вслед, стоило ей выйти на улицу. А ещё она была доброй, незлобивой, отзывчивой и принимала всех людей и нелюдей такими, как они есть. Лютик смотрел, как она причесывается по утрам, сидя у зеркала, как водит узорным гребнем по черным, гладким, доходящим до лодыжек волосам, и у него щемило сердце. Раньше он постоянно говорил Геральту о том, что не понимает и понять не может, как некоторые мужчины платят целое состояние, чтобы выкупить из сада один-единственный Цветок в то время, как другие цветы в саду, скажем так, цвести не перестают. Геральт со своим набившим оскомину нейтралитетом на Лютика только шикал. Зато теперь Лютик медленно понимал. — Ну так зачем к тебе Маранья приходила? Если это, конечно, не секрет. Кара легко повела плечами. Секретом это не было и быть не могло — во дворце все тайны распространялись мгновенно. Незлобивые и не ревнивые цветы имели и другую сторону — совершенно не умели держать язык за зубами. Учились, конечно, по мере их очеловечивания, но — все же. — Она хотела посоветоваться. Ее мать опять беременна, и Маранья не хочет ее беспокоить. Но ее мать и я — одно и тоже, нас создали одинаково. Пр упоминании о детях Лютик вздрогнул — пожалуйста, Мелителе, только опять не этот разговор! Насколько он знал, мать Мараньи ждала сейчас четырнадцатого ребенка. - И что? — поспешно спросил он. Кара отвела взгляд и долго задумчиво разглядывала, как за окном прихотливо извивается плющ, покрывший почти всю дворцовую стену. Это был не северный плющ, дерзкие зелёные побеги которого, всё-таки, позволяли нет-нет, но различить цвет стен. Нет, насыщенно-зеленый и густой, с таким сочными стеблями, что, казалось, пырни его ножом и брызнет сок, плющ стену просто-напросто съел. - Она боится ехать в Махакам, хотя идеи Аниаха считает вполне разумными. Размести мы достаточное количество орудий по стенам — и даже драконы нам не страшны. Она долго показывала мне расчеты, и говорила про деньги, но я, если честно, не поняла. Ну и потом, у нее очень личная причина, по которой она обязательно хочет отправиться в путь… Лютик прищурился. — Нужно сопровождение. Я бы сказал, что эта работка для ведьмака. Тем более, если не хочешь привлекать внимание. Наша гвардия, при всем уважении, совершенно не умеет оставаться незамеченной. Кара кивнула. —Она говорила с Геральтом. Тот наотрез отказался. Лютик присвистнул. Кара развернулась от трюмо, за которым сидела, и посмотрела ему в глаза. — А потом сказал, что всегда есть выход, и он не единственный ведьмак на Континенте. Лютик стоял и молчал. — Вот так вот, Лютик, — добавила Кара, — выход есть всегда.