Бергамот и ладан

Амала податливая и теплая, она сминается под его руками так, как он хочет, выстанывает ему в губы так, как ему нравится. От нее пахнет английской дрянью, сладкой и терпкой, щекочущей небо на вдохе, когда он ловит ее вишневые губы, вымазанные все той же инородной краской Альбиона. Ток течет под кожей тысячью мелких игл, сердце заходится в пляске. От каждого прикосновения к ней бьет дефибриллятором. Амрит вылизывает ее рот, запрокидывая голову назад почти до хруста, открывая беззащитное горло. Зарывается пальцами в густые волосы, впивается ртом в нежную кожу на шее. И влажный язык чертит дорожку от косточки ключицы до уха, пока нетерпеливые руки выпутывают грудь из плена расшитого сари, которое ей чертовски идет. Идет намного больше, чем все эти короткие английские шмотки. Ловкие пальцы снимают ткань слой за слоем, оголяя кожу оттенка пралине, такую нежную, что жадные губы оставляют розовые разводы. Здесь, в пристанище Богини, среди густых благовоний и цветов, разум плывет, уступая место инстинктам. Он чувствует, как от них бьет энергия, опьяняя, и он старается дышать ровно, но сердце заполошно долбит о ребра — и это не сдержанный рутинный секс с Яшви, где каждое движение механическое, бездушное. Рука снова зарывается в волосы, путая, ломая прическу, на которую она наверняка потратила кучу времени. Целует глубоко, так, что не остается времени на вдох — ему мало, и она шепчет, умоляя продолжить. Амрит отстраняется, чтобы взглянуть на нее: распаленную, раскрасневшуюся. Щеки горят, словно у Басу лихорадка, смотрит на него тупым, туманным взглядом. Он уверен, что она ни на кого так не смотрела, как на него. Губы изгибаются в усмешке, он сильнее сжимает в кулак волосы на ее затылке, выбивая из распухших губ жалобный стон. Нужно следить за дыханием. Делает вдох. В носоглотку тут же забирается ее запах, ирисовый, пудровый, и на его фоне, какой-то легкой, почти невесомой нотой неожиданно пробивается бергамот. Амрит застывает, уже сосредоточеннее рассматривая ерзающую, покоренную девушку. До ужаса послушную. И думает. Бергамот и ладан. Он здесь. Его присутствие всегда незримо, если он того не захочет, но Амрит всегда чувствует, знает, что Махадева здесь. Наблюдает. Амрит медленно наклоняется к раскрытым губам, расталкивая влажные от жара колени, наваливаясь на девушку всем телом, подминая под себя. Теплые блики свечей мягко скользят по ее щекам, придавая лицу мистическую живость. Он снова ныряет в этот омут, желая раствориться в нем, но бергамот и ладан душат, возвращая мысли снова и снова к теням ритуального зала, к трещинам в древнем полу, змеями стекающимися к их сплетенным телам. Он повсюду. В каждой ниточке дыма, поднимающейся от свечи, в каждой складке разбросанной по полу одежды, в его легких. Он тянет руку вниз, без прелюдий проникая пальцами внутрь, она выгибается ему навстречу, словно кошка. Царапает короткими ноготками напряженную спину. Зачем он здесь? Мысли хаотично мечутся в голове, сталкиваясь друг с другом, разбиваясь на мелкие обрывки смыслов. Решил лично проверить, что все так, как должно? Ему не обязательно быть здесь, чтобы знать, что все идет по написанному сценарию. Амала стонет, сжимая коленями его бока, толкаясь вперед бедрами от нетерпения. Она в экстазе, в божественной неге, она не чувствует третьего в этой комнате. Амрит на секунду прикрывает глаза, стараясь отрезать себя от этого Присутствия, выгнать его из легких. Хочешь смотреть? Смотри. Снова жестоко врезается во влажный рот, входит в нее резче, чем следовало бы. Сжимает упругое бедро, и все эти мысли, наконец, выметаются из его больной головы, уступая место звенящей пустоте, наполненной лишь девушкой, распластанной под ним, и любовью к Богине. Мир смазывается, превращаясь в хоровод красок, движения набирают темп, по пустой зале разносятся влажные шлепки и тонкие вскрики, улетающие куда-то под потолок. Все именно так, как должно быть. Так правильно, так было решено еще до их рождения. На секунду ему мерещится, что волосы, в которые зарылись его пальцы, не гладкие и мягкие, а вьющиеся и немного жесткие…