* * *
В комнате теперь тесно и трудно дышать. Двое из нас ранены, трое — смертельно. Пакет со льдом я прижимаю к голове сам, отказавшись от помощи. Смотрю хмуро на аквариум. Шин прятался в соседней комнате. Ждал. И вышел, когда я... Ну он хоть не до сотрясения мозга по башке меня гитарой ударил. И я сам не сильно преуспел с удушением, так как... Кот просто повязал вокруг шеи облезлое куриное боа. Тоже хмурый. Но Шинни — мрачнее всех. Никак не поймаю его взгляд. Виновато прикусываю губы. Я не убийца, не психопат, я просто... я... мне пора услышать хоть пару разъяснительных слов. Раз уж я пришёл в себя. Недолго повалялся вырубленный, недолго заставил горевать о себе. Если заставил. — Я начну, — произнёс Эрик неохотно, помассировав себе горло и разрешив проблему затянувшейся молчанки. — Однажды в интервью ты сказал, что я шут, развлекающий группу, когда всем скучно в дороге. Я поразмыслил и пришёл к выводу, что будет очень забавно, а главное — запомнится надолго, если я разыщу человека, которого полчаса разглядывал в окне, который не знает меня, а я — его, но которого ты смачно засосал, чтоб затем отпустить на все четыре стороны. Вдруг этот бедолага мыслит как я? Вдруг он на меня похож? И вместе мы решим сразу несколько неприятных проблем... Кот говорил и говорил. Долго. Дословно я оторвал это и выбросил. Оказывается, они ловко спелись в ту роковую ночь моего непроизнесённого отказа. Одному я дал уйти ни с чем, другому — не ответил на вопрос жизни и смерти, но грубо разрешил прилечь рядом с собой и поспать. А Кот подавился давно клокотавшей злостью и спать не лёг. Навёл справки у болтливых служащих отеля, напрягся и очаровал сразу несколько важных персон, чтобы быстро и без геморроя добыть некоторую конфиденциальную информацию. У него было всего несколько часов до моего пробуждения, чтобы устроить этот заговор, набрать соучастников и обеспечить прикрытие. Его отчаяние свернуло горы и убедило присоединиться самых неожиданных людей. Шин — заручился помощью Страйфи, а Кот — всесторонней поддержкой Уле, который участвовал в совещании не лично, а посредством видеочата, но в итоге был назначен главным действующим лицом. Кот придумал свой план, озарённый, всего за пять минут, став почти криминальным гением — от жгучей обиды на меня. Потому что я слишком зарвался, слишком оскорбил его, я... прячусь за пакетом льда, мне плохо, и я пунцовый. Возможно, что от стыда пополам c гордостью. Ведь это всё я, я его заставил... Слушаю дальше. Кот прорабатывал детали, писал инструкции, усердно рисовал буквы на бумаге и картоне; Шин звонил web-редактору, бронировал билеты, переживал, читал сценарий и согласовывал его с совестью; Уле у себя дома искал одежду: не подгонял под план, а план подгонялся под то, что он найдёт — и балахоны оказались мировые; а Страйфи, едва наступило утро, как местный и совершеннолетний, укатился приводить в исполнение первую фазу — оформлять заказ на небольшой розыгрыш с владельцами первого же понравившегося магазинчика. Закончив с поверенными, Кисо и Шинни улетели вдвоём в Стокгольм — ждать развязки, избавившись от соблазна вмешаться в естественный ход событий, передумать и что-нибудь испортить. Одновременно из Стокгольма вылетел Уле, забрав из квартиры Кисо заветный медный ключ к сундуку и, конечно, не забыв прихватить остальной реквизит. Но мне непонятно кое-что. — Пожалуйста, разреши, я перебью. Шин? С видимой неприязнью его светло-голубые глаза наконец встретились со мной взглядом. — Да? — Перед тем как блистательный план случился, ты, насколько я помню, увидел Эрика в окне моих апартаментов. И он тебе очень не понравился. Как... ну... — Как соперник? — Шинни выпростал в сторону Кота руки, до этого нервозно скрещённые на груди. — Да. Я страшно удивился, что он меня нашёл. Мой телефонный номер то есть достал у кого-то, захотел со мной встретиться — подозрительно, на ловушку похоже. Встреча вообще произошла у моего дома, куда я с грехом пополам доковылял, несмотря на... ряд плохих вещей, которыми был одержим всю дорогу. Я немного боялся, хотел чувствовать себя в безопасности, поближе к родным. Хотел забыть, почему мне худо. И по-хорошему, мне не стоило бы соглашаться, сыпать соль на раны. Но я не вошёл в дом, дождался. Эрик явился. Красавец, каждой клеточкой тела кричащий, кому оно принадлежит. Он спросил, кто я тебе, он задал мне ровно тот же вопрос. Целую не слишком приятную минуту мы намеревались выбить друг другу зубы. Выплюнули пару глупых угроз, и... они прозвучали настолько одинаково, что мы поняли, как мы сами одинаковы. Пьём ревность и боль из одной кружки. Похожи, как два дурака... помешанные на тебе. — И вы решили меня проучить. — Эрик решил. Я присоединился без возражений. Терять мне было нечего. — А какова цель? Смысл? Переодеваний, цветных листочков, прогулок, заглушки на ваш сайт... — Я хотел увидеть твоё лицо, — ответил Кисо, безмятежно размотав боа и, очевидно, чтоб помучить меня, положил себе между раздвинутых ног очередную розовую подушку. — Понять, с каким выражением ты будешь, раздразнённый до предела, в накале любопытства, свербящего нетерпения и истерии, открывать сундук, в котором, по твоему мнению, спрятано что-то бесценное. Я видел, как ты светился. До того как допёр, что сундук — мой макгаффин. Ты верил, в точности следуя плану, что ключ тебе на прощание подарил Шинни. Открывая, ты мечтал заполучить частицу его. Так что цель достигнута: я узнал, кем же ты на самом деле дорожишь. Я больше никогда тебе не задам один никчёмный вопрос, будь спокоен. На этом всё? Нет, пожалуйста, только не тишина. Я воткну голову в песок, только дайте песок. Пинайте по жопе, если это доставит вам удовольствие, но не пытайтесь докричаться. Не смотрите на меня. Ничего я не скажу. Не давите. Не моя очередь распинаться о чём-то. И каким боком тут я, я вам не нужен. Отомстили, расходимся. Господи. Кот не сводит с меня горячих уничтожающих глаз. А Шин — холодных и унижающих. Как долго я смогу бороться со своим естественным нежеланием говорить? Не опять, а снова. «Нельзя хитрожопо отмолчаться в каждый отдельный раз, когда тебя спрашивают, шлюхоёб ты эдакий, отпираясь от принятия решений и последующей за ними дерьмовой ответственности». Эмиль! Я чуть не заорал его имя вслух. Безнадёжно мечтать о перекуре, пересчитывать меченосцев в аквариуме и концентрироваться на жалости к себе из-за ноющей шишки в затылке. Они ждут. Они меня в песок целиком вкопают, их двое на одного. Весь мир против меня. Хорошо, получите. И плачьте. — Открывая проклятый сундук, я вспоминал не Шинни. Вроде бы просто влезал под крышку, а краем глаза всё равно цеплял твои ноги, обнявшие подушку. Думал о сексе без любви в подобии дурмана. Думал о порно, а по факту — как ты выглядишь голый в ванне. И о том, что каждый заслужил именно того манерного придурка, которого в данный конкретный момент времени трахает. В прощальной записке ты хотел, чтоб я нашёл тебя, когда мне будет что сказать. Ну так я нашёл. И говорю. Я не знаю, что было бы, если бы из подсунутых вами букв сложилось слово “SHIN”. И ни у кого из вас нет хитроумной машины, чтоб открутить время назад и проверить это. Я вынул из шифра тебя, Кисо. Ты — организатор и исполнитель, ты — ебанутый клоун и гений. К тебе я мчался, желая... желая накормить говном и сделать из твоих рёбер зонтик в отместку за весь розыгрыш. И ключ, что был передан Страйфи от имени Шинни — твой, я напоминаю об этом. В свете слов невменяемого Уле под грибами, который тоже знал, где чьё... короче, он похабно заметил, что ключ — это мой хрен. Фаллический символ твоей любви с ванильным мороженым на палочке, твоя скромная надежда, что я вставлю... ключ... в твой «сундук». И больше не выну. А Шинни... Мне было так трудно говорить, что в процессе я увлечённо ковырял двумя ногтями пакет с подтаявшим льдом, концентрировался на нём. И дальше — ещё труднее. Объясниться. О своём выборе, где логика отдыхает. Сокращая пытку, я поднял голову резким движением, хотя затылок болел всё так же сильно. И чуть не прикусил себе кончик языка. — Ну и где Шинни?! — Какой Шинни? Здесь никого, кроме нас, генерал Вип. — Кисо, не шути, как придурок конченный. Если Шин на цыпочках вышел в туалет, просто так и скажи. — Я могу вызвать знакомого травматолога, если ты ударился башкой слишком сильно. Описался в бреду... пока наслаждался зрительными и слуховыми галлюцинациями. Во всём доме — только мы двое, — Кисо многозначительно сунул в рот длинный полосатый леденец. Кровь от бешенства резко прилила к моему лицу. Да как он может? — А с кем я тогда разговаривал?! Хватит меня за дебила держать! Herrejävlar², я же обидел его! Я разбил ему сердце! Я предпочёл ему тебя! Губастого, носатого, разве что не горбатого, сука!.. — Успокойся, Андреас, — перебил Кот, захохотав, медлительно вытащил из-за щеки конфету и упал мордой вперёд на подушки между нами. В такой позе прополз ко мне и дотянулся наманикюренной рукой до моего подбородка, погладил его... после чего закрыл мне матерящийся рот. — Шин — подросток. Драма с тобой разыгрывается на этой неделе, затем новая трагедия с кем-то ещё — на следующей. Мы обсудили с ним всё в Берлине. То есть... ну, в основном, обсудили тебя. А потом — что оказалось в сто раз важнее — из успешного похода в “Kannewelt” вернулся Джек. Решил, что я с головой погрузился в план-схему, а Шин — в телефонный разговор с мамой, и подарил мальчику свои очень голодные глаза, подставил плечо, выпотрошил себе сердце, выломал кости... в таком говорящем молчании, что у меня пирсинг в носу зазудел. Всегда становится страшно неудобно и немного завидно, когда поблизости кого-то любят, не тебя. Шинни слеп, но он в надёжных руках. — Но сейчас?.. Он просто встал и ушёл? Он не похож на импульсивную истеричку, которая запрётся в туалете и три часа проплачет. — А это и не импульс. Зато он поймал твой импульс. Ты душил меня, Шин — свидетель. Он мог бы заявить в полицию. Мог бы... да ты хоть представляешь, что он испытал? Какой это был для него ужас, пропажа едва теплившегося доверия, всплеск разочарования, а ещё шок и полная растерянность. Твои спонтанные поступки производят на других сильнейшее, самое дикое, самое неизгладимое впечатление, никаким клятвам и заверениям до и после с ними не потягаться. Не получится прислушаться потом к твоим ласковым словам, поддаться, как прежде, очарованию песен: рушится гипноз твоего голоса. Ты его рушишь, ты сам. Какую ненависть ты должен ко мне испытывать, как думаешь? Чтобы вытворять безумие, чтоб рождать его и поддаваться ему... Но не важно. Я хочу твою ненависть, хочу её всю — раз ты не способен на любовь. Ты слышишь? Ты до смерти напугаешь кого угодно поведением опасного, никому не подконтрольного психа, но никогда не заставишь меня — бояться тебя. Если тебя поймают, то осудят и клеймят, не разобравшись в мотивах: знать, что тобой двигало, могу опять-таки лишь я. Шинни не понял, почему ты напал, и не поймёт до скончания века — он из другого теста слеплен. Он вырубил тебя, чуть не проломив твоей башкой гитарную деку, он орал на грани срыва, дрожал и в угол забивался. Десять раз спросил меня, почему я остаюсь с тобой рядом, почему у меня нет при себе оружия, чтобы защититься, почему я не защищаюсь подручными средствами, почему, мать мою, в конце концов, я так спокоен, как я с этим собираюсь жить дальше, если он не может. И какими извинениями это можно искупить. А я не то что извинений не жду — я вообще настроился на новые твои грубости. На новые покушения. Не утруждайся, напоминая, я знаю: мир помешан на инстинкте самосохранения, всем нужна уверенность и безопасность. А мне... меня кто-нибудь спросил? Нужна ли мне эта пресловутая безопасность? — он вздохнул, переводя дух. — Андреас, ты редкостный говнюк. Но и это я превосходно знаю. Снилось. Не новость. — Эрик, про... «...сти» захлебнулось в указательном и среднем пальцах, которые Кисо как следует засунул мне в рот, затыкая, и продолжил: — Если однажды хороший человек пересилит в тебе говнюка, ты поедешь в Берлин, в Калькутту или в ирландскую деревню — куда понадобится... и похитишь свою наивную и нежную любящую куклу. Она может, правда, растерять к тому моменту нежность и наивность, жениться, наделать детишек, набрать кредитов, отрастить второй подбородок и забыть твоё имя. Но ты хоть попробуешь побыть человеком. А пока — у тебя есть я. И ты правда дебил, если поверил, что я мог облажаться, наблюдая за тобой. Изучал тебя, изучал, выучил досконально, а озадаченно убитое лицо в момент открывания сундука — проморгал? Ну конечно ты выбираешь меня! Меня, обильно обконченный стол, непотушенные окурки в сахарнице, завтрак из мармайта не раньше семи вечера и охренительный свинарник с батареей бутылок до потолка. И битву за любимый худи, а также свитер и чистые носки. Кстати, Эмиль в пути. У тебя есть примерно пятнадцать минут, чтобы отыметь меня, скандально захрапеть, отвернувшись к стенке, и быть разбуженным звонким шлепком по заднице и возгласом «шлюхоёб вернулся!». — Кисо, ты... — у меня больше никогда не найдётся слов. Никаких. Он только что своровал их все. Отобрал у меня свои облизанные пальцы, вытер об себя, приподнялся на локтях — сверхдовольная смеющаяся носатая физиономия, совсем рядом. Я забрал его извивающееся тело с подушек, и он уселся верхом, привычно толкнул меня и оседлал. Я не мог думать о сексе. Смотрел на его шею в ожерелье синяков, о маловероятном прощении молил ресницами. И, нет, вру, о сексе одновременно думать всё же мог. — Глупые подростки записали под диктовку серьёзных дядек-продюсеров сентенцию, что стиль — это война, генерал Вип, — Кот провёл горячим языком по моему подбородку, потом по губам, обдавая сладко-похотливым, пахнущим недоеденным леденцом дыханием, приподнялся, невозможно расстёгиваясь одновременно весь и высвобождаясь из одежды от ворота до паха. Кровь слилась вниз в жёстком сальто, подарив мне сильное головокружение, бросила вообще все свои обычные маршруты, чтобы разорвать мне член, чтобы он лопнул от напряжения. Кисо, почему именно ты заставляешь меня... просить о собственной гибели, выгибаться вперёд, к новому заражению. Проклинать вечно пересохшее горло, ломать тебе спину, больно прижимая к себе, и пожирать твоё тело, неустанно, ни разу не утолившись полностью. — Сделали своим девизом. Жутко пафосная и попсовая хрень, не находишь? Жизнь — это война. Мы ловим дезертиров в тылу. А иногда дезертируем сами. И если ты спрячешься со мной от расстрела... Не «если». Я спустил шлюшно узкие джинсы с его ещё более узких бёдер и перекатился, подминая аппетитно взмокшего Кисо под себя. Подмял полностью. Завис над возбуждённо дышащим конфетным ртом. Потерял последний мозг и умение думать связно. Ты не голый, но сейчас будешь голым. Эмилю придётся подождать на улице. Где-то до понедельника. Читай по губам и бойся. Я буду занят тобой и сексом с тобой весь оставшийся отпуск. Придурок, потому что не понял этого сразу и потерял целых пять дней. И ты придурок. Потому что у Эмиля от твоей хаты есть ключи. Как много мы готовы ему показать? Ладно, пусть устраивается в первом ряду.________________