***
Спускаюсь к завтраку после звона колокольчика, перед этим кое-как одевшись и едва вспомнив путь к столовой. Все-таки неделю провалялся безвылазно. Открываю двери, морщась от болезненных ощущений в районе пятой точки и предстаю перед всей семьей Леманн в утреннем свете, струящимся через панорамные двери на террасу. – Доброе утро, – сдержанно здороваюсь, не понимая причин пристального внимания, с которым меня изучали три пары глаз. Одна из которых почти прожигала дыру. – Доброе? – Андрэ хмыкнул. – Добрым его может назвать лишь тот, кто смог выспаться в эту ночь, не слыша стонов и криков, разносившихся по всему особняку. Мои уши обожгло жаром, который я не мог сдержать, при всей своей выдержке. Закрываю глаза и делаю глубокий вдох, перед тем, как начать приносить извинения. – Я … – О, Андрэ, не думал, что ты не способен сдержать свой язык даже в таком случае, – вскользь замечает Дом, разворачивая салфетку. – Кажется, наш Конни сейчас сожрет тебя, вместо своего завтрака, о чем я даже не буду сожалеть. Андрэ поднимает взгляд на Константина и начинает кашлять и отплевываться, подавившись. Сажусь за стол и смотрю как он с досадой отгоняет горничную и больше не смеет поднимать глаза на брата. – В свою очередь, приношу свои глубочайшие извинения, – начинает Доминик и я уже не знаю, куда деваться от стыда. – Закрой свой рот, и начинай есть свой завтрак, пока я не накормил тебя пулями, Доминик, – с легкой улыбкой кивает Змей, находящийся в весьма добром расположении духа, но каждый отметил проступающие через ткань пиджака очертания кобуры. – О, как скажешь, брат, – не реагируя на столь резкую грубость, Дом приступил к еде. Я последовал его примеру. – Что ж, – спустя некоторое время, Андрэ отодвинул столовые приборы и начал смаковать вино. – Наш отец приказал долго жить, и нотариус приедет к двум часам, как и говорилось в условиях завещания, через неделю после похорон. После его оглашения я сразу же покидаю это… место. – Неужели? – Константин отпил из бокала и поставил его обратно на салфетку. – Покинешь «это место», даже если оно будет завещано тебе? – В этом случае, дражайший брат, вы покинете его первыми и незамедлительно, – Андрэ с хищной ухмылкой откинулся на спинку стула. – Что ж, даже по своей воле, – кивнул Константин и не стал разворачивать очередную ссору… он стал таким покладистым. – замечаю это, ковыряясь вилкой в пышной вафле и искоса бросаю на него взгляд. Это он такой после секса со мной? Ого, как это влияет на натуру… – едва сдерживаю смешок, зная, что в скором времени ему придется пережить. – Ну что ж, время вашего пребывания во Франции подходит к концу, каковы ваши впечатления, Рик? – попытался вернуть беседе светский тон Доминик. – У вас во Франции, очень… мягкие простыни, и очень…тонкие стены. – Андрэ приподнимает брови на мой спокойный и прямой взгляд. – Туше, – хмыкает в кулак Дом, видя как Андрэ едва сдерживает рвущийся наружу гнев. – Мелкая шлюха… – в итоге говорит он, но настолько тихо, что слышу только я. – Это моя работа, – пожимаю плечами. – Если боссу нужно меня трахнуть, я просто беру и раздвигаю ноги. У всех у нас есть свои обязанности, правда? За столом воцаряется ошеломленное молчание. – Яро… – наконец тихо говорит Змей. – Яро? – переводит взгляд на Константина Андрэ. Блин, похоже я зашел слишком далеко. – Что ж, мне пора приниматься за свои дела, – шумно встает Доминик и мы встаем следом. – До встречи ровно в два, в гостиной – кивает он нам, и уходит. – Яро, подожди – останавливает меня босс, едва собираюсь скрыться за поворотом коридора. – Да, Константин Олегович? Он тут же убирает руку с моего плеча и хмурит брови, словно я сказал что-то не так. – Ты… чем бы ты хотел заняться в последний день пребывания здесь? – наконец нарушает он затянувшееся молчание и мое лицо рассекает шаловливая улыбка. – А чем бы хотели заняться вы? – он зеркально отражает мою улыбку.***
Мы сидим в библиотеке и чинно листаем книги, как потомки какой-нибудь благородной французской семьи… вернее, как потомок и как его слуга. После его улыбки, порождающей во мне дрожь и кучу мурашек, он как ни в чем не бывало привел меня в библиотеку, а затем спокойно устроился в уютном низком кресле, обитом зеленой парчой и взял с круглого столика ближайшую книгу из стопки. Я, не зная что делать мне, оглядел шикарное собрание как старинных, так и современных книг и пришел к выводу, что с удовольствием бы потренировался с Ником, вместо того чтобы терять время здесь, сидя в окружении книг, не имея возможности прочитать хотя бы одну. Но, видя что босс полностью погрузился в чтение, сажусь в кресло напротив и тоже беру со стола книгу, начиная бездумно перелистывать страницы, вглядываясь в причудливые французские закорючки. Вскоре, мой взгляд переместился на лицо Змея, и оставшись незамеченным, начал спокойно бродить по расслабленным и несущим в каждой своей линии силу и высокомерие, чертам. Его лицо было полностью неподвижно, но глаза – мечущиеся туда-сюда по строчкам книги, оставались такими же пронзительными и равнодушными, словно бы он смотрел на человека, которого ни во что не ставил. Я тут же представил на месте книги себя. Змей долго водит рукой по корешкам книги на полке, не зная, какую выбрать, но затем, останавливается на мне. Берет меня бережно, но это стандартная вежливость. Ведь оставаясь сволочью, всегда можно блистать хорошими манерами. Он держит меня в руках, еще закрытым, не зная что за содержание находится внутри, но предполагая что оно окажется ценным. Его длинные и холодные пальцы оглаживают переплет и каждую букву в названии. Он колеблется, не знает, стоит ли меня открывать. Но в какой-то момент открывает обложку и видит титульный лист, за ним содержание и наконец, первую главу. Его взгляд впивается в заглавную букву и начинается полет. Его пальцы бездумно, с тихим стуком барабанят по обложке, брови иногда сходятся на переносице, а взгляд несколько раз пробегает по одной и той же строчке, силясь вникнуть, расшифровать содержимое. А я, находясь в его руках, отдавая каждую свою букву на суд и растерзание, извиваюсь и мучаюсь под равнодушным взглядом, испытывая невероятное чувство блаженства от того, что он пытается понять меня. И в этой прекрасной муке я нахожусь вплоть до того момента, как он заканчивает читать меня на последней странице… Чтобы потом закрыть и бездумно бросить в угол, придя к выводу, что зря потратил свое время, ведь содержание книги не оказалось таким уж ценным. Меня выводит из раздумий его взгляд, перехвативший мои размышления. Выпрямляюсь, фокусируясь на странице и пытаясь унять разошедшееся сердцебиение. – Ты ведь ничего не понимаешь, – роняет он, и я, признавая поражение откладываю книгу в сторону. – Да, – скрещиваю руки на груди. – Но вам не нужно об этом беспокоиться, босс. Я буду сидеть тихо и не буду вам мешать. Он долго изучает мое безучастное выражение лица, но так и не находит в нем признаков раздражения, ведь я учился у лучших. – Могу почитать тебе, – наконец предлагает мужчина, и закидывает ногу на ногу, в слегка разнузданной манере, выставляя под свет лампы лакированную кожу своего ботинка. – Как пожелаете, – и он начинает читать, с того момента, на котором остановился, сразу же переводя на русский. – «И сколько же дней, месяцев и лет я должен провести в муках и страданиях, чтобы осознать свою вину? Я виноват в том, что как бы ни старался закрыться, меня снова и снова взламывают, даже не стараясь подобрать ключа к моему усталому сердцу и каждый раз раскурочивают в хлам мои предсердия, вихрем проносятся по артериям и ввинчиваются в аорту, чтобы вырвать мою главную мышцу и унести с собой. Но они всегда его возвращают. Ведь несмотря на то, что его золотистое сияние заставляет их ошибочно полагать что оно имеет ценность, они крадут его, но мое сердце мертвеет в их руках, как только они скрываются за поворотом. Оно живет лишь во мне, и как бы им ни хотелось забрать, присвоить себе все то, что оно чувствует, оно только мое…» – Змей прерывается, чтобы посмотреть на мою реакцию. А я еще не выбрал, какое выражение лица ему показать. Вот досада. Он застает меня за тем, как я, стараясь сдержать нахлынувшее раздражение и злость, изо всех сил стараюсь придать лицу приятное выражение, но мышцы дергаются, как будто у меня приступ. Сглатываю комок, застрявший в горле и хриплю: «Продолжай», не замечая, как перешел на «ты». – «Эта мысль не дает мне покоя вот уже которую ночь подряд. Я готов отказаться от разумного мышления и от всего, что делает меня человеком, способным на глубокий самоанализ, оставив только животные инстинкты и бескрайнюю свободу выбора. Быть неразумным так прекрасно и просто, что у меня внутри обнаруживается дыра, затягивающая все в себя: всю радость и желание быть. Она приходит и мысли мои уносит бескрайним водоворотом в бездну, когда мне так хочется пуститься в безумие. Пронестись сквозь стены свободным духом и растерзать кого-нибудь, оставив на руках окровавленные следы и чье-то украденное, мертвое сердце. Просто, чтобы убедиться, что в моих руках оно действительно не светится, как у него в груди…» – Достаточно. – Мои слова звучат довольно резко, и он быстро поднимает на меня взгляд, прерванный на полуслове. – Что-то не так? – Кто… кто автор? – через силу спрашиваю, пытаясь понять, откуда взялась эта тяжесть в груди. – Хм… – Змей мельком смотрит на обложку и пожимает плечами. – Какой-то французский романист конца XIX века. – Что думаешь о прочитанном? – стараюсь задавать вопрос отстраненно, чтобы он не догадался, как сильно меня взволновало содержание этой книжонки. – Это довольно посредственная книга, – говорит он после минутного молчания. – И то, что в ней пишется, скорее похоже на бред сумасшедшего, не стоящего моего внимания. Мужчина захлопывает книгу, и я едва сдерживаю смешок. Ну, точно. Все так, как я представлял. – Это очень… глубокомысленный анализ текста, – иронично замечаю, едва расслабив руки. – А что думаешь ты? – подавшись вперед, он нависает над столом и сверлит меня взглядом. Я инстинктивно отшатываюсь назад, оказавшись вжатым в спинку кресла. – Думаю, что… – Змей встает и я оказываюсь в плену чужих рук, вцепившихся в подлокотники кресла. Он наклоняется и его лицо очень близко. Отчего-то, снова начинаю чувствовать себя книгой. Сокращаю расстояние до минимума, и наши щеки едва не соприкасаются, а я, почти целуя мочку его уха, шепчу: – ….вы были бы не против вырвать мое сердце, чтобы проверить, сияет оно или нет, когда находится в ваших руках.