«All alone on Pirate Cove
It drove me half insane
Even if you'll never hear
I'll sing a cheer to ignore the pain»
10/1996
Руки сегодня просто ужасно ноют. Тугая повязка на запястье напоминает удавку, наложенные медсестрой лекарства неприятно жгут, а синеющие выше локтя синяки отзываются болью каждый раз, когда она накидывает на плечи рюкзак. Иногда она даже жалеет, что не может толком дать Майклу сдачи, когда тот в очередной раз цепляется к ней и даже бьёт. Только иногда. Аманда к этому привыкает и ей кажется, что даже наслаждается. Майкл понятия не имеет, что её не волнуют его глупые придирки. Её одноклассникам не нравятся её повязки на запястьях и её медленно, но верно выцветающие волосы. Миссис Браун говорит, что это связано с пережитым стрессом. Аманде, честно говоря, они не по душе тоже — с темными волосами она нравится себе больше. Или нравилась? Всё-таки та Аманда это уже совсем другой человек. И это её одноклассникам не нравится тоже, в какой-то момент они начинают называть её странной, таскать её вещи из шкафчика, а иногда и запирать там её саму. Она не против. Они уже ничего не могут ей сделать. Ничего такого, что не делает с собой она сама или не делает когда-то её жуткое чудовище. От одной только мысли о нём вдоль её позвоночника спускается табун мурашек. Ей до сих пор страшно. И всё-таки она заходит к нему иногда — тогда, когда никто другой её понять уже не может. Она ждёт, что рано или поздно он умрёт, но ещё не знает, кому из них удастся сделать это раньше. — Я дома, — говорит Аманда пустой квартире и бросает свои вещи в прихожей. Знает, что отца ещё пару часов не будет дома. И знает, что особой разницы тоже не будет — едва ли тот обратит на неё внимание, когда вернётся. Сколько она ни старается, как ни пытается быть правильной — ему нет до этого дела. Он говорит ей, что разбираться с её проблемами должна миссис Браун, а у него нет на это времени. В отличие от мамы, он всегда чем-то занят. Она останавливается у дверей в свою комнату. Перед глазами отчетливо проявляется картина филигранно отсеченных от тела конечностей, вскрытая грудная клетка и извлеченное оттуда сердце — изувеченное, измученное, ставшее частью представления. Самое яркое воспоминание Аманды о матери — это её бесконечные крики и лилия. Лилия, в которую превращает её сердце и грудную клетку чудовище. У него талант. Раны на спине уже год как заживают, но она до сих пор ощущает боль — миссис Браун говорит, что фантомную — такую сильную, будто другие лилии на её собственной спине высекают буквально вчера. И боль от тех пинков, что достаются ей в школе, не идёт ни в какое сравнение с этой. Её тошнит. В её комнате темно и включать свет ей совсем не хочется. Аманде кажется, что из этой темноты на неё горящими глазами поглядывают собственные страхи — протягивают к ней свои длинные черные руки и рвут её на части. Ей не хочется здесь находиться. Ни здесь, ни где-либо ещё. Она не понимает, для чего вообще существует. Кажется, что она должна погибнуть вместе с матерью — в той жуткой канализации, где пахнет кровью, чем-то отвратительно химическим и чернилами — и ни о чём больше не думать. Она должна стать частью того шедевра, который чудовище по имени Ларри так и не заканчивает. Аманда закрывает глаза и приглушенно смеется. Быть может, его шедевр должна закончить она. Когда-нибудь покончить с ним, превратить во что-то куда более грандиозное, чем лилия. Это же просто цветок. Тошнота подкатывает к горлу с новой силой, и она почти уверена, что на этот раз её вырвет. У неё нет сил подняться с кровати и дойти до ванной. Она уверена, что из чудовища лилия получится ничуть не хуже, чем из матери. Ей интересно, сможет ли она захлебнуться в собственной рвоте. Наверное, нет. Отец периодически говорит, что она ничего не может сделать правильно — значит, облажается и здесь. Точно так же, как в прошлый раз, когда старается, но выбирает неверное положение лезвия. Так жаль. В прихожей громко хлопает входная дверь. Аманда вытирает рот рукой и мрачно поглядывает в сторону приоткрытой двери. Не понимает, почему отец возвращается домой раньше обычного. Ей приходится подняться и привести себя в порядок. Потом и убраться придётся тоже. Она привыкает. — Ты сегодня рано, — говорит она, когда они с отцом сталкиваются в гостиной. На её плотной толстовке следы крови и пыли. — Планы поменялись, — он смотрит на неё холодно и щурится, — ей кажется, что презрительно — замечая кровь и выглядывающие из-под рукавов повязки. Хорошо, что всё-таки не видит синяки. — Ты снова не в себе. Я позвоню миссис Браун — уверен, она готова будет принять тебя даже в выходной. Аманда знает, что миссис Браун никогда не против — она хороший психиатр и она не заставляет её говорить больше, чем она может себе позволить. А ещё Аманда знает, что ей не поможет дополнительный приём. Не он ей нужен. — А как же «как дела в школе» или «как здоровье»? — где-то глубоко в душе она всё ещё надеется, что он обратит на неё внимание. Заметит, что ей нужна помощь, какую не сможет оказать ни один психиатр. Помощь, какую нельзя просто купить. Она уверена, что это читается в её тусклых серых глазах. — Ты же знаешь, что у меня нет времени на такие глупости, — её отец хмурится и раздраженно взмахивает рукой. Глупости. — К тому же, мне звонили из школы — говорят, у тебя начались проблемы с поведением. Аманда не представляет, как вести себя иначе. Не имеет понятия, как ещё реагировать на попытки одноклассников смеяться над тем, что она переживает. Не знает, может ли она не пытаться бить в ответ и не получать от них, не в силах дать адекватный ответ. Разве это так плохо? Отец сам неоднократно говорит, — но не ей — что за своё место нужно бороться, нужно уметь выживать. Есть ли у неё место? Голова начинает кружиться. — Уже год прошёл, тебе пора прийти в себя, — его тон такой холодный. Его взгляд такой пустой. И её для него как будто не существует. — Если получится договориться с миссис Браун на завтра, я тебе сообщу. А пока иди, займись своими делами. Весь этот год каждую ночь она переживает свой кошмар снова и снова. Она просыпается от собственных криков, но её отцу нет до этого никакого дела. Он её не слышит. Ей придется заняться своими делами. На следующее утро она не идёт в школу. Сквозь толстую прозрачную стенку в тюрьме «Сан-Квентин» на неё с насмешкой и странным восхищением смотрят такие живые, такие яркие глаза.