Varianta

      Расти среди природы — будто тела не иметь. Оно растекалось, перенимало на себя звуки, движения, цвета чужого, но такого понятного. С природой следовало говорить вслух, и прикладываться телом к земле, и извиняться за провинности, и поклоняться ей. В таких отношениях с миром начала свою жизнь Марина. Её вел за руку дедушка Аланер — держал аккуратно, будто боялся сломать, — и указывал огромными руками то в сторону неба с вкраплением птиц, то в сторону травы с инклюзиями-насекомыми, и давал каждой разновидности два названия: на английском и на языке soncora. Причём второй значительно выделялся: sonmase во многих словах умещали их краткое описание, оттого и речь была насыщенной, и предложения текли и текли, и разговор был песней, а то и самой жизнью. Марине поначалу тяжело давалось говорить: она настолько вплелась в окружающий мир, что теряла ощущение тела и мысли. Бродила вокруг, наблюдала, приживалась. Изучение двух языков сразу только усложняло её привыкание. Девочка уже понимала, где живёт, кого видит рядом, и даже подозревала, чем займётся в ближайшей жизни, но смогла оформить это в речь лишь к пяти годам. Зато после не замолкала, так уж понравилось чувствовать во рту слова.       Постепенно она начала осознавать и тело: солнце смуглило её лицо, цвет волос переняла у сухой травы, а тонкие очертания фигуры будто нарочно списала со стрекоз. Её кости оттягивали кожу, не давая развиваться мышцам. Когда дул ветер, девочку хватали в объятья — казалось, что вот-вот сдует. Дедушка выжидающе наблюдал за внучкой, всё волновался, кто растёт: constanta, varianta? Слишком спокойна и неизменчива для varianta. Но диковата и находчива для constanta. Чувствовал Аланер в Марине и что-то чужое, не свойственное sonmase — в мимолетных движениях, улыбке, взгляде. Но это едва проклёвывалось сквозь её семейную красоту, близость к роду.       Для братьев и сестры Марина была не понятна. Пусть они плохо помнили себя в её возрасте, но ощущали, словно происходящее неправильно. Её углублённость, исследующий долгий взгляд — Диане казалось, что в теле сестры поселилась зрелая женщина. Она каждый раз с опасением брала её на руки, когда помогала купать или кормить. Неприязненно отводила взгляд от её блеклых глаз. И хранила под матрасом нож, ведь считала, что если младенец способен убить рождающую его мать, то вполне сможет навредить и остальным. «Во многом нашу жизнь определяет её начало» однажды решила она, гордо записала в блокноте и нарисовала рядом себя, родителей и братьев.       Себа она изобразила в цветной рубашке, с зубастой улыбкой, растрёпанными во все стороны волосами, и подумала, что любой бы его изобразил именно так. Игривый и заводной, напоминающий яркий ураган. Его руки Диана нарисовала длинными, обхватывающими в объятьях всю семью. И улыбнулась сама себе. Валто нарисовала через геометрию — прямоугольное тело, круглая голова, а на ней — простое, спокойное лицо. Она вдруг решила, что и он бы так выглядел в любой обстановке, будь то пляж или скотобойня. Братья всегда были преданны своему характеру, а вот она была переменчивой, потому много раз стирала и снова рисовала себя, пока не протёрла бумагу. Она попробовала изобразить и Марину, где-то в уголке, лишь парой штрихов. Но её позвали, от испуга Диана дёрнулась, ручка скользнула в сторону, и след задел лоно нарисованной матери. Девочка сжала губы от такого уродливого символизма. Череда грустных мелочей и более жутких обстоятельств с самого детства зародили в ней ранимость, из которой временами пробивалась сила.       И эта сила не раз подбивала Диану совершать побеги. Зачастую — одной, но несколько раз она брала с собой братьев, а однажды — сестру. Для Марины это стало первым воспоминанием. Помнила и в свои пять, и в свои тридцать, как в одной длинной дедовой рубашке шла вдоль дороги, мимо проскакивали машины, которые казались ей животными. Только вот девочка не чувствовала в них жизни, а когда заметила в их «желудках» других людей, совсем запуталась. А потому отвлекалась на траву, небо; не задумывалась, куда её хочет увести Диана. Марина ещё не знала, что существует что-то кроме их домика среди пустынной природы. Думала, что куда бы они ни шли, всегда к нему выйдут. Когда дети оказались близко к городу, девочка заметила, как одно «животное» остановилось неподалеку, разорвалось изнутри, и из него вышел человек. Она не понимала, испугаться ей или радоваться, что тот остался целым? На всякий случай взяла за руку Себа. Тот ухмыльнулся и похлопал сестру по голове. Под его лаской Марина быстро забыла об увиденном, и осмотрела город внимательнее… Испуг вернулся, и плавно усиливался.       Глаза девочки привыкли к пустынным широким пространствам. А тут она чувствовала себя тесно и душно. Вокруг рябило деталями: помимо снующих туда-сюда машин и велосипедов возросли ряды домов, мимо пробегали собаки. А ещё Марину запоздало напугали люди.       Было шумно, странно, и мысли девочки снова унеслись в природу. По её плечу как раз пробегал муравей: чернее черного, выделялось лишь маленькое отражение солнца поверх оболочки. Лапами перебирал помятые полосы на рубашке, словно волны. Марина глядела на него, и всё думала, как хотела бы и сама на себе вот так походить, рядом с ним, погладить по забавно изогнутым усам. Витала в этой новой, чудной мысли, пока её вели за руку дальше. Но шаг замедлялся, и вскоре дети остановились в тени дерева. Диана тревожно посмотрела по сторонам, вытягивалась в порыве продолжить дорогу, но так и осталась, запутанная, стоять на месте.       — Я подозреваю, что у тебя нет никакого плана. — хитро улыбнулся Себ.       — Мы вернемся к нам домой. Где жили в детстве. На первое время попросим еду у соседей. Я брошу школу, устроюсь на работу.       — Так школу можно было бросить? Тогда это я её брошу и пойду работать.       — Не несите ерунды. — встрял Валто. — Дедушка нас найдёт.       — Что же, отдадим ему Марину. — Диана покосилась в сторону сестры. — А сами будем отбиваться до последнего.       — Если отдадим, то зачем брали?       Девочка зачарованно подобрала муравья с плеча и протянула его сестре. Диана скривилась и рефлекторно замахнулась, чтоб скинуть насекомое с ладони Марины, но замерла. И вдруг выдавила из себя улыбку. Подавляя брезгливость, погладила муравья пальцем. Марина в ответ прижала голову к плечу и промурлыкала.       — Я за всех вас переживаю. Даже о ней. Потому хочу сделать всё возможное, чтобы мы снова зажили счастливо, в доме наших родителей.       — Мы и так живём счастливо. Разве нет? Ну, покричит дедушка немного, он же взрослый.       — Вы ничего не понимаете. Нам навязывают много опасного… — Диана поспешно удержала поток объяснений. — Слушайтесь меня, я же с вами с рождения. Я вас больше всего на свете люблю. А дедушка не в себе.       Последнее предложение девушка произнесла едва различимо. Она и сама не совсем принимала правду. Дети двинулись дальше, и Диана всё силилась вспомнить, куда идти дальше. Пять лет назад улицы казались разнообразнее и ярче, сейчас все дома словно смешались в один серый клубок. После часа безрезультатных блужданий она оставила братьев и сестру у случайного дерева, и стремительно побежала вперед, интуитивно заворачивала, пыталась сквозь поток размытых панорам разглядеть хоть что-то знакомое. В последние годы она не видела ничего, кроме дома, школы и магазина — и во все эти точки её отводил дедушка, без исключений. Девочка не помнила, какой дорогой её водила в школу мама. Во время пути они с ней много говорили, потому мысли Дианы всегда витали в других мирах, не успевая улавливать реальность. Она завернула за угол, пытаясь вспомнить эти разговоры. В отчаянии девочка перестала смотреть по сторонам, опустила взгляд к земле.       «Когда-нибудь на остров придёт холодная пора, весь грунт покроет снег, мы соорудим лыжи и будем кататься», — пронеслись в её голове слова матери. Снег так ни разу и не выпал, лыжи не соорудили, и мамы не стало. Зато грунт остался. Очень знакомый грунт. Диана шла дальше, глядя под ноги. Ей терли старые бабушкины лодочки, и она сняла их, а между тем потрогала пальцами почву. Кажется, вчера здесь был дождь. «Как до нашего поля не добрался?» От одной мысли о грязи на теле её желудок скручивало. «Но ведь в детстве часто бегала босиком… Может, таким образом и вспомню дорогу?»       Она увидела пустой участок. Разновысотная трава да пустующая собачья будка. Диана не помнила этой поляны за низким забором, а потому расстроилась — видимо, идёт совсем не той дорогой. И даже не уверена, что помнит, где оставила братьев и сестру. Чтобы собраться с мыслями, засмотрелась на абрикосовое дерево. Плоды выглядели тяжелыми: и как только держались на таких тонких ветках? Она потянулась к фрукту, и тот от легкого касания сам упал в её ладони. Вспомнила: возле дома её детства тоже росло абрикосовое дерево. Одна его ветвь выходила за забор, другая нависала над мятой во дворе. Диана обернулась под порывом странного чувства. Вся улица была опоясана абрикосовой листвой. И над ней гордо тянулась к небу крыша с чёрной черепицей. Девушка отбросила фрукт, а следом и туфли. Она бежала, давила упавшие плоды, наступала на острые камни. Теперь она узнавала и каждую калитку, и запах, витавший здесь, и голоса со стороны дворов.       Это и вправду был её дом: с решетчатым забором в кованых цветах, с белыми рамами окон на чёрных стенах, чуть покошенным навесом над входной дверью. Кажется, здесь стало красивее: словно место ждало её возвращения. Диана нажала на ручку калитки, но та не поддалась. Пыталась снова и снова, пока не покраснела рука, а к пальцам не прилипли крошки краски. Девочка перевела взгляд на дерево. Решительно закатала рукава белого платья, уперлась ладонями в нижние ветки. Те пошатывались, и голова девочки заранее закружилась, но выбора решительно не было. Она с заметной робостью залезла на нужную высоту и вцепилась в острую ковку на заборе. Шире открылся вид на двор: Диана не помнила ряда кустов с глянцевыми ягодами вокруг веранды и вымощенной каменной дорожки к двери. Она на миг смутилась, но решила идти до конца — не глядя, слетела вниз, запачкала платье травой да грязью, быстро пригладила складки и выдохнула. Пошла по дорожке, силилась вспомнить. Но стопы впервые касались этих бугров да изгибов, а проступающий запах цемента ввел её в ужас. Диана начинала понимать, но принимать отказывалась. Она со всей силы нажала на дверную ручку, и та поддалась.       На неё смотрел высокий рыжий мужчина. В его руке была газета, палец между страниц — видимо, шум во дворе оторвал его от чтения. Они молча изучали друг друга, пока Диана, сжав кулаки, не подала голос:       — Кто вы? Что вы здесь делаете?       — А вы? — Мужчина наклонил голову в сторону.       — Я здесь жила. И живу, просто временно уехала. Это дом моих родителей.       Так много, как в тот день, Диана не плакала со смерти родителей. Она сидела на своей кухне, в окружении чужих людей, прижимая к груди испачканные коленки, и дрожащей рукой листала туда-обратно документы о покупке дома. Девочка не вчитывалась, лишь отвлекала себя от желания скомкать их вместе с новыми жильцами. Мужчина спрашивал номер её родителей, но в доме дедушки не было телефона. Он предложил подвезти Диану, но она разрыдалась ещё больше. В таком расстроенном виде девушку застал его сын: такой же рыжий, с синяком под глазом и книжкой комиксов в руке. Посмотрел какое-то время, пожал плечами и направился в одну из комнат. Диана пыталась сквозь тонкую щель разглядеть: что там изменилось? Но дверь стремительно захлопнулась.       — Я где-то оставила своих братьев и сестру. Не могу вернуться без них! — Она зарыла лицо в колени.       Мужчина пошёл заводить машину, а женщина взяла её за руку, чтоб отвести в ванную. Диана едва не кричала: «я и сама знаю путь!» Они сняли картины её матери, заменив их азиатской чепухой, набросали свою грязную обувь, постелили слишком тёмный линолеум, закрыли окна безвкусными шторами. Даже в ванной всё было не так: плитка не должна быть такой яркой! Диана набрала в рот воды из крана, но сразу же выплюнула — даже её вкус поменялся. Она насилу вымыла ноги и лицо, но как только закручивала кран — снова заливалась слезами, и ей приходилось умываться вновь и вновь. Стремительно вышла, стараясь больше ничего не рассматривать. Лишь у порога опешила.       — Я не помню, где оставила туфли. — промычала она, понимая, что краснеть ей дальше некуда.       — Я донесу тебя до машины. — Не дожидаясь разрешения, мужчина схватил её на руки.       Диана подозревала, что она окажется тяжёлой — высокая для своих лет, с объемной фигурой. Но хозяин дома поднял её с легкостью, в одно движение. «Как папа в детстве» подумала она, но решила сразу забыть об этом. В машине играла лёгкая неспешная музыка, под стеклом покачивался деревянный брелок в форме ели. Мужчина показался Диане стеснительным, не глядя на свою внушительную форму. Он едва слышно спрашивал: где поворачивать, как выглядят твои братья, где ты могла оставить обувь… Диана так же тихо и коротко отвечала, сжатая и потрепанная. Цветастые улицы за окном, пусть и стали для неё узнаваемы, пугали и отталкивали — ей нельзя здесь заново приживаться. Но девочка была ладна кинуться мужчине под ноги и умолять найти место для неё в их доме. Диана бы простила и безвкусные шторы, и потерю маминых картин. Пусть от неловкости она дрожала и вжималась в ткань платья, внутри неё назрело что-то огромное, теплое, перекрывшее всю обиду на эту семью. Она нехотя рассматривала зеленые пейзажи за окном, и всё чаще косилась на мужчину. Кажется, жена звала его Пол.       Марина перебирала пальцами, выстраивала ими лесенки, волны, перекладины для своего муравья. Он поселился на ней, не пытался убежать. Более того, к нему сбежались братья, и тоже присмотрелись к девочке, как к импровизированному муравейнику. Себ поглядывал на это представление, посмеивался. Он подобрал высохшую ветку и толкал муравьев на коже сестры, когда те замирали. И удивлялся, как Марине не щекотно от бегающих тут и там насекомых? Тогда он сам пощекотал её щеку веткой, и та зубасто улыбнулась. А после обернулась на Валто. Марина, кажется, впервые в жизни так близко осмотрела брата: тот напоминал ровную гору, без выступов. Суровый телом и лицом, не по годам.       — Говорил дедушка, что ты оперишься. — Марина помахала свободной ладонью, изображая полёт.       — Вот как. — Брат опустил глаза. — А ты? Ты у нас самая чудная, ты и оперяйся.       — С детства Vistgale грустные, а мне весело всегда. Как начнут пёрышки резаться, покажешь ты мне?       Валто пожал плечами. Он и вправду порой ощущал странные рывки в мышцах, особенно когда подпрыгивал, или носил воду, или поднимал пса на руки. Мальчик решил, что теперь хотя бы не испугается, когда метаморфозы начнутся. И оттолкнул эти мысли как можно дальше… А Марина впилась взглядом в небо, и думала, хотела бы и сама опериться? Vistgal быть — одна беда, ведь, имея крылья, всё равно летать не сможешь. Но если подумать о простых птицах… Нет, они для неё слишком тяжелы! Нести на себе столько перьев — Марине неуютно и в легкой рубашке деда. Но как иначе летать? Девочке вспомнились стрекозы. Их филигранные лапы, перебирающие её пальцы. Движение вверх, непрерывное трепыхание крыльев — и не видно. Безграничная лёгкость, высеченная в каждом, едва уловимом элементе. Смогла бы Марина стать стрекозой? Она ощутила, что не готова об этом думать. И не нашла, куда спрятать покрасневшее лицо.       — А Себ у нас кем будет? — спросила она, скорее у самой себя — братья мало интересовались россказнями дедушки.       — Можно я стану президентом?       Сестра непонимающе нахмурилась, а Себ самодовольно поднял голову. Они сидели на срезе бревна, под деревом, устало покосившим ветви с клубами закрученной листвы. Перед ними расстелилась лужа, поблескивала под солнечными лучами да обливала ноги детей грязью, когда мимо проезжали машины.       — Такой чистой вода на земле выглядит, а как на нас попадает — чернеет. Почему? — Марина перебирала стопами траву, пытаясь очиститься.       — Дедушка ведь говорил, что мы грязные. Видимо, от нас даже вода портится. — улыбнулся Себ.       — Да не слушай его. Это так кажется просто, она и в луже грязная.       — Но говорил дедушка, что чище вас я. — Версия Себа Марине показалась интереснее.       — Конечно, ты ведь никуда из дома не выходишь, с людьми не разговариваешь. Но не зазнавалась бы.       — А ведь мимо проходит столько людей! И вижу их я. Мне отвернуться может?       — Хм. Попробуй.       — Никогда сюда я не приду больше! Грязной не хочу быть.       Марина перекинула ноги через бревно и вперила взгляд в изгибы ствола. Она прикоснулась ладонью к коре, и ощутила, как под той бурлит жизнь. Марина интуитивно поднялась, вжалась и другой рукой в дерево, объяла его, прислонила ухо. Окружающая тишина делала громче её мысли, а там всё было очень запутанно. Девочка переносила себя вглубь дерева, и ощущала каждую ветвь своим пальцем, а листву — глазами. У неё приятно закружилась голова от такой искаженности. Когда Марина обошла дерево вокруг и вновь увидела дорогу, заметила вдалеке дедушку: тот разговаривал с чужими людьми, те указали в их с братьями сторону, и дедушка подскочил, побежал… Он прижал к себе Марину, поцеловал лоб и сжал маленькую ладонь в своём кулаке. Себ скрестил руки и надул губы: он ожидал чего-то более интересного от сегодняшнего дня. Аланер оглянулся вокруг несколько раз. На его глаза упала тень.       — Где Диана?       Машина Пола остановилась возле них на Вечно Пустующей трассе. Тот катался по ней около часа, пока Диана притворялась, что не помнит, где её дом. За это время она узнала всё о мужчине, его семье и жизни, и пообещала себе записать эти истории — так, на память. Девочка настолько привыкла к машине Пола, что ощущала её своим крошечным домом: смело переключала скучные станции радио, покачивалась и подпевала вокализом в такт любимым певицам, пересмотрела журналы из бардачка и выглядывала головой из окна, растекаясь в улыбке от приятных толчков ветра в лицо. Когда машина остановилась, она растерялась, как должна попрощаться с мужчиной, и неловко протянула ему руку. Она не хотела слышать, о чем Пол говорит с дедушкой. И на братьев с сестрой ей смотреть было стыдно. А Себ с Валто уже забыли, что здесь делали: носились по траве в новой, понятной только им игре. Марина держала в руках туфли Дианы. Одну туфлю она покачивала, подобно лодке на волнах. Диана подошла к ней и поманила рукой, чтоб та отдала обувь.       — Держи. Не надевай только. Живёт в ней кое-кто.       Сестра всмотрелась вглубь. Из тени выглядывала голова муравья, покачивающего усиками. Марина засмеялась и пересадила его на палец. Диане ничего не показалось забавным. Она устало обулась, перевязала хвост и сделала первый шаг к полю — своему нынешнему дому.