Последний враг

С утра у Аланы было странное настроение. Она вроде и выспалась, и чувствовала себя хорошо, и надоедавшее ей внимание от однокурсниц и однокурсников потихоньку развеялось, а все равно внутри тлела какая-то досада. Девочка задумчиво покрутилась перед зеркалом, в котором вдруг отобразилась юная фея с серебристым венцом в черных косах. Повинуясь движениям Аланы, фея медленно потянула к ней свою ладошку, и с кончиков пальцев принялись срываться разноцветные искорки, превращающиеся в порхающих беззаботных бабочек. Алана знала, что это были за бабочки: вот та, с самыми большими крылышками глубокого лилового оттенка — материнское тепло и нежность колыбельной в сгущающихся сумерках; ярко-зеленая, резво роняющая серебристо-зеленоватую пыльцу — детская непосредственность, к которой уже присоединилась в причудливом танце любознательность и радость к миру, окрашенные в насыщенные голубые и синие тона. Легкомысленными оранжевыми всполохами металась туда-сюда смех, красовалась сиреневыми переливами надежда. А между стайкой бабочек носились мотыльки — маленькие теплые искорки, розовые, красные, малиновые, алые — кажется, именно так отражение представляло себе любовь. Все это была та самая магия, которая помогала Алане творить самые разные чудеса, защищать своих близких и просто создавать прекрасные вещи. Все это было тем самым, что окружало ее все детство, вызывая у папы, дедушки, Драко и Тео, обеих леди и даже бабушки Вальбурги не только взволнованные и испуганные взгляды, но и искренние вздохи радости, и их веселый смех и восхищение. Фея в зеркале весело улыбнулась Алане, подмигнула ярко-зелеными, почти изумрудными глазами, а затем бесследно исчезла, оставив по себе лишь обычное отражение с протянутой нерешительно рукой. Впрочем, девочке не требовалось никаких объяснений для того, чтобы понять: фея в зеркале — это она и есть, просто, быть может, спустя несколько лет. И показалась, а затем исчезла она именно потому, что сегодня Алана собиралась исполнить поставленное ей условие. Невилл долго смотрел на нее умоляющими глазами, преследовал взглядом в Большом зале, на занятиях, на прогулках. Он не напоминал о данном обещании, не спрашивал, когда именно это все произойдет, но никакие силы этого мира не смогли бы изгнать из него нетерпение, упрямую веру и робкую надежду. Смотреть на Лонгботтома было и больно, и страшно: он то пытался уговорить себя потерпеть, подготавливал к возможному разочарованию, и тогда его кулаки жестко сжимались, а лоб искажала жутковатая полоса; а то озарялся предвкушением, взгляд его мечтательно обращался в одну точку где-то далеко за горизонтом, а кончик носа смешно подергивался, словно бы от непрошенных слез. И не то, чтобы он при этом как-то навязывался или же пытался пролезть в компанию Аланы, однако у девочки появились серьезные подозрения, что отсутствие интереса к ней со стороны окружающих было во многом заслугой именно Невилла. Как-то раз она гуляла вокруг озера, пока Тео и Драко остались обсудить что-то свое в Большом зале, и увидела, как Невилл собственноручной отлавливает засевшего в кустах Колина Криви с фотокамерой и тихо, но весомо объясняет, что снимать людей без их ведома и разрешения — нехорошо. Алана даже подумать не могла о том, что тихий, добродушный и угодивший в Слизерин лишь благодаря исключительно сложившимся обстоятельствам парень, был способен на самые настоящие угрозы, неподдельное презрение и обещание добиться исключения Колина, если он продолжит приставать к Алане. Простой тихий мальчик из Слизерина оказался настолько крут, что сумел приструнить даже Локхарта, хотя вот это вообще казалось невозможным. Однако, как только все еще профессор защиты от темных сил немного пришел в себя и снова начал приставать к Алане по поводу совместных фотосессий, размышлений о славе и о собственном великом путешествии, Невилл как-то отвлек его на себя. О чем они разговаривали, для всех осталось секретом, только вот после этого Локхарт не просто отстал от Аланы, он в принципе предпочитал сидеть в своем кабинете и не высовываться. Вся школа посматривала на Лонгботтома с искренним уважением, да и он заметно расправил плечи, только продолжал поглядывать на Алану с затаенной мольбой. Долго это продолжаться не могло, и девочка выбрала подходящую дату. Все должны будут праздновать Хэллоуин, студенты и преподаватели соберутся в Большом зале, а Алана и Невилл смогут выскользнуть из школы и отправиться в больницу Святого Мунго. Личный домовик семьи Лонгботтом уже был готов перенести ребят туда, куда им требовалось, и тихо трясся от страха в самом дальнем чулане родового дома. Он страшился сделать хоть что-то без приказа хозяйки и одновременно был готов перевернуть весь мир ради довольной улыбки своего хозяина, а уж выполнить одну из его крайне редких просьб… Не сказать, что операция была продумана до мелочей, однако никаких проблем ребята не предвидели и вообще думали, что смогут вернуться через пару часов и даже заглянуть на пир и стащить со столов хотя бы последнюю пару пирогов. И путь Драко и Тео неодобрительно хмурились, когда вспоминали о предстоящем приключении, но прикрыть своих друзей не отказывались, а Гермиона и вовсе предложила составить график перемещений по замку таким образом, чтобы отсутствия Невилла и Аланы никто не заметил. Уже через несколько часов все должно было произойти, и Алана не сомневалась в том, что у нее получится. Она внимательно выслушала рассказ Лонгботтома о том, как на их дом напали Пожиратели Смерти сразу после того, как Волдеморт исчез. В красках представляла себе безумные вопли преступников и жалобные крики их жертв, пытку, которая длилась часами и которая в итоге свела с ума обоих родителей Невилла. Представляла девочка и самого маленького мальчика, с ранних лет вынужденного навещать маму и папу в больнице и потихоньку примиряться с тем, что они никогда его не узнают, не посмотрят осмысленным взглядом, не улыбнутся по-человечески, не обнимут его. Тридцать первое октября — годовщина, как со дня смерти родителей самой Аланы, так и со дня трагедии Невилла Лонгботтома. Они вообще были очень похожи, даже родились в один и тот же день. Разве что в жизни Невилла не было Дурслей, но и папа и вторая семья на его пути тоже не появились. Алана знала наверняка: у нее обязательно получится исправить хотя бы эту ужасную несправедливость самой судьбы. Вот только… Воспоминание о призрачной фее в зеркале заставило девочку вздрогнуть и отвернуться, подойти к окну и прислониться лбом к холодной гладкой поверхности. Она не хотела лишаться своих сил. Теперь, когда до исполнения одного из самых горячих желаний недавнего прошлого осталось какие-то несколько часов, она отчаянно не хотела, чтобы загадочное нечто исполнило ее условия. Алана пыталась связаться с ним, чтобы сказать: она передумала, ничего делать не нужно, но золотистые искорки напрочь отказывались приходить, а доводить себя до такого состояния, чтобы вновь хотелось просто исчезнуть, девочка не собиралась. Это было жалкое состояние, мерзкое и отвратительное, и Алана надеялась больше никогда в нем не оказываться. Пусть уж лучше совсем без сил, чем так, как оно уже произошло однажды… Была еще одна возможность: извиниться перед Невиллом, сказать, что ничего не получится, что она не сумеет, не справится, и все пойдет не так, но… Но ведь это было неправдой, если не считать, конечно, последнее утверждение. Алане отчаянно не хватало отца, она кляла себя последними словами за то, что и сама не написала ему хотя бы небольшое послание с совой, и мальчишек отговорила связываться со взрослыми. — Ты готова? — тихо спросил Лонгботтом, когда школьники дружной и не очень, но огромной гурьбой отправились за свои столы, накрытые для настоящего пира. — Нет, — честно сказала Алана, взглянула в испуганные глаза своего друга и проводника, а затем покачала головой: ну какое там могло быть передумать, если на лице Лонгботтома не осталось ни одного розового пятна, а синеватые полосы на лбу и вовсе делали его похожим на покойника. Девчонка тяжело вздохнула и протянула слизеринцу руку. — Идем! Пришедший на зов Невилла домовой эльф, маленький, старенький, очень аккуратный, одетый в какое-то подобие белоснежных шорт и величественной мантии, сделанной из самого лучшего вафельного полотенца, накрахмаленного и отглаженного. Он кинул на девочку любопытный взгляд, и Алана невольно скривилась: у нее с эльфами не ладилось с самого детства. Теперь, понятное дело, она их больше не боялась, не билась в истерике при одном их появлении и не начинала задыхаться, но любви к ушастым существам ей это не добавило. Тем не менее, она удержала себя в руках, когда домовик прикоснулся к ней сморщенной маленькой лапкой, и все перед глазами завертелось. В себя Алана пришла уже посреди больничной палаты, в которой находились двое. Мужчина никак не отреагировал на появление гостьи, продолжая апатично смотреть в потолок. Время от времени его веки смыкались, затем размыкались снова, но все это происходило так ритмично, что девочка заподозрила действие заклинания. Женщина, впрочем, испуганно подскочила с кровати и метнулась к Невиллу в попытке защитить его. Ее помятая ночная рубашка выглядела неухоженной, длинные волосы сальными сосульками спускались вниз, а худые, истощенные пальцы, протянутые в сторону Невилла, больше напоминали скрюченные конечности самой старухи с косой, но Алана должна была признать себе, что несмотря на всю внешнюю неприглядность, от женщины исходил яркий и теплый свет. Это были родители Невилла. Они не смогли дать отпор своим врагам, но держались до последнего, чтобы защитить и уберечь своего сына и, быть может, Маргарет Поттер. Волдеморт ведь отправился к Поттерам и там развоплотился, но на помощь ему так никто и не пришел. Кто знает, какая доля заслуги в этом принадлежала чете Лонгботтомов. Алана посмотрела на Алису Лонгботтом, на Фрэнка Лонгботтом. Она прекрасно знала историю своей второй семьи, знала и простила, привязалась к ним всем сердцем и любила их так сильно, как только могла. И все же сейчас она смотрела на родителей Невилла и думала о том, что они защищали и ее тоже. Наверняка они даже не думали в тот момент ни о какой Маргарет Поттер, однако… Однако стояли против последователей Волдеморта точно так же, как ее родные отец и мать, с такой же решимостью, с такой же любовью. — Спасибо… — прошептала девочка, и в едином порыве вытащила из себя всю магию, на какую только была способна. Понятия не имела, что там творилось в сознании четы Лонгботтомов, но горела искренним желанием исцелить их, больше не думая ни о цене, ни о последствиях. Повинуясь ее воле, крохотные искорки окутали и мужчину и женщину, просочились в них. Вылетая обратно, они избавлялись от черной мерзкой жижи, и с каждой секундой взгляд родителей Невилла становился все осмысленнее. Они недоуменно разглядывали больничные стены, друг друга, собственное нелепое одеяние. Смотрели на Невилла, на Алану, на огоньки, которые спиралью закрутились над их головами, а затем медленно потянулись прочь, унося за собой теплое сияние и запах ландышей на рассвете. Пестрые бабочки собрались в том месте, куда раньше отправлялась вырванная из больных черная муть, а затем легкой стайкой метнулись ввысь, перемешиваясь в огненных лепестках искр, вспыхивая и сгорая. — Невилл?! — когда в больничной палате воцарилась прежняя темнота, Алиса Лонгботтом внезапно подскочила, кинулась к сыну и принялась судорожно его ощупывать. Она то заливисто хохотала, то навзрыд плакала, никак не могла успокоиться и все повторяла, раз за разом: — Невилл?! Это же ты, Невилл?! Сопливой белугой на всю больницу рыдал потрясенный Лонгботтом, который все никак не мог поверить в реальность происходящего. Наконец, Фрэнк Лонгботтом тоже поднялся со своего места, и семья превратилась в большой всхлипывающий клубок, внизу которого дрожал и ронял слезы совсем крохотный клубочек: домовик тоже не мог оставаться в стороне в такой момент. Алана же тяжело опустилась на стул возле изголовья больничной постели и потерла взмокший лоб. — Молодец, — прошептало уже знакомое нечто. — Спасибо, — пискнул крошка-эльф и загадочно взмахнул своими крохотными ручонками. Девочка сквозь слезы наблюдала за разыгравшейся перед ней картиной. Она понимала, что нечто слышала не просто так, она чувствовала, что золотистые искорки взмыли высоко вверх и возвращаться к прежней хозяйке не собирались. Она чувствовала, что даже если удастся взять в руки палочку, взмахнуть ею и произнести знакомое с детства простейшее заклинание, то ничего не произойдет. Она ни о чем не жалела.