Выпивать за свободу три стакана в минуту И везде свое детство искать чердаками Протянуть кое-как с восхода и до заката, И не спать всю ночь на кухне вместе с мышами
***
Яр продирает глаза. У него это, на самом деле, хер знает с какой попытки получается. Потому что в голову всякая дурь лезет. От поняшек, до Вали, и последнее однозначно лишнее. Его и так там слишком много — в голове. Хотя, давайте признаемся честно и откровенно — его из себя не вытащишь вообще никак. И вот совершенно не в том смысле, в котором хотелось бы. Поняли юмор, да? Разве что выскоблить можно, наверное, и то, с доброй половиной себя самого. Яр это давно понял, потому попытки и оставил. При чем тут нежелание, господи? Но вернемся к насущному. Потолок. Занимательно. Причем чей-то чужой: трещинок родных нет, да и больно белый. Яр в него для приличия еще пару минуток втыкает, а потом уже начинает головой вертеть и неуютно ерзать. О, а под ним еще и не диван. Хотя, пожалуй, о том, что он не дома можно было еще по потолку догадаться. Но дайте человеку потупить поутру. Это ж святое! По сторонам спальня какая-то разворачивается, и вот почему-то ни намека на то, что, а главное, с кем вчера было. Но тут на глаза попадается синяя рубашка в полосочку, аккуратно висящая на стуле… Ярик ресницами хлопает, судорожно хватаясь мыслями за эту деталь и напряженно думает про вчера. Кто же мог в этом быть? Кто? Ха. Конь в пальто! Между прочим, в сером… И тут Яра озаряет, он даже на постели садится. Дмитрий! Этот вечно полосатый, как тигр. И никакой сексуализации! В смысле тигра, а не Дмитрия. Голова звенит. Причем так назойливо, что кажется, что туда полчище комаров запустили, как следует разозлив. И все-таки, что вчера было? Память милостиво подкидывает фрагментики того, как Яр за эти красивые перламутровые пуговички цеплялся в баре, еще немного про то, как они по улице шли о чем-то увлеченно беседуя, самую малость того, что было здесь… И Валино лицо. Яр аж вздрагивает от неожиданности. Типа… Откуда бы ему тут взяться?! Что лицу, что целому Вале — нахер эти каламбуры. Валя-Валя… Может он его забирать приехал? Но, во-первых, почему не увез, а во-вторых… Во-вторых, Яр бы и на страшном суде ему не сказал, где находится. Хотя спьяну… Нет. Чепуха. Яр так и сидит в коматозе, тщетно копаясь в сбоящей памяти. И спасает от инфаркта инсульта его, пожалуй, только тот факт, что Валя ему, кажется снился. Может вот она — разгадка? Но тут его словно громом поражает новое откровение… В трещащем мозгу всплывает обрывочек диалога… — А жена твоя скоро придет? — А она дома… Яр аж с кровати сваливается, быстро на ноги вскакивая, с тихим: «Блять!» Жена, блять, дома была. А это, с девяностопроцентной вероятностью, значит, что все. Пизда рулям. Он, трясясь как маракасик (даром, что не шуршит), белье с брюками на себя натягивает, и в попыхах наизнанку рубашку пытается надеть. А в башке все гудит и прыгает. Этот умник, небось, еще и свалил, его одного-одинешеньку на растерзание жене оставив. Хотя нет. Дыши. Не стал бы он… Или стал? Яр на цыпочках выбирается из комнаты, вслушиваясь в каждый шелест. Тут из-за поворота раздается громкий женский смех. Яр про себя выдыхает: значит, пиздец временно откладывается. И выруливает туда. Ну не долбоеб ли? Любой другой на его месте скипнул бы отсюда, пока не изловили. Но Яр же честный мальчик? Правда? А картина перед ним предстает просто феерическая: Дмитрий, мирно сидящий за столом, да женщина примерно его лет около плиты, что-то увлеченно ему рассказывающая. Яр пару секунд непонимающе мигает, а затем решает все-таки выйти из тени. — Извините, что прерываю ваше единение… — осторожно ступая босыми ногами по холодному полу. Женщина тут же на него оборачивается, расплываясь в широченной улыбке. — Гляди-ка кто проснулся! — она тут же к нему подпархивает, аккуратно за руку хватая. — Ты садись, — оборачивается, будто что-то ища. — Тебе чай, кофе? — Чай, спасибо… — Яр садится огромными глазами на мирно жующего Дмитрия уставляясь. Тот в ответ только давится куском пирога и откашлявшись хохотать начинает. А у Яра на этом моменте вот ни разу не отлегает, он только зеленее становится. Потому как смех получается весьма сатанинским, и после такого вступления, совершенно не понятно, не пустят ли его часом на этот самый пирог. Женщина на Дмитрия оборачивается, укоризненно качая головой. — Дим… — глаза на Яра переводит. — Он тебе что, не сказал? — Не сказал что? — голос срывается. — Дима, — ее тон становится еще строже. — Не вежливо так пугать людей. Дмитрий, отсмеиваясь, снова кашляет. — А что такого? Яр зеньками хлопает, недоуменно переводя взгляд с Димочки на жену. При том, судя по кольцу, реальную. — Дима, — она грозит ему пальцем, и снова расплываясь в улыбке мягко Яровы ладони в свои берет. — Да не переживай ты так! Что тебе этот болван наплел? Что я поутру буду истерики устраивать и вещи собирать? — Яр, все еще охуевая, головой мотает. Но женщина, кажется, этого вовсе не замечает. — Не волнуйся! Мы с Димочкой в фиктивном браке, — замечая не слишком понимающий взгляд, она поясняет. — Ну, то есть, формально — мы женаты, но отношения у каждого свои. Ну… Так просто удобнее. Ни я, ни он к постоянным партнерам не тяготеем, а жить где-то надо, вот и живем вместе, а это сделать гораздо проще, имея роспись о браке… Яр кивает, медленно выдыхая. Так. Ну это… Это хорошо. Значит его, по крайней мере, не убьют, на пироги и прочие гастрономические прелести не пустят. Хотя в какой-то мере, наверное, даже жаль. Страдает тут тупо зря. Ни тебе прогресса с духовным преисполнением, ни мгновенной и безболезненной на худой конец. Но это так, общемировое, а если на секунду к настоящему вернуться, то тут даже вполне жить хочется. Яр взгляд с Дмитрия на его жену переводит туда-обратно, осмысляя. Хе. Это что же получается, почти как Валя с Юлей? Только наоборот. У тех секс по дружбе, у этих семья абсолютно без него. Интересные нынче люди на белом свете шастают, ничего не скажешь. И не то, чтобы это сильно удивительно, — интернет, он у Ярика имеется, — да вот встретить таких вживую аж два раза — слегонца неожиданно. И дело не в «неправильности», нет. Уж не Яру точно о таком проповеди читать, сам в курсе. Дело… В экзотичности, что ли? Тут вам все-таки не столица, а весьма камерный городишко, в котором одна половина населения — бабки, а вторая — гопники, ну и Ярослав-Николаич где-то между ними бродит. Все, вон по мегаполисам разбрелись, а он здесь тусует. Дурак что ли? Яр еще раз кивает, для убедительности, и было рот открывает… — Меня, кстати, Агата зовут, — женщина подмигивает ему, еще две чашки на стол ставя. — Ярослав, — он в ответ моргает, вопросительно уставляясь на них. — Очень приятно, — она крепко пожимает ему руку. — Кстати, — видимо улавливает Яров взгляд. — А третий еще спит? Теперь на нее и Дмитрий смотрит, сначала непонимающе, а потом расплываясь в ехидной улыбочке: — Кто третий? — и Яр кожей чувствует, что он дебила из себя только строит, а на самом деле выкупает, че за прикол тут происходит. И от этого нервно дергает. Яр тоже вылупляется на Агату, крепко стискивая пальцы в кулак — те аж белеют. Женщина немного тушуется: — Так вы ролевыми играми увлеклись?.. — она говорит неуверенно, пронзительно на мужа смотря. Тот мотает головой. — Тогда… — Она переводит взгляд на вконец позеленевшего Яра. — Кто такой Валя? Вот и все. Финиш. Или пиздец, как хотите. У Ярика к горлу подкатывает моментально, а руки чечетку отбивать начинают. Он кладет их на колени. А лучше бы на грудь, как у покойника. Потому что он понял. Понял. Но не принял и обработал, нет. А лучше бы так, если честно. Если бы люди все принимали и обрабатывали, наверное, не жизнь была бы, а сказка. Но у нас тут суровая реальность, забыли? Дмитрий, разбивая вдребезги молчание, усмехается: — Да, я тоже спросить хотел… — но затыкается, ловя Яров взгляд. А в нем как бы все. От отчаяния, до животного ужаса и отвращения. Ага. К себе любимому. Вся гамма негативных эмоций. Получите, распишитесь. Яр сглатывает. Громко и медленно, пытаясь унять тяжело бьющее по ребрам сердце. Его уже не фигурально тошнит, но блевануть на пол, как-то невежливо по отношению к таким радушным хозяевам. И он просто молчит, сцепив зубы. Перед глазами, как по заказу, снова возникает Валя. Улыбающийся, довольный и почему-то голый. И находящийся где-то совсем не там, где должен быть — в Яре. А вместе с ним и кристальное понимание — это был нихуя не сон. И нет, не в смысле, что Валя действительно тут давеча был. Ха-ха. Было бы неплохо… Нет. Яр их, блять, перепутал. Дмитрия и Валю. Валю и Дмитрия. Да, спьяну. Но разве этим прикроешься перед двумя парами внимательных глаз? Нет, всегда есть варик трусливо спиздеть что-то про то, что это, мол, парень, и сбежать, поджав хвост, но… От одной мысли об этом тошнить начинает еще сильнее. Нет уж. Вдох. Выдох. Он зажмуривается. — Дядя мой. Когда Яр открывает глаза, во взглядах напротив уже нет насмешки. Только напряженное непонимание. — В смысле? — Дмитрий как бы доверительно ему в лицо заглядывает. Яр молчит. Тут, кажется, объяснения если не совсем излишни, то, как минимум, не к месту. Перед ним последний год в ускоренном режиме проносится… Мерзко. Мерзко за этим наблюдать. За компульсивной дрочкой, за слезами в подушку, за пьянками, в попытке забыться, за бессмысленной еблей. И пускай, что последнее в его жизни появилось относительно недавно. Плевать. От этого все равно себя вывернуть на изнанку хочется и промыть как следует. А потом спросить, глядя в глаза: как ты во все это влез? Действительно, блять. Как? И что теперь с этим делать? — Тебя… Изнасиловал твой дядя? — все мысли сбивает Агата, мягко берущая его за плечо. Яр бессильно ухмыляется, опять зажмуриваясь. Головой качает. — Нет… Нет. Не в этом дело. — А в чем? — ее голос становится еще напряжённей. И оно вроде как хорошо, приятно даже. Типа, гляди, о тебе едва знакомые люди беспокоятся. Но… Да все «но» и так предельно ясны. — Я… — Яра душат слезы. Но он не заплачет. Нет. — Я его хочу… — о как. Складно. Никаких «люблю» (упаси Господь), никаких «влюблен». «Хочу» — типа по-взрослому. Типа правильно, без соплей. Но, похоже, всем вокруг и так предельно ясен масштаб катастрофы. — Пиздец, че… — Дмитрий на локти опирается, почему-то взгляд отводя. Яр дергается, как от пощечины. Кажется: вот щас отпиздят. Или, на худой конец, дяденек в белых халатах позовут. Но нет. Агатина ладонь мягко ложится на его голову, аккуратно поглаживает черные вихры — оброс совсем. — Тяжело, наверное, так… Да? — Яр плечами пожимает, прикусывая губу, чтоб слезы не полились. А по правде, от этих матерински нежных касаний хочется разрыдаться. — Не ври, тяжело. Тяжело… — она садится рядом, продолжая гладить. — Хочешь об этом поговорить? Или сменим тему? Яр на нее недоверчивый взгляд поднимает, носом шмыгая. — Если можно… Давайте о другом… — Агата пододвигает к нему чашку. — Ты пей, пей… Его не спрашивают про Валю. Ни словом не напоминают. Общаются, как ни в чем не бывало, расспрашивая о предпочтениях, интересах, прошлом, настоящем, будущем. Обо всем, короче. Каким-то образом умудряясь лавировать между скользкими темами. И Яру хорошо. Правда. Спокойно и уютно. Да. С привкусом горечи. Но уютно, так, как уже давно не бывало дома. Дмитрий провожает его до двери. — Ты это, если что звони, — он протягивает листочек с номером. — Понимаю, ситуация та еще. Но если вдруг, и компанию составлю, и если поговорить приспичит, ну и… — отмахивается. — Сам знаешь, в общем. Главное, знай: дерьмо случается. Только выбираться из него как-то надо. Умная мысль, че. Яр кивает и отворачивается. Что ж. Запомнит.***
Тошнит. То ли от количества выпитого, то ли от того, что не ел ни черта… А вернее всего от происходящего, но, напомните, чья это была идея? Яру кажется, что он наблюдает за собой со стороны. И видит все в самых мерзких подробностях и детальностях. Как гнется в спине, задницу по-блядски выпячивая; как потными ладошками комкает простынь, на каждый толчок крепче сжимая пальцы; как хрипло стонет; жмурит глаза. И его, кажется, правда сейчас вывернет от этого зрелища. Нет, как порево — на ура бы прокатило. Речь вовсе не о визуале. Речь о том, что в голове в этот момент. Речь о том, что за всем этим скрывается. Ведь Яру х о р о ш о. До звездочек и ангелочков перед глазами. Но на сколько же ему, блять, плохо. Все в этом мире относительно, так ведь? Потому как телу — заебись. Оно, собственно, это и делает — ебется. А головой хочется в форточку выйти. И вот это заебало. Один корень, а какие разные слова, м-м. — Охуенный, — над самым ухом. Яр коротко стонет в ответ, чуть подаваясь назад. Красиво, наверное. Но по факту, даже снаружи все не идеально: он весь взмокший, по бедру смазка течет, а в горле пустыня Сахара начинается. Каеф. Хотя, надо отметить, — трахают его профессионально. Со всякими выебонами. Но без них, наверняка, было бы тоскливее. Хотя, тоскливее чем сейчас… Нет, может быть, но для этого надо очень постараться. Ему разрыдаться хочется, от того, насколько он мерзкий, лживый, и еще с десяток подобных эпитетов. Ему помыться хочется. Ему… Чего-только не хочется. Но он здесь. Зачем? Хороший, черт побери, вопрос. Яр стискивает зубы, глуша постанывания, задыхается, слепнет. Ему плохо. Ему хорошо. Ему уже никак. Тело близится к оргазму, дрожат бедра, сжимаются пальцы. Пульсирует в животе и сводит ноги от кайфа. Животного, не человеческого. — Резче, — слова слетают с языка сами собой. — Блять, ре-езче, — но есть ли в них смысл? Есть ли смысл во всем происходящем? Перед глазами начинают плясать разноцветные пятнышки, а вместе с ними четкое осознание. Он кончит. Оденется. Скажет «спасибо». Уйдет. И не важно, попытаются его остановить, разговорить или трахнуть еще разок. Хватит. Быстро-медленно. Резко-слишком, сука резко. А нет. Надо еще. В голове штормом плескаются мысли, чувства, эмоции, но тут же из волн превращаются в мерзкую кашу, с гребанными комочками. Яр изгибается в предоргазменных муках, мечется под чужим телом, хрипит сдавленно… В голове звенящая пустота.***
Ночь выдается тяжкая. Нет, не в смысле секс-марафона. Это, объективно, было бы лучше, чем то, что происходит. Да что угодно было бы лучше… Яр блюет. При том, судя по всему, пытаясь кишки в тазик выплюнуть — внутри уже часа два, как ничего не осталось, а его все тошнит. Скачущий перед глазами бред, внутренности, стремящиеся покинуть пределы тела, три часа ночи. М-м. Каеф. Утешает, только нежно держащая его за отросшие патлы Агата. Святой человек, ей-богу. Яр уже почти клянется, что завтра же пойдет и свечечку в церкви поставит в ее честь. — Он перепил? — голоса слышаться откуда-то издалека, и Яр ощущает себя то ли мертвым то ли тяжело больным. Из разряда: «У него есть шанс, доктор?» «Может быть». — Похоже, что не только, — Дмитрий хлопает его по плечу. А тело скручивает новый рвотный позыв: ни вдохнуть, ни выдохнуть. — В каком смысле? — где-то на заднем фоне хрипит и сипит в перерывах между рвотой Яр. И получается у него это, надо отметить, лучше всякого Дарта Вейдера. — Похоже, что ему что-то подсыпали… Осознать до конца сказанное он не успевает — тело скручивает новый спазм. Нет, Яр что-то такое понял еще в клубе… Но не успел осмыслить прежде чем его повело окончательно. — Х-холодно… — Яр наконец-то разгибается, утирая ладонью рот. Горько и кисло — мало кому понравится выблевывать желудочный сок. — Воды… Пожалуйста, — он поднимает взгляд на Агату, ощущая, что еще немного и расползется по полу морской звездочкой, а мордой в собственной блевоте утонет, потому как голова все еще над многострадальным тазиком, — ноги-руки дрожат, едва удерживая измученное тело, а к горлу раз в секунду подкатывает… Женщина раздваивается, куда-то уплывая, и выглядит это по меньшей мере крипово. Яр зажмуривает глаза. — Дим, — Агата взмахом руки направляет его на кухню. И тут же кричит вслед, — и угля захвати! Яр измученно считает секунды, вслушиваясь в каждый шаг. И кажется, что он щас пизданется на тот свет без всяких бюрократических процедур небесной канцелярии. Сразу в котел. Потому как негоже своего родственника возжелать… Негоже, правда, и на ближних плевать… Ну, что ж, остается надеяться, что у них с Валей будут соседние котлы… Хотя нет, Яр же всего себя сдрочит такими темпами… В голове даже не каша, в натурально бурлящее ядовитое варево. Мысли скачут, аки блохи, и его то ли рыдать, то ли ржать, как истеричка с этого тянет… Наконец, Дмитрий возвращается. Надо сказать, весьма спешно, но сейчас даже его скорость кажется черепашьей. — Спасибо, — Яр с трудом успевает договорить, снова склоняясь над тазиком. Он пьет теплую воду, разгрызая стучащими зубами уголь. Его выворачивает этой самой водой. Он опять пьет, рот полощет, то и дело продолжая задыхаться в новом приступе. Когда вода заканчивается, его вновь рвет желчью, а потом уже ничем. Просто сгибается тело и не проталкивается в легкие воздух. Мерзко. Больно. Невыносимо. Перед глазами все плывет, как в калейдоскопе. Тело ощущается то невесомым, то наоборот тяжелым и неповоротливым, как мешок с крупой. А в мыслях, по традиции, — Валя, Валя, Валя и Валя. Он пузырится, то и дело меняя форму, цвет и черты, но отъехавшему сознанию на это похуй. Видно же, что Валя! Когда рвота становится реже, Дмитрий поднимает Яра, укладывает на постель, — встать на ноги самому у него уже не получается, — тазик оставляет рядом. От смены положения к горлу снова подкатывает, и Яр давясь с трудом вдыхая выплевывает… Что-то. Мерзкое и жгучее. Его лихорадит — весь пышет жаром, а сам трясется от озноба. Когда зрение немного восстанавливается, Яр различает над собой Дмитриево лицо. Он что-то тихонько бормочет. Молится что ли? Видать да… Яру бы сейчас не помешало. Однозначно… Но обдумать как следует это у него не получается — сознание снова утопает в плещущемся в мозгу яде, насылая новые волны галлюцинаций. Тихий шелест издаваемый Дмитрием приятно убаюкивает, и вскоре Яр проваливается в небытие. Бредовое и поверхностное…***
Яр глаза продрать не успевает, как в голову приходит четкое осознание — просыпаться не хочется. Желательно никогда. Почему? По кочану и по капусте. А то как-то слишком много причин перечислять. Для примера: Валя и… А зачем что-то еще, собственно? Одного этого пункта хватает для полноразмерного желания съехать с планеты куда-нибудь в соседнюю галактику. И память стереть, чтобы наверняка. Но это полемика. И посмотреть на мир приходится. Яр с трудом разлепляя веки водит красными зеньками по потолку, узнавая Дмитриеву люстру, поворачивает голову и… И хуеет. До самого основания. В сантиметре от него Агатино лицо. Он аж назад шарахается, чуть не падая с кровати. Сердце в пляс пускается, и кажется, что оно на ниточке внутри него держится и вот-вот оторвется к херам. Женщина во сне поворачивается на спину, и одеяло сползает с мягких плеч… Яр сглатывает, чувствуя, что пиздануться было не такой плохой идеей — она еще и голая. За ней, правда, обнаруживается мирно спящий Дмитрий и… Не особо понятно, разряжает ли это атмосферу. Потому как весьма закономерный вопрос всплывает: что. Тут. Вчера. Было?! В голове тут же возникают соответствующие картинки. Про то как его и так, и эдак… Или… Нет. Яр не хочет об этом думать. Он мотает головой, предпринимая вторую попытку рухнуть на пол. Агата потягивается, открывая глаза, зевает. Видимо Ярослав-Николаич таки прожег в ней дырку, раз она под его яростным взором соизволила проснуться. — Чего сидишь ошарашенный? — сонно морщась она садится на постели. Одеяло окончательно сползает. Яр впивается взглядом в ее лицо, стараясь не смотреть ниже… Потому что?.. Потому что это не Валина баба? Потому что это Агата? Да хер знает, почему. — А… — она ухмыляется. — Голую женщину никогда не видел? — Видел, — главное уверенно сказать, остальное похуй. — Но… Вы… И… — Так, малец, давай-ка переходи на «ты». А то я себе лишний десяточек уже прибавляю, — она не секунду задумывается. — И к Димочке тоже, а то у него самомнение вырастит ого-го как. До небес. Яр судорожно кивает, тут же из зеленого перекрашиваясь в красноватый: — У нас что-то было? — с трудом слова выдавливает. Агата только хихикает: — Было весело, — она усмехается, походя трогая его лоб — почти не горячий. Но тут же ловит на себе испуганный взгляд. — Тебя рвало всю ночь. Яр непонимающе мигает пару секунд, оборачиваясь. И действительно — около кровати стоит тазик. Спасибо, что чистый. — Я перепил? — а в голове пустота. Память, видать, отключили. — Тебе кто-то наркоту подсыпал… — она говорит это так спокойно, будто бы такое каждый день происходит… И вот тут Яр чувствует, как окончательно становится зеленым. Как по заказу вспыхивают разрозненные воспоминаний… Ему. Кто-то. Что-то. Подсыпал… И это… Финиш. Потому что… Влип? Не уследил? Повелся? Или просто потому что долбоебизм наказуем. Яр же знал, что это все не безопасно, но продолжал. И это каким-то тревожным звоночком в голове отдается, типа, ты дурак? Ведь его двести раз могли изнасиловать и убить или изувечить. Отводило. До вчерашнего дня. А теперь стало страшно. Вполне рационально, кстати. — Пойдем кофе пить, авось очухаешься, — Агата ловко соскальзывает с кровати и покачивая бедрами к стулу походит, снимая с него какую-то цветастую тряпку. Легко накидывает на аккуратные плечи. Тряпка оказывается шелковым халатиком, который нежно струится по ее телу. И Яр любуется ей. Потому что это… Правда красиво. Нет, не встанет. Да и почти никакой эротики в это не вкладывается. Просто красиво. Худые плечи, маленькая грудь, плохо прикрытая тканью халата, чуть полноватые бедра, и в то же время изящные ноги. Она даже не завязывает халат, взмахом руки подзывая его к себе, мол, идем. И Яр идет. На плите варится кофе. Под туркой тихонько шипит газ, а Агата нарезает яблочки для пирога. — Задание для супергероя, — она кивает на оставшиеся яблоки. — Почисть и нарежь, пожалуйста, а я пока тестом займусь. Яр кивает, медленно к столешнице подходя. Потому что это… Что-то новое в его жизни. А вернее хорошо забытое. Что-то из детства. И не в смысле, что он к семнадцати годам остался бытовым инвалидом, просто… Пироги, не покупные, а такие, домашние, — это воспоминание из их с Валей дальнего прошлого… В голове херня какая-то, а по губам ностальгическая улыбочка ползет. Что ж. Тоже неплохо. Яр несколько неловко подхватывает нож, начиная яблоки чистить. Интересно, а он вообще этим когда-то занимался? В смысле непосредственно чисткой яблок? Надо будет у Вали спросить… А вот тут вся ностальгия рассыпается, оставляя неприкрытым все дерьмо, которое в башке за эти годы скопилось. Спросить. У Вали. Это ж пиздец какой квест последнее время. Его вообще хер поймаешь, в перерыве между женщиной и работой. У него эти два пунктика в жизни, как инь и янь — не кончаются и взаимно проникают. Мечта. Яр мрачнеет буквально за секунду, тут же утопая в круговороте мыслей. И снова: Валя, Валя. Валя. Яр не замечает, как нож соскальзывает с гладкой кожуры, впиваясь в палец. Ярик моргает, убирая лезвие и с каким-то пустым безразличием вздыхает, глядя на текущую по пальцу кровь, тут же продолжая чистить яблоко. Кровь капает на уже почищенные и порезанные. Яр вытирает ее чистой рукой. И снова: кап. — Агата, я… — женщина реагирует почти моментально, поворачиваясь к нему. — Батюшки, кровищи то сколько! — но она не суетится, нет. Просто спокойно и методично достает из аптечки пластырь. — Друг мой, ты себе палец отрезал? — Яр головой мотает, засовывая окровавленную руку под воду. Агата заклеивает ранку пластырем. Яр смотрит на него, снова беря в руки злосчастный нож. А ведь с сердечком так не сделаешь. Пластырем не заклеишь, бинтом не перемотаешь. Или нет? Или алкоголь, сигаретка, да сексы всякие — и есть то чудесное спасение? Или туфта? Суррогат. Жвачка вместо пищи. Хуйня вместо излечения. Алкоголь — он не друг тебе. Он тебе ответов не подскажет, а в могилу еще как сведет. Пьешь, пьешь, потом хватать перестает, не торкает, пьешь больше. И больше. А потом и этого мало становится. Что тогда? Дорожку снюхать? На иглу сесть? И дистанция между наркотой и алкоголем, она, не такая уж и большая, когда речь о зависимости заходит. Ее иногда и вовсе нет. Особенно, когда обстоятельства складываются. Дружочек-пирожочек в рукаве принес, любовник предложил, в напиток подсыпали. О-па. А это кажется Яров случай. Нет, ему пиздец как не понравилось. Его рвало как грелку вместе с тузиком, да, оно понятно. Но ведь однажды наступит тот момент, когда пьяным быть приестся. Когда секс перестанет удовольствие доставлять. Когда курение не успокоит. Что тогда? По вене пустить или сразу вперед ногами? А до этого «перестанет», «надоест», «приестся» пиздец как мало осталось, на самом деле. Яр уже пьет почти каждый день. Иногда после работы сил даже поесть нет, а выпить все равно тянет. А почему бы и нет? Готовить не надо, под рукой все есть, сразу. И это какая-то хуйня. Неправильная. И опасная. Перед Яром все эти факты возникают, как замок из тумана. Огромный такой. И неприступный. Можно сразу лыжи разворачивать и чесать назад. До него наконец доходит, что он в глубокой заднице. Не завтра, не через неделю, а прямо, сука, сейчас. Потому что, что будет, если ему еще разочек подсыпят чего-нить? Если правильней дозу рассчитают. И его унесет сладостным седативным эффектом? Если предложат, а он по пьяни или с горя не откажется? Если, если, если… И страшно от этого становится до трясучки. Вдруг не справлюсь? Вдруг подведу сам себя, а потом и доведу. До могилы. Вдруг, вдруг, вдруг… Но есть еще один фактик. Нехуевый такой. Яр не бросит к бутылке прикладываться. Не-а. Не сможет тупо, пока что-то еще в своей жизни не обнаружит, кроме одного любвеобильного мудака. Хуево, оказывается, собой не владеть. Очень хуево. Яблоки заканчиваются, и Яр тупо шарит глазами по столу, в поисках чего-то еще, чем можно руки занять. — Нарезал? — Агата подходит, нежно его за плечо потрепывая. — Умница. Садись, будем кофе пить. Яр все тем же пустым взглядом кухню обводя, на стул опускается. Рядом садится Агата ставя на стол две чашки. Яр делает глоток, внезапно осознавая, что в кофе нет коньяка. В кофе нет коньяка. И осознавать этот факт — пиздец. Точнее понимать, что он это заметил. Что там нет коньяка, впервые за прорву времени. Что он бухает каждый день. Понемногу, по капельке, по две, по стаканчику. Ну немного ведь, правда? А потом такие вот умники оказываются в больничках в обнимку с капельницей. Вот только «бывших» не бывает. А если и бывают, то Яр не из их числа. Не сможет. Силенок не хватит, такими темпами. Дыши. Ты еще не алкаш. Ты всего лишь пьяница. А это лечится. Не волнуйся. Как? У мозгоправа. Не хочешь? Или спится менее страшно, чем к дяде в белом халате прийти? Выбирай. Решай. Здесь. Сейчас. — А что этот твой… Таинственный дядюшка? — Агата легко взмахивает кистью руки, изящно складывая пальцы. — Как так вообще получилось, что ты… Яр давится кофе. Морщится. — Не знаю, — голоса нет. Он ее почти перебивает, но услышать это до конца страшно. Что ты… Его хочешь? Терпимо. В него влюбился? Хуже. А вот «любишь» это уже пиздец. — Он… Такой прекрасный? — она будто и не обращает внимания на бурю эмоций напротив. — Он мудак. — Это почему же? — ей интересно. Ей правда всего лишь интересно, и ничего такого в этом нет. Но Яр снова чувствует себя в том злосчастном подъезде. И это нихуя не смешно. — Он баб почти каждый день притаскивает, а потом тр… Спит с ними. — Женщин, дорогой мой, женщин. — Нет! — Яр непроизвольно скалится. –Ты — женщина. А они — бабы. А в голове здравый смысл: тук-тук, а чем ты сам лучше, а? Сидишь тут на кухне своего любовника, с его женой чаи гоняешь. Ничего не напоминает? Яр чувствует, как холодеет. — Я просто… Должен весь процесс слушать каждый день и… — А ты не пробовал с ним поговорить? — как все просто. Взял и поговорил… Конечно. — Нет, — Яр нервно сглатывает. — Он… Не поймет. Или отшутится, — ох, дебил ты, Ярослав-Николаич… Кто не рискует, тот не пьет шампанского, а водку из горла хлещет, прямо как ты… Надо будет об этом подумать. — Понимаю, только… — Агата загадочно прикрывает глаза. — За что же ты его любишь, раз он мудак? Резонно. Что ж. Он молчит. К ним приходит Дмитрий, кофе себе наливает. Они говорят о чем-то. Тихо и ласково. Совсем иначе, чем Юля с ним разговаривает, хоть они с Агатой чем-то и похожи… Но в то же время… Агата не лезет к нему, она просто спрашивает. Коротко и четко. А Юля… Ей все знать нужно. Все-все. И черта с два ты куда-то от этого денешься. И Яр слушает их. Пространные речи, мимолетные нежности… А в голове все это время вертится и грохочет мысль: за что ты его любишь? Вот за что?! На прощанье Агата сует ему в руки бумажный пакет с куском свежеиспеченного пирога. Яр было уже дверь открывает, как она ловит его за плечо: — Выбирайся из этого, мальчик, — он напряженно сжимает губы, тут же легко улыбаясь. Выбирайся из этого дерьма. Яр молча кивает, захлопывая дверь.***
— Ну и где ты опять шляешься? — на пороге его встречает Валя. Суровый Валя. И это что-то странное. Видать, ему сегодня не дали… Яр усмехается этой мысли, как ни в чем не бывало, стягивая кеды. — У Юли… — бросает он, мимо проходя, но Валя хватает его за руку. — Юля, дорогой мой, полчаса назад ушла, — сжимает пальцы сильнее. — Еще раз спрашиваю: где ты шляешься? Яр на секунду застывает от удивления, но тут же скалится, резко выдираясь: — Вовремя спохватился. И действительно, блять, вовремя. Интересно, а Юля ему прямо все выложила или только половину, раз такие вопросы вообще появились? И немаловажный факт: спьяну или по совести, трезвая? Что? Не справилась? Не смогла мальца жизни научить? Выскользнул из рук, как мыло в душе? И от этого становится мерзко. Яр стискивает зубы, сжимая ладони в кулаки. Чувствуя себя преданным. — Яр, — Валя вздыхает. В суровость резко врывается жалобность, и Ярик бровь поднимает, оборачиваясь. — Я же правда волнуюсь… Что-то внутри обрывается на этой фразе. Она как волшебный ключик в замочке души проворачивается и все баррикады, строящиеся так долго, рушатся, оставляя его перед Валей все равно что голым. Он уже за одно это, кажется, готов броситься к нему на шею и все простить. Ау, гордость, ты где? Но в лице Яр почти не меняется, сохраняя обиженную мину. Он молчит, продолжая выжидающе на Валю смотреть. Типа интересно, что тот скажет? А Валя на него смотрит. Страдальчески и самую малость растерянно. И это, надо отметить, крайне редкая эмоция на его гладко выбритом ебале. Яр бы многое отдал, чтобы ее почаще видеть. Нет, не потому что он конченный садист, просто это не обыкновенная веселая маска, а, наконец, что-то настоящее, искреннее. Но Валя молчит. Ну раз не хочет говорить, пусть и не говорит. Яр ухмыляется и кивает, проходя на кухню. — Ты не ответил на вопрос, — в голосе снова появляются металлические нотки. Валя входит за ним. Яр безразлично оборачивается, плюхаясь на диван, сумку ставит на пол. Валя, все такой же напряженный и, кажется, нервный, пододвигает стул, садясь напротив. Им бы поговорить сейчас, а не оскорблениями и претензиями обмениваться. Вот без шуток. Но после полутора лет молчания как-то оно не клеится. Не работает. — Что ты там спросил? — Яр подчеркнуто лениво потягивается, — где я, пардон, шляюсь? — он хамит. Откровенно хамит. И искреннее этому радуется. Потому что Валя заслужил? А вот это очень хороший вопрос. И ответ на него весьма субъективный, как не прискорбно. Но для Яра, вот честно, да. Заслужил. Молчанием своим, безразличием. Но с другой стороны… А не правильнее ли было прямо сказать, мол, так и так, Валя, парит меня невъебенно, что ты в похуиста играешь и денно и нощно только и мечтаешь, что о перепихоне с какой-то дурочкой, вместо того, чтобы на меня, племянника своего, хоть капельку внимания обратить? Но Яру стремно. И самую малость стыдно… И оно-то в принципе понятно, да не делаются так дела, не-а. — Валя, ты, наверное, удивишься… — он делает паузу, наклоняясь вперед. — У друзей. И плевать что это откровенный пиздеж. Что он ему ответить должен? Вчера меня чуть не изнасиловали, поэтому ночью я кантовался у сорокалетнего любовника, а утром с его полуголой женой пек пироги? Смешно. — Хорошо, — Валя медленно выдыхает, сцепляя руки в замок. — А кто эти друзья? Почему ты никогда о них не говорил? — А тебе прям так хотелось о них послушать? Ярик огрызается, снова откидываясь на спинку дивана. В Валеном интересе чувствуется что-то противоестественное. Как будто он уже все знает и лишь хочет проверить, насколько заврался племянник. Хотя, скорее всего так оно и есть. И Юля не выдержала. Яр нервно скрипит зубами, пытаясь понять масштаб трагедии и объем обиды на Юлю. Валя молчит. Кажется, даже немного взгляд потупив. Ну и пусть сидит и думает. О своем поведении, блин. И Яр снова принимается рассказывать сказку. Ну а что ему, собственно, остается? — Обычные люди. Ну зашел в гости, засиделись. Домой идти пешком поздно, автобусы не ходят, ну я решил остаться… — и звучит все это настолько неубедительно и лживо, что Яр самому от себя противно. — Ну а… — Валя поднимает руку, останавливая. — Вот только не надо врать. Яр нервно хмыкает, скрещивая на груди руки. — Ну а что ты хочешь услышать? — он понижает голос, переходя на совсем интимную интонацию. Во взгляде напротив появляется испуг. И Яр от слова совсем не вдупляет, хорошо это, или наоборот — крайне скверно. — Честный ответ. — М… — он растягивает губы в хищной улыбке. — Это какой же? Валя медленно вздыхает, расправляя плечи. Ему тяжело. Все это думать, все это говорить, но кто ж кузнец своего счастья? — Ты каждый день припераешься домой пьяный, под ночь, непонятно где и с кем таскаешься! Что я по-твоему должен думать? — А ты прям внимание обращаешь? — резонно. В десяточку. — Вообще-то да! — Валя злится. Не понимает и злится. Или наоборот, все прекрасно осознает? Яр только сильнее зубы стискивает, вставая. Начинает из сумки какие-то вещи доставать. То ли чтобы успокоиться, то ли, чтобы показать насколько ему все это безразлично. — Ты только говоришь постоянно, что с Юлей, а потом выясняется… — Да какая тебе разница! — Яр уже откровенно орет, потому что хочется. Уже давно. Орать и трясти за грудки, чтоб опомнился. Чтобы Валя ведьминский дурман с себя стряхнул наконец. Чтобы хоть что-то понял. — Объясни мне, зачем врать? Все настолько плохо, что ты… — Да, — Яр перебивает, со злостью швыряя мобильник на покрывало. — Валя, все настолько плохо! Потому что кое-кто, не буду тыкать пальцем, каждый день притаскивает в квартиру размалеванных кур. И плевать хотел на все остальное! Валя на секунду столбенеет: — Они — не куры, а… — Что, глядишь на мою кислую мину, и падает? — он выдерживает паузу, дожидаясь ахуя на лице напротив, — Настроение. А на Вале как бы все написано. Оскорбленность, например. Но есть ли разница? Потому что он, по-честному, уже кажется и сам не понимает, что случилось с его нормальным искренним племянником. Во что он превратился. И куда делся. Упустил? Виноват? Или это просто возраст такой? И голова от этого трещит нещадно, это за версту видно. Вале стремно, стыдно и плохо. А у Яра сил хватает только мрачно лыбиться этому, да шуточки отпускать. — Яр! — Валя злится. Валя хмурится. Вале обидно. — Вот честно скажи — они наркоманы? Шпана? Гопники?! В чем проблема просто взять и объяснить? Яр натыкается на бумажный сверток на дне сумки, и ухмыльнувшись, резко пихает его Вале в руки: — Друзья-наркоманы тебе вот, передали. И с одной стороны — обидно до слез, за такое недоверие, а с другой… Разве Яр давал повод в себе не сомневаться? Разве хоть что-то сделал? А оно никому и не нужно было до этого дня. Плевать было! Валя ошарашенно пакет разворачивает, внезапно расплываясь в удивленной улыбке… — Значит все-таки… — Что? — Вот дурень! — он тепло смеется, кладя сверток на колени. — У него девушка появилась, а он в молчанку играть… — Чего? — Яр от неожиданности аж на диван садится. Вот это номер. Как говорится, как внезапный удар веслом. Хоть стой, хоть падай. Это что же получается, с Юли взятки гладки? Не спалила-таки подопечного? А у Вали даже интонация меняется, и морщины на лице разглаживаются. Он как будто молодеет года на три… — Ты думаешь я самодельный пирог от покупного не отличаю? — Да нет, — Яр выдыхает, немного тушуясь. — Это жена друга испекла, она… — А это… — Валя выуживает из кармана блестящую бумажки и крутит у Яра перед носом. — Тоже для подруги друга? — Отдай, — Яр тут же выхватывает презерватив и сминает в руке. — Ну а зачем тогда? — Валя ухмыляется, делая паузу. — Ты… Их надуваешь? — еще и лыбится во все тридцать два. Ну конечно, постебать племянника, это ж святое! — Валя! — Яр густо краснеет, сжимая губы. — А потом кидаешь с балкона… — Валя снова смеется. Искренне, по-доброму… И Яр тоже подхватывает этот странный, стыдный смех… И чувствуется во всем этом какое-то малопонятное единение. Словно и не было полутора лет молчания, непонимания и игнора. Как будто они все те же просто-родственники… — Может это вообще не мой! — Яр давится, закашливаясь. — А чей? — Валя загадочно бровь поднимает. — Не мой размерчик… — А твои подруги, думаешь, ничего такого при себе не имеют? — А зачем? — Валя непонимающе мигает, доставая из свертка какую-то бумажку. — Ну… Это ты такой порядочный. А если у партнера вдруг нету, что делать? Валя задумчиво кивает, опуская взгляд… — Экий, ты у меня прошареный… Яр нервно отшатывается: — Это логично, Валь. Он только отмахивается, пробегаясь взглядом по записке. «Здравствуйте, Валерий. Сегодня ваш племянник рассказал, как вы ему дороги, и я решила передать вам этот пирог. Пожалуйста, будте бережнее к своим близким и помните, что вы важны для них.» Занимательно… — Что это? Валя сминает бумажку, пряча в карман. — Просто мусор. Яр только пожимает плечами. Это ли не доверие? А эта скотина не ценит нихуя… Хотя сейчас думать об этом не хочется. Совершенно. Потому что вместо привычного Вали перед ним вдруг возникает тот, давно забытый образ детства, так недолго продержавшийся после всего случившегося… Господи, неужели эта наркота до сих пор действует, раз Яр такие галюны ловит? Или просто Валя, на самом деле все тот же Валя? Хороший вопрос. Очень хороший. — Да… — он кладет пирог на стол, откидываясь на спинку стула, ногу на ногу закидывает. — Помню, как это было в студенческие годы… У одного девушка, у второго уже жена, а ты оди-ин… И то ли тоскливо тебе, то ли наоборот, свобода. На его лице возникает ностальгическая улыбка и сами собой сладостно закрываются глаза. — Ты — один? Не верю… — Яр уже почти беззлобно хмыкает, а сам смотрит на него, и зрачки потихоньку в сердечки превращаются. Потому что — вот оно. Вот то, на что он запал, во что (черт с ним) влюбился. — Представь себе! А братец уже за мамкой твоей ухлестывал. Нет, пара красивая, да характер у обоих… — он только отмахивается. — Помню, как он домой ее первый раз привел, с папой чуть плохо не сделалось… Посмеивается. Вспоминает. И от этого на душе, в общем-то весьма черной, становится тепло и… Правильно, что ли? Тут, кажется комментарии и вовсе излишни. — Ага, а потом когда она сказала, что ты будешь… Ух, сколько Колька мне в жилетку плакался. «На кой я с этой стервой связался?!» — и другому от такого упоминания собственных родителей сделалось бы обидно… А Яр только ухмыляется и кивает. Потому что на горьком опыте еще лет в пять познал, что это такое… — Да она ж просто психопатка была… — Есть, Яся, есть! — Яр сначала столбенеет, а потом расплывается в лужицу от такого обращения. И это тоже оно — прошлое. Забытое и покрывшееся пылью. — Коптят они еще небо в своей загранице, можешь не переживать. — Да я как бы… Но Валя, кажется, окончательно в воспоминаниях утонул и не слушает… — Ой.! — он хватается за лицо, качая головой. — А когда ты родился! Они ж тогда расстались, а Лиза номер сменила… Я с трудом ее отыскал. Смотрю, а она опять с кем-то романы крутит. Говорю, отдавай ребенка, раз тебе чхать на него. Нет же. Уперлась. «Я вас знать не хочу, вы мне жизнь сломали!» А при чем тут я, спрашивается? Пришел к братцу, говорю, угробит она твоего сына. Долго мы с ним тогда спорили… Только через год эти голубки помирились… Потом, правда, опять поссорились и стали тебя друг другу перекидывать… Но это ты, наверное, и сам помнишь… Помнит. И пьяного отца, и истерящую мать… А еще Валю. Валю, с которым было тепло и спокойно… Который давал конфеты и читал сказки. Который не требовал быть идеальным… Который… Да много что «который», тут всего и не перечислишь… — Ты меня потом к себе забрал… — Яр поудобней устраивает голову на спинке, ноги на дивал подтягивая. — Если бы все так просто! — а Валя смеется. И Яру тоже смеяться хочется. Непонятно над чем. — Я им сколько раз предлагал — отдайте мне ребенка, раз сами не способны нормально о нем заботиться! Нет же. Надо было все, как обычно, через одно место провернуть! Они ж тогда попросили меня с тобой недельку посидеть, а потом выяснилось, что эта парочка за рубеж ускакала, а ты мне остаешься. Вот разве нельзя было нормально мне сказать?! Потом еще приходилось Колей притворяться… Потому что кто опеку за ребенка на меня перепишет? Никто! Спасибо хоть, что с собой не увезли… Валя делает паузу, мечтательно глаза прикрывая. А Яру хорошо. Просто здесь и просто с ним. И на время даже забывается ноющая душа… Потому что он опять маленький, опять ребенок, у которого на целом свете только и есть что дядя-Валя… — А потом, помнишь, как ты в школе сочинение писал, про родителей? Они тогда чуть службу опеки не вызвали… Я, правда, вовремя сказал, что ты мне не сын, а племянник и проживаешь со мной а не с этими извергами… Благо директрису уговорить удалось… Я ж тогда с ней встречался… И только тогда выяснилось, что она — директор твоей школы… Правда документы пришлось забрать и перевести тебя, но это ж вроде только к лучшему было? И логопед тебя не донимал из-за молчаливости… Мне говорили, что ты стоишь у доски и молчишь, а когда говоришь — заикаешься… Ох, Коля, Коля… Вмазал бы я ему хорошенько, если б мог, это ж он тебя тиранил за произношение. Говнюк… Да и неплохо мы с тобой тогда жили, скажи? Яр кивает, прикрывая веки… Валя что-то говорит ему, вспоминая. Его, их, их совместную жизнь… И Яр понимает — вот оно, чувство дома. Давно забытое и, казалось, потерянное… Валя рассказывает дальше, с головой уходит в воспоминания, не замечая, как племянник засыпает. Яру хорошо. Ему снится детство. И дом.***
Раз. Два. Три… Семь. Десять. Яр ритмично покачивается, про себя считая толчки, стискивает до скрежета зубы. Разработали его, определенно, хуево, спасибо, называется, что сам подготовился. И да, Дмитрий ему смазку-таки подогнал, правда сегодняшний гондон решил ей пренебречь. Плюнул и погнали. Ох, блять. Яр пытается взять чуть глубже, а вернее сказать, просто немного иначе. Потому что долбят его хоть и с пристрастием — попадает товарищ определенно не туда. Мерзко. Подсобка. Здесь пыльно и грязно. А еще темно. При том — что в реальности, что в сбоящем сознании. Одно перетекает в другое, становясь единым целым, тянется и чавкает, как прилипшая к кеду жвачка. А еще не кончается. И это… Хуевенько. Хуевенько это чувствовать. Еще хуже — осознавать. Яр тихо поскуливает, непроизвольно слюнявя грубую ладонь, зажимающую его рот, то ли от едва уловимого удовольствия, то ли от явного дискомфорта. По телу, как змея ползет странное, ядовито опьяняющее возбуждение… Ноги не держат — трясутся коленки, так что от напряжения сводит, а внутри противно медленно хлюпает при каждом размашистом толчке. — Блять, — утробное урчание сзади, кайфа, если честно, не добавляет. Но это… Терпимо. В отличие от… Яр мычит, вцепляясь в чужое запястье ногтями. Ему больно, откровенно больно. Кто ж так вколачивает-то немилосердно! Он с трудом отдирает ладонь от губ: — Аккуратней! — тут же получает резкий удар по лицу. — Терпи, блять! — но мужчина начинает двигаться чуть медленней. И на том спасибо. Господи… Господи. Господи! Яр стискивает зубы, сжимая руку в кулак. И куда его глаза смотрели, когда он вот с этим соглашался на секс? Если конечно это можно назвать как-то иначе, кроме как трахом в подсобке весьма сомнительного клуба — спасибо Дмитрию за протекцию, Гошенька бы Яра после такого точно на порог не пустил. И правильно сделал бы, между прочим. Яра тошнит. Тошнит от себя, от этого помещения, где противно воняет, от «партнера», которого, говоря по чести, Яр и рассмотреть-то не успел… Блять. Как же погано. Тело уплывает. Кажется, еще немного, и он расползется лужей на полу. Не удержат ноги бренного туловища, и все. Пиши пропало. Мужик снова переходит на резкость и быстроту, низко постанывая за спиной. Одной рукой он снова зажимает Яру рот, тут же проталкивая пальцы внутрь. Яр давится, сдерживая рвотный позыв, пытаясь выдраться или, на худой конец выплюнуть, но тут же вторая рука впивается ему в горло. — Соси. Потом пригодится. Яр крепче вцепляясь в стенку, начинает послушно облизывать грубые подушечки пальцев. Блять. Блять. Блять! Вот зачем? Зачем он… Все мысли сминает резкий шлепок по заднице. Мужчина до синяков впивается в его кожу, ведет рукой дальше, забирается под футболку, стискивая грудь, грубо сжимая и оттягивая сосок. — Блять, у тебя даже сисек нет. «Логично, черт возьми!» Но он продолжает облизывать пальцы, болезненно постанывая в них. Перед глазами плывут разноцветные круги. Это ж сколько надо было выпить? И сколько, блять, надо было думать, чтобы на вот это вот согласиться? Ноль секунд? Очевидно да. Мужик окончательно срывается в долбежку, а у Яра от дрожи и боли уже зуб на зуб не попадает, из горла рвется болезненный вскрик. Вдруг мужчина резко замирает. Толкается не сильно еще два раза. Снова… И Яр чувствует, что готов танцевать во славу всем богам (ага, прямо на трясущихся ногах), потому как это чмо наконец-то кончило. Колени подгибаются окончательно, и Яр оседает на пол. Мир делает мертвую петлю, переворачиваясь вверх дном, и меркнет. Прозреть получается только через несколько секунд. Сзади раздается хриплый смех и Яр оборачивается, походя понимая, что сидит на полу. — Вставай, шлюшка. Завтра в школу вставать в семь, — мужик защелкивает ремень, распахивая дверь, и скрывается в темноте клуба. Раз за разом. Ничего не меняется.