***
Херня наступает в жизни, как правило неожиданно. Когда вроде как еще вчера было все в порядке, а сегодня — бах, и пиздец. Но это как правило, и исключений никто отменять не собирался. Ожидать прилета в ебало неприятно, особенно, когда не совсем уверен, что прилетит. Ведь онлайн все более-менее хорошо и даже замечательно, но душонка-то наеб чувствует и весь отдых вместе с наслаждением на хер идет. Обидно. К одиночеству Яр привык быстро, но болезненно. Потому что счастье кончилось внезапно и мгновенно, даже подготовиться толком не дали. Хотя готовиться он сам начал сильно загодя, жопой видимо чувствуя, что безудержное веселье однажды прекратится. Хотя как — «веселье»… Просто жизнь (наконец-то) без нюансов. Простая, человеческая. И он бы рад быть приятно удивленным пессимистом, да вот не свезло, оказался прав. После шести лет разлуки эту ощущалось как нож… Даже не в спину — в печень. Ведь поначалу все хорошо было. Сначала их было двое. Снова. Прямо как в детстве. Когда один — странный ребенок, а второй — добрый взрослый, который поймет и примет. Да и можно ли было по-другому после стольких лет? Можно. Потом оказалось — можно. Потом оказалось, что не клеится прежняя иерархия. Нет больше «их». Обыкновенных по своей сути дяди и племянника. Нету. Ни прежних семейных вечеров, ни разговоров… Только что-то мерзлое, пустое. Валя — мужчина взрослый, да и если посмотреть в близи, адекватный… Даром, что срок мотал — по глупости же вышло. И ему, предсказуемо, мало стало семейной, недо-детско-родительской бытовухи. Что там говорят про лодки, крушения и быт? Отношений захотелось. С Валеным обаянием и вполне привлекательной рожей склеить подвыпившую девушку в клубе, труда почти не составляло. По началу были отели, да и романчики эти продолжались, каждый, плюс-минус по месяцу. А потом, с какой-то садистской резкостью девушки стали появляться в доме, а продолжительность романов сократилось сперва до двух недель, а потом и вовсе переросла во что-то спонтанное, дай бог, эти самые две недели длящееся. Нет, конечно экономия, — отели-то дорогие, — все-дела, но скоро смешно быть перестало. С тех пор, как закрутили Валю работа и мимолетные романчики, дома стало нестерпимо пусто. Особенно пусто становилось, по какой-то упоротой логике, когда в квартире прибавлялось третье лицо, именуемое Валиной девушкой. Чисто из интереса, он действительно не путает имена? Потому что Яр даже запоминать их не пытался. Кажется, первую звали Нина… Ну значит все они и будут Нинами, чего зря голову забивать информацией, которая к завтра уже устареет? Просто конфликтов на эту тему Яр никогда не заставал… На кухне царит полупрозрачная тьма. Такая, сквозь которую прекрасно видны сколы кафеля и подтеки жира на стенах. Полупустая бутылка Абрау-Дюрсо забыто притулилась на подоконнике, оставленная там еще пару дней назад. Груда немытой посуды и коричневые пятна протекшего кофе на плите. Из рассохшихся, — двести раз перебеленных, от чего краска лежит колючими буграми-пятнами, — оконных рам сквозит холодный, словно бы пустой мартовский мороз. Совершенно особенный: только весной холод похож на озноб, а воздух настолько разрежен, что все звуки окутывают тело непонятно с чего возникшей тревогой. Но в квартире, если не брать во внимание сквозняк, вполне тепло. Особенно если есть при этом возможность утонуть по самые уши в пледе на диване. А возможность есть. Прямо-таки в шаговой доступности. Согласился жить на кухне Яр почти что по умолчанию. Но по сравнению с общагой интерната, это прямо-таки рай. А что места мало — не проблема. Вещей-то почти что и нет. Пары кухонных шкафчиков хватало с лихвой. Жестких условий Валя не ставил никогда. Возможно, надеялся на благоразумность племянника, возможно просто не считал нужным переживать из-за полной ерунды — хочешь, вей гнездо, хочешь стены расписывай, главное, чтобы все, что работает — продолжало работать и не ломалось. Протестовать Яр не стал. Он всегда не любил начало весны. Болезненный, знобящий март лез под куртку, отмораживал пальцы, скрываясь за приветливым солнышком, обманывал потеплением, то и дело засыпая новыми горами снега. И от всего этого внезапно оттаявшего гомона вперемешку с то и дело ощутимыми морозами, становилось гнусно и одиноко. Наебывала даже погода. Яр откровенно мерзнет, то и дело переступая с ноги на ногу, обжигаясь о промерзший кафель. А кофе, как назло, все не кипит. Ну это ничего — потерпеть можно. Потому что по единственному, всегда соблюдаемому закону подлости, кофе вскипит только тогда, когда на него никто не смотрит. Проржавленный хрип ключа вытягивает в реальность резко. Яр с мгновение думает, с недоверием косясь на медную турку, — красивую такую, с рыбками выгравированными, — но тут же, с места срываясь на быстрый шаг, направляется к коридору. Валя пришел! Ярика захлестывает какая-то детская радость, которую он заимел только благодаря Вале — радость возвращения взрослых домой, — подгоняет шаги… Но он тут же врезается в будто резко затвердевший воздух. Как в стену невидимую… Из-за поворота раздается приглушенное бархатное бормотание, и тут же откликающийся пьяненький женский смех. У Яра аж сердце на минуту останавливается и отнимаются руки. Хотя, казалось бы, а стоило ли ждать чего-то еще? Яр так и застывает на пороге кухни. Он даже бурную деятельность сымитировать не успевает, как из-за поворота выплывает довольный Валя, а стоило бы. А то как-то совсем абсурдно получается. — О-па. Здрасте, — Валя, улыбаясь еще шире, к племяннику подходит, отечески треплет темную шевелюру. И словно даже не замечает страдальческой рожи. — Чего застыл? А Яр, походу и дар речи где-то посеял. Только бесцветно кивает, пожимая плечами. Валя с секунду оценивающе на него смотрит, хмыкает и исчезает в ванной комнате. Где-то сзади раздается резкое шипение — убежал кофе. Не сразу придя в себя, с трудом отрывая налившиеся свинцом ноги от пола, Яр добрую вечность плетется к плите. Сердце успевает дважды глухо и натужно стукнуться о ребра, прежде чем он выключает огонь. Еще один удар и внутри воцаряется гнетущая пустота… Из него будто за секунду всю энергию выпили, а потом, плюсом, еще и по ебалу съездили. Ощущения — огонь. И не понятно, от чего больнее: от неоправданных ожиданий или от того, что снова придется слушать происходящее в соседней комнате. Яр ответа не знает. А жаль, может стало бы ясно, что со всем этим делать. Он таки зависает над плитой, тупо глядя на еще больше изгвазданную конфорку. Пятна некрасивые, зернистые и шершавые… Но желания протереть их не возникает. Как одна секунда может поменять человека. Только что был смазливенький подросток, крибле-крабле, и это уже совсем непривлекательный ходячий трупак, вроде тех зомби из фильмов. За три шага, отделяющие Яра от дивана, ноги успевают онеметь окончательно. Он падает на плед, как падается, по-дурацки заваливаясь на бок и замирает. Ничего. Ни слез, ни истерического смеха. Все та же пустота. Господи, как же погано… Мысли обрушиваются так же внезапно, как исчезли. Как там было у классиков? «Стремительным домкратом»? Да, пожалуй, подходит. Домкратом по голове, наверное, больно. Но это полемика, попытка откреститься от навязчивого, постоянно стучащего в голове вопроса: имеет ли он вообще право злиться? Обижаться на Валю за спонтанные связи, да и в целом за отношения, — ведь, если откровенно, его и сам факт наличия таковых раздражает до зуда, а все слова о том, что: «Вот была бы у Вали нормальная постоянная девушка, я бы не злился», — это так, вялые и не очень правдоподобные отмазочки, — имеет ли он право на эти эмоции? Ведь это, вроде как Валина жизнь, и Яру бы в тряпочку помалкивать, все-таки ребенок он совсем даже не Валин, и то, что, Валя согласился оставить его у себя, растить и опекать, после собственного братца — поступок прямо-таки милосердный. Но нихуя не легче от этого. А эмоции логике подчинить и вовсе мало кому удается. И Яр злится. Обижается. Но только, похоже, где-то внутри себя, тайком, что бы Валя ни в коем случае не догадался… А как такое вообще у нормальных людей происходит? Вот, к примеру, влюбился в кого-нибудь отец-одиночка… Стал бы ревновать его ребенок? По логике — нет. А по факту- хер его знает, как это у «нормальных» бывает. Яр таким не был и, наверное, никогда не станет. Все у него через задницу получается. Когда Валя потирая руки и разминая плечи выходит из Ванной, Яр все тем же отсутствующим взглядом сверлит его спину. Тот исчезает за поворотом, и глаза внезапно натыкаются на пустоту.***
Удары сердца глухо и больно отдаются пульсацией в висках. Яру кажется, что его всего перекрутили, как мокрую тряпочку, для выжимки, и при этом еще в ледяную воду окунули, чтобы вообще заебись было. А самое обидное: он ведь даже не особо понимает, почему. Хотя это немножечко пиздеж. Просто в соседней комнате кое-кто самозабвенно ебется, даже не пытаясь быть потише. И тут дело не в «пожалейте уши ребенка», нет… Но в чем, если не в этом, Яр не знает. В какой-то мере и не хочет знать. Просто… Наверное, этого в последнее время слишком много. Да. Пожалуй, так. Так лучше… Так дышится легче… Но на деле, это так, очередная временная отмазка, чтобы не произносить правду: ему мерзко. И, казалось бы, признайся себе, что блевать от этих звуков хочется, но нет же. Потому что все ведь занимаются сексом; потому что это нормально. Потому что это Валина жизнь, и лезть в нее не Ярова ума дело. Все. Точка. Но эмоции эти есть. И никуда от них не деться. Нервно Яр начинает рыться в скомканном кое-как пледе. Судорожно, как голодная псина. Наконец пальцы задевают застрявшую в диванной щели пачку сигарет. Быстрым движением Яр вытряхивает оттуда последнюю, и аккуратно зажав губами, подпаливает. Дрянский привкус ментола въедается в горло. Гадость. Ну, одно утешение, хотя бы попробовал. Яр, говоря по чести, сам в душе не ебал, в какой момент и с какой радости вообще курить начал. Где-то кто-то когда-то говорил, что это подростковый выпендреж… И был в общем-то прав. Ну а если совсем откровенно, еще одна вредная привычка стала следствием желания на Валю походить. Быть уверенным, спокойным, да позитивным, в конце концов. Что? Это не от сигарет? Ха-ха. Смешно. Дым с уже привычным жжением достигает легких. Вяло, как повторно оживший за этот вечер мертвец, Яр пробирается за стол, не выпуская сигареты из зубов дым выдыхает. Эстетика, хули. Хотя в жопу ее, эстетику эту. Особенно, когда все тело от злости ноет. Собрав остаток сил, Яр аккуратным движением толкает пепельницу. Керамика скрипнув о столешницу проезжается по деревянной глади и останавливается на краю. Три нетвердых шага, и Яр по другую сторону стола: тут и в окошечко можно попялиться, и настольную лампу включить, чтобы почитать и при этом не ослепнуть от яркости люстры. Но ни читать, ни в окошко пялиться не хочется. Девица высоким, как ультразвук, срывающимся голосом стонет, то и дело издавая типично порнушные лозунги: «Быстрее, глубже, сильнее». Почти как на олимпиаде. Яр краешком губ улыбается собственной мысли снова затягиваясь. Но от этой порнушности блевать хочется. Потому что не живое оно, так — суррогат, фальшивка. Там не сексом занимаются, а грубо трахаются. И грош цена всему процессу из-за этого. Яр курит и бесится. Хотя, наверное, той эмоции, которую он испытывает сейчас еще не придумали. Замешайте один к одному омерзение, страх и обиду. Пожалуй, самое то получится. Яр потряхивает руками, пытаясь избавиться от онемения. Не проходит. И все же, давайте вернемся к главному, — на что ему злиться? Нет. Даже не так. Можно ли ему злиться? Вечный, задаваемый самому себе по сто раз на дню вопрос, ответ на который существует, он почти что прописной. Но с жизнью не совмещается почему-то. Нельзя. Но Яр злится. И, пожалуй, единственная причина того, что он еще не разъел себя стыдом и ненавистью — Вале он ничего об этом не говорит. Не говорит, что больно, что неприятно все это слышать… По стонам девицы легко определить темп и… Характерно размеренный Валин ритм. Яра тошнит. Почти не фигурально. Потому что оно тут. Рядом. А мозг с мазохистской филигранностью демонстрирует картины происходящего, подстраивая фантазию, под звуковое сопровождение. Порнуха восемь-дэ, смотреть онлайн без смс и регистрации. Вот только Яр на такое нихуяшеньки не подписывался. И хочется глаза с мылом помыть, лишь бы избавиться от навязчивых идей. Чтобы не видеть, не слышать, не знать. Что-то давно не было извечных философских вопросов. Что там на очереди? Давайте поговорим о лишних людях. Уверены ли вы, что не являетесь одним из них? Яр вот не уверен, а скорее даже почти уверен в обратном. Так ли нужен был он, — семилетний молчаливый мальчишка, — тридцатилетнему свободолюбивому холостяку? Бог с ним с интернатом, с тюрьмой, в конце концов и то и другое — случайность. Но, все-таки, был ли нужен тому молодому Вале, маленько уроненный в детстве племяш? И, самое главное: нужен ли он ему сейчас? И думать об этом больно. Почти невыносимо. Но Яр думает. Прямо-таки с нажимом. А чувство будто по венам чем-то острым. У него руки еще сильней трястись начинают, а к горлу предательский ком подкатывает. Не нужен. Не нужен. Не нужен! Он сглатывает это, сплевывает. В окно невидящим взглядом впивается. А там шумит леденящий ветер, гонящий мимо мелкие снежинки. Черные ветви тополей, вздернутые вверх, как поднятые руки, послушно гнутся под давлением мартовской вьюги… Снег стучит о стекло, словно бы напоминая о холоде… Но попытка сконцентрироваться на пейзаже за окном проваливается при первом же возгласе из-за стены. И снова, почти как эхо: а нужен ли он Вале? Мысль застревает в голове, как противная мелодия рекламы, крутится, плывет перед глазами вперемешку с графически детализированной порнушкой. Но копнуть глубже не выходит — с каждым новым звуком, мысль начинается с начала. Яр сидит, обняв руками колени и тихонько качается из стороны в сторону, то и дело затягиваясь. Отяжелевшее тело, окутанное клубами дыма, не хочет двигаться. Глухая боль простреливает сердце при каждом стоне, и Яр, наверное, разрыдался сейчас от бессилия… Но плакать без веской на то причины — не катит. Хотя почему без веской? Но что-то не клеится, что-то не дает выстроить красивую картинку и смириться. Мешает. Дезориентирует. Больно ли ему? Однозначно. Страшно?.. Пожалуй. И отсутствие понимания, что откуда взялось, бояться и выть от боли не мешает. Громкий протяжный стон сбивает все мысли. Дернувшись, как от пощечины, Яр сминает сигарету в пальцах. Подпаленный конец впивается в ладонь раскаленным пеплом, заставляя вялое тело вздрогнуть опять. Женский гортанный вой стихает постепенно, превращаясь в сладостное хихиканье. Ну хоть бы на второй раунд сил не хватило. Судорожно оглядывая все вокруг лишь бы отделаться от назойливого страха, Яр окончательно тушит сигарету о дно пепельницы. Заоконная тьма, тут и там рассеиваемая фонарями и окошками, окрашивает деревья в черный, удачно контрастирующий с кучками подтаявшего, а потом обратно смерзшегося снега.***
Газовая плита весело шипит под наполненной туркой. Люди, утро без кофе начинающие, вы кто вообще? Яр, сонный и разбитый тупо пялиться на огонек, зачем-то снова и снова прокручивая события вчерашней ночи. От воспоминаний все еще тошнит и нервно дергает. Мерзко. А еще мерзко, что заглушить «музыкальное сопровождение» он даже не попытался. Сидел и слушал. И в ответ на это внутри тревожные звоночки раздаются. Что-то про нелогичность и нездоровые фетиши, хотя их тут и пришить-то некуда. Звоночки эти пока очень смутные, даже на пиздеж несколько похожие… Но пока их удается игнорировать с феноменальной легкостью. Да и чего самому лезть в бутылку? И так ясно, там — пиздец. Яр в этом ни секунды не сомневается. И это, во всяком случае, предсказуемо, исходя из составляющих проблемы: тридцатишестилетний мужик, секс и любовницы. Хотя даже об этом Ярик не думать предпочитает. Потом. Потом… Придется. Когда гипнотизировать конфорку надоедает, он на окошко переключается. Все тот же март. Грязный, голый и мерзлый. Торчат нелепыми, в утреннем свете уже не так похожими на руки, ветками тополя. Истошно орут птицы. И, кажется, всему живому абсолютно плевать на снова стукнувшие холода. Весна, что уж тут… Белесый солнечный круг химическими лучами шпарит в рожу и от этого становится еще противнее. Хочется спрятаться от едкого света, укутать тело в привычную темноту… Но солнце оголяет все неровности, кажется, даже душу. Вот тебе трещинки кафеля во всей красе, вот тебе плита залитая, а вот и ты сам, так же раздетый и разобранный на части. «Больше откровенности!» Нервно дернув плечом, Яр зашторивает окно. Может слишком ярко, а может (что вероятнее), правде в глаза смотреть не хочет. Много пафоса, правда? Но без него, как ни выворачивай, будет грязный, непривлекательный сюр. Со стороны двери раздается тихий скрип половиц, и резко обернувшись, Яр натыкается взглядом на незнакомую девушку. Худющая, даже малость нескладная. Волосы неопределенного оттенка спутавшись, сексуально спадают на оголенные плечи… Да и в целом, образ порноактрисы, с какого-нибудь дешманского сайта сработан на-ура. Но отводить глаза не хочется и Яр откровенно пялится. На расползшийся по лицу вчерашний макияж, на спутанные космы, на грудь, плохо прикрытую струящейся прозрачной майкой, на красноватые тощие колени, и думается о том, как всего этого прошлым вечером касался Валя… Оглядев новую «Нину» с головы до ног, Яр мерзенько усмехается. «На воблу похожа», — думает. Но ухмылка почти тут же сползает, снова превращаясь в безвыразительную маску. В голове опять запускается бешеная карусель образов. И тут же что-то внутри обрывается, и еще с секунду смотря на незнакомку, Яр нервно сглатывает, отворачиваясь. И все-таки, что Валя в них находит? К женщинам, в общем понимании, Яр относился с уважением и легкой опаской. Вероятно, последнее пошло еще с матери. Но причина возникновения такой агрессии, к, вроде как, даже симпатичной барышне, оставалась неясной ему самому. Хотя, для Валеных любовниц был приготовлен отдельный темный уголок Яровой души. Возможно, так получалось из-за глянцево-двумерной однотипности девушек, возможно из-за так или иначе существующей ревности… Хотя в этом Яр никогда бы себе не признался. Нет уж. Никакой ревности… Просто… Обидно, наверное, чувствовать себя даже не третьим лишним, а просто лишним. Но это так — пустая никому не впившаяся философия. — Доброе утро, а ты…? — махнув неестественно длинными ресницами, девица вопросительно смотрит на Яра. Валя одинаковых специально что ли ищет…? Типаж-то характерный. Девочка-припевочка, норовящая повиснуть на обеспеченном папике. Вот облом будет, когда карета превратится в тыкву… Хотя, пожалуй, он сам выставит девицу еще раньше. — Племянник Валин, — растягивая губы в фальшивой улыбке кивает Яр. Чисто ради интереса: а тут осталось хоть что-то не фальшивое, в квартире этой? «Нина» с интересом кивает, несколько неуверенно проходя в кухню. — Валя о тебе не рассказывал… Ага. Само-собой… А было хоть раз по-другому? — Неудивительно… Сомневаюсь я что-то, что вчера ночью вы родословные обсуждали, — Яр в последний момент язык прикусывает, потому как его едва не заносит… Но нельзя. Нельзя. За последний месяц, утренние ссоры с «Нинами» стали почти традицией. Яр бедную овечку из себя не строил — минимум половина на его совести оставалась. Да и он сам толком не понимал, в какой момент срывался. Но, честно, пар выпустить хотелось. В глотке так и застревают все оскорбления, превращаясь в противный зуд по всему телу. Только бы не нарваться… Девушка, в момент вспыхнувшая, широко распахнутыми глазами в Яра впивается, в первую секунду, очевидно, соображая, оскорбили ее только-что, или нет. — А… Может и обсуждали, — неуверенный, чуть подрагивающий голос становится выше и «Нина» как-то разом сжимается. Забавно… Полуголая баба стесняется говорить о сексе. Театр абсурда вроде не вызывали. Картинно разводя руки в стороны, Яр всем корпусом в сторону девушки оборачивается, мерзенько улыбаясь. — А трахался там кто-то другой? — получается ядовито. Ну вот и все. Конец цензуре, на мыло сценариста. Потому что, по-хорошему, запихать бы ему эти слова обратно в пасть, ан-нет. Поздно пить Боржоми, как говорится. Зато искренне. Хотя это «зато»… Слабое утешение и еще более слабая отмазка. Недоумение на лице девушки тут же превращается в отчаянное смятение. — О таких вещах неприлично!.. — Да ты что! — резко делая шаг навстречу, Яр встревает посреди фразы. — А ебаться с первым встречным, это прилично по-твоему? — он вообще фильтровать собственную речь перестает. И хлещет из него, как из прорванной канализации — грязное и мерзкое нечто, только отдаленно человеческую речь напоминающее. В жопу этикет, нахуй субординацию… «Нина» в недоумении, кажется, даже отшатывается от него. Щелкает два раза пальцами, да взгляд прячет — нервы. — Это почему «первым встречным»? Яр ухмыляется, закусывая нижнюю губу и подчеркнуто вальяжно о столешницу опирается. Театрально. Возможно даже с перебором. Но искренность тут ни к чему. — То есть ты серьезно считаешь, что у вас «отношения», — произносит это он с неприкрытой издевкой. А в голове уже даже не звоночки, а полноразмерный гонг стучит. Вот кто тебя просил лезть? Оно вообще кому-то надо? Нравоучения эти. Было бы еще чему поучать. А то картина получается какой-то совсем безрадостной. Яр себя собакой на цепи чувствует. Орет, рвется, до удушья натягивая ненавистную цепь. Дергается-дергается. Но зачем? Что бы до смерти пугать прохожих? Не получая при этом ровным счетом ничего? Уже явно вскипающая «Нина», разъяренно хватая розовыми губами воздух в Яра вперившись, что сказать думает: — Ты как вообще со взрослыми… — но договорить не успевает. — Кем-кем? — Яр скалит зубы, рывком выключая плиту. — Если ты, как и все остальные его куры, думаешь, что ваш «страстный» перепих что-то значит… Хотя… Не думаю, что ты это поймешь, — грубо и мерзко. Слова, как блевотина, льются нескончаемым потоком. Ему самому от себя противно. — Если у тебя спермотоксикоз, вовсе не обязательно это демонстрировать! «Нина» пятится к двери, обиженно надувая губки. Яр даже сказать ничего не успевает, мгновенно сникая. Вот спрашивается, нахера было это представление закатывать? Кому оно было надо? Ему. Но смысла от этого не прибавляется. Сегодня Валя выставит за дверь и ее… Завтра придет новая, и все с начала. *** И все-таки слышимость у них замечательная. Хотя, «замечательная» — последнее, что в голову приходит, при размышлении о звукоизоляции этой квартиры. Но сейчас это, наверное, даже кстати. Слышно, как «Нина» громким, срывающимся шепотом что-то объясняет. И не трудно догадаться на какую тему. Экспрессивная дамочка попалась… Таких истерик в этом доме случалась масса. И виноваты были все. Яр этого даже не отрицал. Потому что тянуло его на откровенности и колкости, при одном взгляде на Валеных любовниц. Оно, наверное, не хорошо. Но смолчать Яр не мог. Да и не особо-то хотел, если честно. Заспанный Валин голос, все такой же бархатный и вальяжный, что-то отвечает бушующей «Нине». Тягуче отвечает. Так что от одной его интонации расплавится хочется. Валя спокоен и, кажется, вовсе не удивлен. Это слышно даже из редких обрывков речи, пробивающихся сквозь древний гипсокартон. Оно и понятно — утренние срачи на кухне явление совсем нередкое. И во всем этом, почти ежедневном кавардаке, утешало только то, что Вале действительно было плевать. С приводимыми пассиями-однодневками, после «страстной ночи» он не хотел иметь больше ничего общего. А байки про «еще увидимся»… Господи, разве кто-то в них верит? — Да, я тебе обязательно перезвоню… — теперь заспанный Валин голос раздается из коридора, сопровождаемый характерным шуршанием синтетической куртки. Недовольная «Нина» все еще шипит о чем-то, но внезапно ее пылкий монолог прерывается хлопком двери. Даже не попрощались. Яр вздыхает с облегчением. День сурка, ей-богу. И больше всего хочется ушки и глаза закрыть, с какими-нибудь бессмертными фразочками о том, что однажды это изменится; что, однажды Валя все поймет; что девушки в ближайших окрестностях кончатся… Но, кажется, это просто новый приступ пиздежа себе. Потому как нихера не поменяется. И поговорить бы с Валей обо всем об этом с глазу на глаз, да откровенно. Но… Поймет ли он? И от этого становится страшно. Кто-то скажет: «ссыкло», — и будет, в общем-то прав. Но как, спрашивается, словами через рот изъясняться, если виновник проблемы дорог и важен? Валя возникает на пороге почти неожиданно. Помятый и взъерошенный после сна. А свойственная харизма даже сейчас сохраняется. Эдакий граф с замком и кучей любовниц в придачу. Хотя однушку, на окраинах уездного города N. замком не назовешь. Да и в графах он отроду не числился. Но атмосферу навевает соответствующую. — Доброе утро, — Валя зевает и глаза трет, — еще одну женщину победил? — он улыбается, сонно моргая. Яр со столешницы соскальзывает, снова обжигаясь о ледяной кафель. Несколько невпопад пытаясь изобразить бурную готовку кофе. К подобным шуточкам от Вали, Яр успел привыкнуть. Не то, чтобы Валю сильно задевали утренние войны племянника с любовницами, скорее даже наоборот веселили. Что-то вроде петушиных боев. — Ну а чего она ко мне полезла? — Яр, как бы между прочим, на Валю оборачивается… Только бы истинных чувств не увидел. — Да? По словам пострадавшей выходит с точностью до наоборот, — подходя ближе к племяннику, Валя мягко треплет того по темной вихрастой шевелюре, — Женоненавистник маленький, — по лицу ползет довольная ухмылка. — Да не женоненавистник я! — сам не зная почему Яр почти вскипает. — Просто, знаешь ли, достали… — выходит слишком язвительно. Яр в Валю глазами вперивается. И хочется ему рассказать, как все доканало. Как прежней жизни, спокойной и семейной хочется. — Ладно-ладно. Оставлю тебя наедине со своими предпочтениями, — Валя на секунду замолкает, — слушай… А тебе больше мальчики нравятся, я правильно понял? — и улыбочка, от которой все внутри сводит. Яр, как заправский хамелеон зеленеет, становясь почти в тон обоям. — Валя! — страдальческий возглас выходит слишком громким и высоким. Тот в примирительном жесте руки вперед выставляет, шаг назад делая. — Все-все, понял, ухожу, — Яр морщится, улавливая явные иронические нотки. — Кстати, — Валя оборачивается уже почти за дверью скрывшись. — Будь добр, мне тоже кофе плесни… Яр только сконфуженно в ответ кивает. Юмор, блин, понятен. Кофе проливается на руки, прежде чем попасть в кружку. Больно. Но это так, терпимо, в сравнении с… Хотя сравнивать физическую боль с душевной… То еще удовольствие. Яр на коричневатую лужицу на столешнице секунду пятнадцать пялит, прежде чем соображает взять губку. Противно саднит обожженная рука… Но мысли, они ж интересней пролитого кофе и ожогов, правда? Самое страшное, что кажется будто ничего и не было. Не было вчерашнего Вали, притащившего очередную любовницу, не было откровенной ебли, не было утреннего конфликта… Потому что Валя, внезапно, самим собой оказался. Таким, каким был раньше. Родным, привычным. Яр с трудом позывы лоб свой потрогать сдерживает. Будто вырезали кусок жизни в двенадцать часов длинной, а проживал их вовсе не он. Мысль зацикливается и заевшей пластинкой шипит в голове. Вяло, как сонная муха Яр вытирает столешницу, наливает кофе во вторую кружку и водружает на стол, теперь проливая налитый «с горкой» кофе на пол. — Эй, чего ты зависший такой? — внезапно Валин голос раздается совсем рядом. Яр поднимает глаза и смотрит, полуосмысленно кивая, смотрит сквозь Валю. — Господи, — саркастично хмыкая он усаживается за стол и пододвигает к себе чашку. — Еще одна жертва могучего пубертата. Ты где, спрашиваю? «Третий раз закинул он невод». А иначе как объяснить, что только теперь Яр в себя приходит. Реальность прошибает тело холодным потом, и напротив Вали Яр усаживается, кристально чистым взором вокруг глядя. — Чего ты говоришь? — для полноты картины нужно только ресницами похлопать. Валя в ответ только секундно глаза закатывает, кофе отхлебывая: — Что ты жертва пубертата говорю… — А… — едва ли осмысленно Яр кивает. Ну а к чему слушать очередную волну стеба?.. Чуть встряхиваясь, чтобы хоть в себя прийти, Яр почти неожиданно на Валю взглядом натыкается. А тот только лыбится и в ответ на него смотрит. И от этого почти что больно становится. Потому что он не понимает. И снова проносится в голове ретроспектива последнего почти-года. Как сначала все хорошо было, как потом внезапно хуже стало, а затем и совсем плохо. Когда пропали такие вот утренние посиделки, а вместо родного Вали, утром на кухню выперались его любовницы. Кстати… А блядство подразумевает любовников? Во всяком случае у Вали нет. Любовь в этом доме оказывалась последний раз месяца три назад и то, больше трех недель не задержалась. — Чего ты так на Алесю взъелся? — Валя почти серьезнеет, меняя тему. «Почти», потому что нотки иронии все еще чувствуются в мягком голосе. — Так ты даже ее имя запомнил? — как там? «Язык мой — враг мой»? Объективно, что уж. Потому что мелит он всякую ерунду и за словами не следит. Яр даже досаду в голосе замаскировать не успевает, и вырывается из глотки очередной сгусток злобы. — Обижаешь, — Валя ухмыляется, осушая кружку. А Яр к кофе еще даже не притронулся. Сидит, да на чашку втыкает. Снова заставляя себя смотреть на Валю, он вяло мысли заранее проконтролировать пытается, чтобы снова чего-нибудь нехорошего не сказануть. Но хоть выглядит уже откровенно поживее. — А мне казалось, что если трахаешься с девицей ровно единожды, имя запоминать вовсе не обязательно… — Экий ты у меня прошареный, — Валя саркастично усмехается. — Милый, это ты где такого опыта нахватался? Яр в ответ чуть краснеет, снова взгляд пряча. — В логике, Валь. А все и действительно иначе, чем каких-то полчаса назад. И Валя какой-то совсем другой. Тот, привычный холостой мужик, каким он еще совсем недавно являлся. Почему-то даже кухня выглядит куда менее убого. Уютно даже. И пускай, что кофе почти остыл. Хотя все сегодняшнее утро нихуя не прецедент — все такая же обыденность. И девушек на кухне побывала масса за последнее время, и Валя внезапно представал в своем привычном образе не раз. Но каждая ночь обнуляла весь чудодейственный эффект утра, а утро каждый раз давало смутную надежду на то, что все будет, как раньше. К вечеру надежда эта выветривалась окончательно.