И город за спиной моей горит

декабрь 2020 - январь 2021

Зима листается под смену городов по ту сторону иллюминатора — Токио — Москва — Екатеринбург — аэропорты галдят и звенят рваным эхом, перед глазами проносятся цифры рейсов с табло, росчерк огней по небу и разметки взлётной полосы. На Рождество Яку летит в Токио. Всё-таки родню начинаешь ценить ещё сильнее, когда жизнь немного прихватит за жопу, а именно мир накроет пандемия, разлука превратится в вынужденную, и отец всех перепугает внезапной затеей слегка помереть. И поэтому Яку это необходимо — убедиться, что все живы и способны как прежде ворчать и хохотать, взглянуть на каждого и любую беду отогнать от них злобным прищуром. Отцовский дом полнится весельем: близнецы рисуют гигантский плакат с надписью “мы не погибли” и вешают его над праздничным столом, отец жалуется на отсутствие запахов и любую свою выходку оправдывает постковидным синдромом, а Яку просто бесконечно рад, что ублюдский уходящий год не забрал у него никого из родных. К ночи в доме забивается унитаз, и запах канализации чудесным образом исцеляет отцу обоняние — отец матерится, а сыновья тащат его к столу отпраздновать это счастливое событие и нащёлкать памятных фото, пока в доме отчаянно пахнет говном — родные стены, родные лица, родной уют. Кроме семьи удаётся повидаться с Куроо — от силы на полчаса из-за его загруженности, потрещать о последних сплетнях и пообниматься с ним на парковке. С Сугой пересечься не выходит, и пылкое воссоединение переносится на весну — Суга обещает Яку зацеловать его до головокружения у всех на виду и, пока строчит сообщения, проезжает свою остановку. Традиционно не получается увидеться со Львом. У Хайбы съёмки, работа после пандемии вновь набирает былой темп, и Мориске в эту закрутившую кутерьму даже не пытается втиснуться. Скучание приехало на самом дне чемодана и понемногу глохнет, стоит вновь оказаться среди родных токийских пейзажей, а потому от несостоявшейся встречи даже не горчит и не тянет злиться на вселенную. Яку не сердится, а Лев не тратится на извинения и оправдания, и это как будто уже в порядке вещей — не искать причин, чтобы не встретиться. Из Токио Яку мчит в Москву, где его встречает Саня. Два последних декабрьских дня проходят в прогулках — Яку ловит в стекле витрины своё отражение в маске, переглядывается с ним угрюмо и вытягивает на ощупь руку, которую Саня ловит просто так, поддев холодные пальцы такими же своими. Предпраздничная столица прикидывается послушной и повинующейся карантинным ограничениям, при этом тут и там планируются закрытые вечеринки, на одну из которых зазывает Саня, и Яку вроде хмурится скептически, а вроде и хочет выпинывать две тысячи двадцатый под шальной угар и ликование, взрывы хлопушек и в фонтане из конфетти — среди хмельной толпы, но не отлучаясь от родного плеча. В итоге новогоднюю вечеринку Яку запоминает всполохами, дробью музыки и круговертью огней за окном такси, а потом прострелом — мягчайший матрас под спиной, скомканное в ногах скользящее покрывало и Сашины поцелуи на горящей коже, с которых кроет и коротит. Из Москвы они с Сашей прилетают в Екатеринбург — с киношной аурой победителей жизни, оба в тёмных очках и в шутливой надменности, машущие на удивление ясному январскому небу и виднеющейся вдали полосе гор. На входе в аэропорт Яку взмахивает рукой перед автоматическими раздвижными дверьми, как будто они открылись по его велению, и с богемной усталостью вкатывает за собой чемодан на колёсиках. — Всем привет, папочки вернулись в город, — здоровается он с воображаемыми теснящими друг друга папарацци. Настроение блистать и сеять вокруг себя скандальность. — Мы в кольцах, — Яку демонстрирует руку такой же воображаемой публике, — потому что “Кольцово”. Саня мягко касается его плеча, уводя чуть в сторону от толпы. Яку покорно уводится, так и не опуская выставленной руки, ловит настроение чудить и пружинить на каждом шаге. Парные кольца они купили просто так. Дешёвые и дурацкие, от них на пальце чернеет след, но всё дело в рисунке — маленькая крыска у Яку и крыска побольше у Сани, всё ради сакрального символизма и порыва купить какую-нибудь ерунду в сувенирном магазинчике. Зато каламбур с кольцом и названием аэропорта сыграл и три года спустя — время не царапнет, пока не озвучишь его величины вслух, пока не подцепишь пальцами его быстротечность. Они заворачивают с сумками в угол, чтобы не мешаться людям и заказывать такси. Пока Саня вбивает в приложении адрес, Яку оглядывается по сторонам, ловит взгляд сотрудника охраны и подмигивает ему — сам не понимает, что творит, тем более подмигивание сокрылось под тёмными стёклами очков. — Я такой ебанутый с каникул приехал, — решает он поделиться. — И ебанутый поедешь на Олимпиаду, — напоминает Саня, многозначительно погрозив пальцем. Он смешит, и Яку в одном из московских отелей кусал его за это в шею. А ещё они действительно едут на Олимпиаду. Грандиозный факт, который они упоминают в разговорах как будто невзначай, как будто вовсе и не распирает от гордости за самих себя. Яку приподнимает очки — будто без фильтров не воспримет реальность, будто Саня возьмёт и прямо перед ним распадётся на пиксели. — Пиздец. — М? — Мы такие крутые с тобой. — Что есть, то есть, — соглашается Саня деловито и разворачивает экран телефона. — Смотри, какие усы потешные у нашего водителя. Яку кивает фотографии едущего к ним таксиста, подхватывает ручку чемодана и вместе с Сашей катится на выход. В раскрывшиеся двери влетает ледяной вдох, снег искрится в проблесках лучей, на стоянке о чём-то беззлобно перегавкиваются мужики, и нравится прилетать сюда не впервые, нравится знать, что в этом городе есть свой собственный угол, нравится, что именно здесь отмечена временная конечная всех путешествий. Они закидывают сумки в багажник и расходятся по сиденьям. Плюхаются на заднее, и Яку мимолётно думает, что хочет летом запрыгивать в кабриолет — не открывая дверь, хулиганисто и беззаботно. Саня застывает, прищуриваясь настороженно в окно. Замолкает, затаившись, улавливает что-то на грани отзвуков. — Ветер поменялся в городе, — говорит он в крайней степени загадочности — будто видит каждую притаившуюся тень, знает, как закат мажет оранжевым угловатость крыш, и по памяти перебирает пальцами вместо струн развилки дорог. Яку придвигается к нему ближе, приваливается уютно к плечу. Смотрит, как тянется впереди открытый горизонт, как медленно разъезжаются под рекламным баннером машины, унося по трассе сонливость сумерек. Памятник взмывающему ввысь самолёту режется крыльями о бликующие лучи, небо — сцеженная бирюза и всплески алого на облаках. — Красиво, — делится Яку в задумчивом любовании. Он не видит их отражение в подвешенном зеркале, но уверен, что они вдвоём тоже — красиво. Саня молчит. В нём то ли усталость от перелёта, то ли настороженность к чему-то чуждому, что незримо селится на отдалённых окраинах, или просто город смотрит на него неприрученный и будто что-то скрывающий, и им с Саней нужно время, чтобы друг друга заново признать. Яку знает, как это бывает и как это чувствуется, а потому не вмешивается. * В серый январский полдень люди идут к реке. Яку наблюдает за шествием с парапета, слышит странные речовки и вглядывается в ничего ему не говорящие плакаты. Смотрит, как белая пелена застилает берега безмолвной кататонией. — Куда все идут? Саня стоит рядом на ступеньках, смотрит неотрывно вдаль, считывает с прищуром лозунги на растянутых баннерах. — Протестовать, — спокойно отвечает он, листая что-то в телефоне. — Говорят, центр перекрыли, весь городской транспорт в объезд едет. И метро не работает. Яку хмурится. Смотрит, как у дороги выстраиваются полицейские отряды — липкость тревоги стелется по нему мимолётностью озноба. — А из-за чего это всё? — Из-за всего, — туманно отвечает Саня, тяжёлым взглядом окидывая толпу. С его отстранённости и недосказанности царапает неуютно, и он, видимо, это понимает. — Прости, но это долго и сложно, не хочу грузить тебя. Ты так от всего этого далёк, пусть оно так и остаётся. Яку недоверчиво морщится. От этих нагнетающих недомолвок он чувствует себя дурным ребёнком, которого пытаются оградить от плохого, от которого утаивают суровые истины и которого гонят к игрушкам, чтобы не подслушивал взрослые разговоры за столом. Где-то неподалёку сигналят машины. Яку спускается с парапета и ловит взгляд зыркнувшего на него полицейского. Странное ощущение необоснованной настороженности — вроде не сделал ничего противозаконного, но чувствуешь, что виноват. — Так много полиции. Это чтобы охранять толпу? — Хах, охранять, да, — Саня усмехается чем-то нехорошим, горчащим, чуждым. Убирает телефон в карман, и в этом движении почему-то мерещится готовность драться. — Ты лучше так не пялься на них, им и так не в кайф тут торчать. Яку смотрит на Саню пристально, выцепляя помехи на его неизменном спокойствии, хмыкает и делает всё наоборот — оглядывается нахально на выстроенный ряд, на чёрные бронежилеты и каски, на решётки в окнах припаркованных автозаков. Протестующие собираются вокруг занесённого снегом фонтана — цветастость курток на фоне стылого монохрома — что-то скандируют, о чём-то переговариваются, о чём-то смеются — Яку посреди всего этого чувствует себя неуместным и как никогда чужим. — Тебе лучше уйти домой, — вдруг говорит Саня, ступая вперёд и не сводя взгляда с толпы. — Иди в обход, чтобы подальше от людей. — А ты? — Яку недоумённо таращит глаза — укол ледяного и необъяснимого ужаса, как будто он пятилетка, которого бросают на вокзале — дёргается следом за Саней и на порыве хватает за рукав куртки. — Мы либо остаёмся, либо уходим вместе. И вообще ты нагнетаешь так, будто тут людей расстреливать будут. — Да вроде пока не должны, — отвечает Саня шутливым тоном — всё ему, блять, весело. — О, двинулись. Яку видит, как толпа в едином порыве оставляет площадь у фонтана и выстроившейся колонной продвигается вдоль набережной. Шевеление тут же начинается и среди полицейских, и Яку, как бы ни храбрился, всё равно невольно ёжится. — Уходи, ладно? — снова просит Саша, вполоборота ступая ниже по ступенькам. Отдаляется, уходит за незримую черту, и вот он уже дальше расстояния вытянутой руки. — Ничего страшного не будет, просто оно всё тебя не касается и не должно волновать. — Меня волнует то, что ты уходишь с ними, — Яку вдруг становится не важно, покажется ли он глупым, капризным и навязчивым — ему страшно не понимать, куда он отпускает человека, обречённо шутящего про расстрелы. — За меня не переживай, я просто прогуляюсь с людьми, а вот ты, чтобы не волновался я, обещай отсюда уйти, — в Сашиной просьбе — строгость и мягкость заботы одновременно. У Яку с его взгляда внутри всё тоскливо ноет — и с того, как привычный смурый пейзаж вырисовывается вокруг во что-то пугающее и безнадёжное. Он застывает и смотрит, как Сашу забирает белая пелена — бескрайняя, растушевывающая очертания, укрывшая болезненным оцепенением весь выстуженный мир. Та, к которой за годы здесь он как будто привык. Та, которая впервые кажется незнакомой, враждебной и гиблой. — Ладно, — Яку нехотя кивает, отступая назад, сцепляет пальцы за замёрзшей руке — кожа шершавая из-за холода, снова перчатки отлёживаются без дела по карманам. — Береги себя, что ли. Саня кивает и быстрым шагом нагоняет удаляющуюся колонну. Яку остаётся на лестнице, пока по обе его стороны друг за другом под шипение рации спускаются полицейские. Саша быстро теряется из виду — а это надо постараться, чтобы его упустить из зоны видимости — толпа, судя по всему, собирается идти вдоль реки к мосту, чтобы попутно вобрать в себя ещё больше участников. До сквера, где Яку остался, долетают хоровые речовки и ликующие возгласы, и он всё ещё едва ли понимает их смысл и даже не берётся предполагать, что всё-таки выманило людей массово высыпать на улицы. И отчего-то ему вдруг кажется горько и остро — он не имеет права задавать вопросов, вникать и рассуждать. Но полицейские не дают толпе стихийно распространиться. Они берут протестующих в кольцо, отрезая им дальнейший путь, стесняют с набережной к заснеженному покатому краю и сгоняют тысячную толпу на лёд. Люди, как Яку оставшиеся на ступеньках и наблюдающие за разгоном со стороны, поочерёдно ужасаются, спорят наперебой о прочности льда и нащёлкивают фотографии. Яку их слова воспринимает как невнятный сигнал с перебоями, смотрит неотрывно, как ушедшие рассредотачиваются по реке — угольными штрихами по белому холсту — бредут рядами и группками, парами и поодиночке, согнанные с берегов неприкаянные силуэты, невольные герои инсталляции на тему безысходности, и над всем этим — как заголовок — всё тот же фасад старого завода и всё та же надпись на крыше, изо дня в день задающая городу вопрос без ответа. Кто мы, откуда, куда мы идём. Яку холодеет. Он смотрит, как люди россыпью идут по льду, и безуспешно пытается отыскать среди них Саню — своего высоченного и невероятного Саню, который, возможно, повёл за собой одну из колонн и наверняка сейчас шутит что-то в духе лёд непременно тронется, но, надеюсь, не под нами. Согнанные на реку медленно перебираются на другую сторону, взбираются на берег и движутся дальше — по размытому маршруту к перекрытому центру, под гудки встречных машин и под строгость светофоров, под серое небо над коматозной белизной. За людьми по пелене снега тянутся вереницы следов — безветрие оставляет реке их голоса. Остаток вечера докидывает новую порцию загадочности — Саня не отвечает на сообщения. Яку пытается ему звонить, слушает механический голос, извещающий о недоступности абонента, вздыхает в нарастающей злости и закуривает вторую подряд. Чат команды тем временем бурлит обсуждениями. Выясняется, что на протесте были ещё Арсений с Димой — тоже топтали лёд и подбивали толпу петь бунтарские песни. Также из чата Яку узнаёт, что под конец шествия протестующих начали задерживать — Арсений весело рассказывает, как почти попался за выкрикивание обзывательств, но благополучно был оттащен за шкирку Димой и уведён в укрытие ближайшей кафешки. В чате вырисовывается срач: кто-то восхищается и поддерживает, кто-то упрекает, кто-то велит вести себя агрессивнее, кто-то — наоборот сидеть дома, и вновь разворачиваются темы, от которых Яку далёк, а потому не в состоянии принять чью-то сторону. Бесконечно бесит, когда нельзя высказать своё мудрейшее мнение, но такой уж сегодня день. Яку хмурится на слепящую огнями ленту шоссе и пробует снова набрать Саню. Сам он попадал в полицию два раза в жизни, и в обоих случаях телефон у него не отбирали, но здесь, видимо, может быть всё иначе — Мориске не знает ничего, и чем больше он задаёт вопросов, тем глупее себя чувствует. Он долго отмалчивается, куря на балконе в нервирующей неизвестности, не выдерживает и пишет в отдельный диалог Арсению — пусть просветит, он же вечно в курсе любой городской сплетни. привет саша был на протесте, ты его не видел? прикол блин, его конечно сложно проглядеть, но народу было дохуищи, реально не видел прикинь ты его потерял что ли там? он ушёл с колонной думаю и на реке он был потом видимо пошёл дальше у него телефон отключен, я не ебу где он повязали Саню ебааааа бля если его арестовали это конечно НЕЛОВКО слушай ну я повыясняю у ребят всяких, если что напишу тебе спасибо а он тебя прям оставил посреди толпы? типа того гений блять драматично со мной распрощался и велел мне идти домой сказал что меня все эти разборки не должны касаться не ну он так-то прав это как гостя начать грузить тем что у тебя в унитазе говно всплывает прости за метафору с говном, я по-другому не умею объяснять вещи я не против чтобы меня грузили и я просто хочу понимать что происходит ой зай скажу тебе честно я бы на твоём месте наслаждался неведением )) Яку сопит в экран и отряхивает сигарету над пепельницей. Он порывается что-то ответить, как телефон вдруг пиликает всплывающими уведомлениями о прочитанных сообщениях. Яку замирает, вслушиваясь в уличный шум, дожидается нового оповещения и открывает прилетевший ответ. Привет, я в тюрьме. Ладно, шучу, у Николаича сижу. Тут раздают пиздюлей и чаю. Яку цокает и затягивается дымом — тут и облегчение, и желание поколотить кулаками плечи. Слава богу Саша на свободе, а значит Яку не придётся в горестных всхлипах стоять перед его камерой и гладить его руки через холодные прутья решётки. я могу подойти? Было бы здорово. тогда скоро буду Снаружи у кабинета меня подожди. Яку тушит окурок — да-да, не смотри туда, не лезь, не забивай этим голову, подожди снаружи, пока за дверью решаются большие дела. И нет, он не в обиде нисколько, просто он впервые за долгое время вновь почувствовал себя в этом городе чужаком — иди домой, не спорь, не понимай то, о чём говорят вокруг. Берегись толпы и не смотри на реку. Яку выскакивает в холодный двор без шапки, натягивает у подъезда капюшон и идёт до спортивного комплекса. В очередной раз радуется, что переехал — путь пешком, в который он даже не взял наушники и за который он не успевает ничего толком подумать, прошмыгнув тенью вне досягаемости фонарей. В коридоре перед кабинетом темно, только лампы с лестничного пролёта разбавляют полумрак, словно свет в конце тоннеля. Пусто, беззвучно, тот самый эффект лиминальных пространств — неуютно и завораживающе одновременно. Яку зачем-то вспоминает, что забирал документы из университета тоже вечером. Похожий полумрак блуждал по коридорам, шаги кого-то далёкого и спешащего разносились эхом по этажу, в окнах из-за темноты нельзя было увидеть ничего кроме своего отражения. В мессенджере висели непрочитанные сообщения: какая-то непременно смешная картинка от Маэно, распределение докладов в чате уже бывшей группы, голосовое от Суги, эмоджи среднего пальца от Куроо. Сообщение от Льва, в котором он спрашивает у Яку, не хочет ли он увидеться на выходных — к слову, они тогда так и не увиделись. Яку ждёт минут пять, не больше. Дверь раскрывается — Саня мимолётно улыбается при виде Яку и оборачивается на пороге, пока ему что-то договаривают в спину. В кабинете помимо Ильи Николаевича сидит ещё какой-то мужчина — Яку после пары секунд раздумий узнаёт в нём бывшего мэра и растерянно бурчит приветствие ему и тренеру. Бывшего мэра Яку видел всего раз, когда тот ещё при своей должности поздравлял их со вторым местом на чемпионате, жал спортсменам руки и говорил приятности — Мориске вежливо улыбался и уже не удивлялся, что в этих краях даже мэр оказался под два метра ростом. Саня окончательно со всеми прощается — Яку кивает оставшимся в кабинете и вместе с Саней уходит по коридору. — Там бывший мэр, — тревожно шепчет Яку. — Тоже заметил? — Саня на ходу наматывает шарф и возится с замком куртки. — На самом деле мы с ним вместе из полиции приехали. Он крутой. Яку задумчиво ведёт рукой по перилам, пока они спускаются по лестнице. Цепляет взглядом, как зловеще из угла стелется по полу тень фикуса в горшке. — То есть ты всё-таки был в полиции? — Так получилось. — Как они тебя поймали вообще? — Я не отбивался, — спокойно отвечает Саня, толкая стеклянную дверь фойе. — Я до этого отбил у полиции четверых, а сам сопротивляться не стал. Зато скатался в участок, попиздел там со всеми. Пофоткался даже. Они выходят на крыльцо — резь морозного вдоха контрастом после тёплого помещения. Яку неприкаянно расчищает ботинком снег на ступеньке, пока Саня закуривает, привычно возвышаясь на фоне тёмного неба. — У тебя будут теперь проблемы? — Меня отпустили без протокола, — Саша затягивается и кивает в сторону, предлагая идти дальше. Выдыхает дым, вглядываясь в зажжённые окна дома напротив. — Да, вроде как ситуация не очень — задержали спортсмена, который играет за сборную страны. Но этот инцидент можно замять на уровне администрации и не светить для Москвы. Яку молчаливо кивает. Теперь картинка складывается, и всё встаёт на места — и чай с тренером, и присутствующий на этом чаепитии бывший мэр. Яку всё ещё не улавливает до конца всех тонкостей, но понимает хотя бы, что из команды Саню за сегодняшний инцидент никто не попрёт. Очень хочется выдохнуть и успокоиться, возвращаться в себя с каждым шагом, но пока не получается. — Они в полиции у тебя телефон забирали? — спрашивает Яку, когда они бредут неспешно мимо белых шариков фонарей. — А, нет, у меня он просто разрядился и выключился, — Саня докуривает и останавливается у заснеженной наполовину урны. Замирает как-то особенно картинно на фоне рыжих огней с другого берега. — Прости, что заставил волноваться. Яку ничего не отвечает. У него как будто снова — путаница мыслей и языковой барьер. Они идут дальше по непривычно пустой набережной — о полуденной тысячной толпе напоминают лишь следы на реке, но даже их к ночи заметёт снегом. Яку не знает, о чём спрашивать, поэтому просто смотрит, как темнеет лёд под мостом, как неизменно мечутся фары и одиноко горят окна на последних этажах высоток. — То, что вас согнали на лёд, это полный пиздец. — Да, бывший мэр то же самое сказал. — А если бы вы все провалились? — Ну, — Саня пожимает плечом, — про нас бы точно написали душераздирающий рэп. Яку цокает, слыша вторящий ему мягкий смешок. Они доходят до дома Яку, откуда Саня вызывает себе такси. И вновь гнетёт это ощущение неприкаянности — как будто Мориске что-то подглядел и теперь пытается делать вид, что ничего не было. Ни чёрных касок, ни заупокойной белой пелены, ни согнанной на лёд толпы. И Яку так бы и поступил — если бы не видел, как от всего этого неспокойно Саше. — Что-то плохое происходит, да? — спрашивает он осторожно. — Да давно уже, — Саня поглядывает в телефон, следя за маршрутом водителя. — Просто иногда как будто бы… Ну, вспыхивает. Он пытается отвернуться, делая вид, что ему очень интересно поглядеть на вывеску продуктового. Яку осмысляет его слова, покачиваясь с ноги на ногу, прищуривается и заглядывает ему в лицо. — А это что-то меняет? — Что именно? — Когда вспыхивает. Саня усмехается. Проезжающая мимо машина высвечивает его улыбку — усталую и горчащую. — Не знаю, — отвечает он, в ожидании такси вглядываясь в темноту дороги. — Но если другие пойдут, я пойду тоже. Яку не знает, что сказать — частое состояние на сегодня. И он может это увидеть: высокий холм, по вершине которого бредут друг за другом чернильные силуэты, одинаково сгорбленные и делящие на всех единый плывущий шаг, ввязавшиеся в бесцельную прогулку по обрыву, а попавшие на похоронную процессию. Нет костров, но небо чернеет от смога — невыветриваемого, хронического — и за полосой горизонта нет ни равнин, ни леса, ни моря — просто скол вечной мерзлоты, отвесный край и чёрное ничего, в которое по придури падали звёзды без возможности вернуться на небосвод. Странный образ. Странный бесконечный день. За Саней приезжает такси. Яку машет ему вяло на прощание, следит, как машина разворачивается и выезжает на шоссе, устремляясь огнями в начинающийся снегопад. Яку поднимает голову. Снег сыплется из черноты неба — даже не кружит из-за безветрия, а просто падает вниз монотонно и сонно. Шоссе на углу редеет, отзвуками пронося прочь шелест шин, и лишь где-то отдалённо завывает полицейская сирена, эхом стихая в тёмных дворах. Город умолкает и притворяется спящим.

февраль, 2021

Зима стелется изломом по оледенелой реке — чёрные воды рвутся наружу, выплёскиваются загадочными незримыми течениями, стреляют брызгами в бесцветное небо. Яку смотрится в чёрный разлом скучающе, наблюдает задумчиво с моста, смахивает рукой с перил налипший снег и идёт дальше на стадион. Провожать Саню в Москву в этот раз отчего-то выходит тяжелее, чем перед карантином. Яку, конечно, не подаёт виду, желает удачи в тренировках, прощается с ним уже до Токио — до встречи на моей земле — и просто на всякий случай — на грани шутки, на грани запрятанной тревоги — просит Саню не попадать больше в полицию. Саня обнимает Яку крепко, берёт с него обещание не заболеть и нигде не заблудиться, в очередной раз оставляет на него город и отправляет на такси домой — прощаются они заранее, Саша улетает рано утром, Яку в аэропорт не едет и в это время точно ещё будет спать, да и проводы наедине позволяют им большее, чем если бы они прощались перед самым отлётом у всех на виду. К слову, проблем с законом у Сани действительно нет — как и угрозы его участию в Олимпиаде. Может, помогли связи — может, никому до его выходки просто нет дела. Вспыхнуло, как говорит Саша, а теперь затихает — перед бурей ли? Этого Яку не знает точно, прислушивается к совету и держится за неведение, пока есть возможность. Тренировки привычно дарят заслонку от реальности — мысли полностью в игре, пелена и импульсы, родной скрип подошв и эхо разлетающихся голосов. Позже, когда у запястий горит огнём, Яку сидит на полу и попивает воды из бутылки — белый блик, вытянутый и тончайший, невесомо ползёт по ногам. По левое плечо садится Арсений — задевает Яку локтем, приспускает с него наколенник, заглядывает в лицо — вот, я хулиганю, и ты не сделаешь мне ничего. — Ты грустный, — заявляет он, покатывая рядом с собой мяч. У него постоянно выкрашена в новый оттенок прядь, в этот раз — в синий, под цвет глаз. Яку ответить нечем — Арсению со стороны виднее, и он не донимает вопросами, не пытается растянуть улыбку пальцами по уголкам. Он просто молчит о чём-то своём вот так рядом, пока в решётчатые окна вползает до полудня проспавшее солнце. А потом Илья Николаевич, тоже долго хмурящийся в сторонке, зовёт Яку после тренировки в свой кабинет. Угощает чаем, уютно ворчит на всё подряд, стукает дверцей шкафчика и шуршит кульком с печеньем. Он так часто напоминает Нэкомату, и подобные моменты как будто откидывают обратно в школьные дни — нэкомовские носятся по спортзалу, юность звенит в крикливых голосах, и весна добирается до них непокалеченная. — Мог ли я подумать, забирая тебя из аэропорта, что везу в машине будущего олимпийца, — задумывается тренер вслух, разглядывая заставленный горшками подоконник. Яку в комнатных растениях не разбирается, из всего здесь выращенного знает только алоэ и какой-то хиленький поддерживаемый колышком цветок, который проболел всю зиму, но обязательно оправится, прогреется и разродится бутонами. Яку разворачивает с шелестом конфету. Смотрит, как качаются ветви за окном, отбрасывая живые тени на стены. — Ну вы же не просто так брали меня в свою команду, правильно? Илья Николаевич одобрительно усмехается и отпивает из кружки. — Вот такой настрой мне нравится, — кивает он, морщинки вокруг сощуренных глаз рисуются в уютную усталость. — А то какой-то ты унылый в последнее время. Так сильно по Сашке скучаешь? Ну так скоро встретитесь, возможно даже по разные стороны сетки. Яку улыбается. Вселенная любит, потешаясь, нелепо разводить, но она так же непредсказуема в плетении встреч. — Весна придёт — развеселюсь, — обещает Мориске, хотя никогда нельзя знать наверняка — ждать по весне вплетённых цветов в волосы или свёрнутой шеи. Ближе к весне хочется перемен. Яку подумывает подсесть на костюмы — у него есть уже парочка, оба сидят на нём чертовски хорошо, в них надо обязательно выходить в мир, пока мир снова не заперся по домам, спасаясь от очередной заразной болячки. В них обязательно нужно припереться в Токио, надменно пройти по кричащему богатством кварталу, скользнув отражением по зеркальным витринам и лобовым дорогих машин. Про костюмы Яку рассказывает Льву, когда они созваниваются в один из вечеров. У Льва беда с режимом, и уснуть он хочет под голос Мориске — ты как будто мурлычешь, говорит он, и Яку невольно понижает голос, подмечая, как у Льва с последней их встречи — вечность назад — отрасли волосы, наблюдает за ним в экран ноутбука, пока за окном темнеет и тяжелеет небо. Лев уточняет, когда именно Яку прилетает в Токио, как будто что-то планирует и сверяет даты. Яку подозрительно щурится, тут же ведясь на интриги и загадочность. — Мне просто нужно знать, удобно ли тебе будет приехать в Шибую, — Лев небрежно зачёсывает пальцами чёлку, глаза в свете ламп горят пронзительной зеленью. — По бутикам там погонять? — Яку плюхается на подушки, подпирает голову рукой, укладывается перед камерой по пояс. — Нет, — Лев улыбается — сонный, моргает всё медленнее. — Просто будет, что показать. Такой, знаешь, намечается грандиозный прикол. Яку с любопытством хмыкает — протяжно, деля на двоих тягучую сонливость, будто они лежат осязаемо рядом, соприкасаясь руками совсем невзначай. — Раз прикол, то сгоняю в твою Шибую без проблем, — Яку глушит в ладони зевок и выписывает рукой причудливый жест. — Короче, куда повезёшь, туда и сгоняем. Ты как — ждёшь меня вообще? И игриво — только ради хохмы, разумеется — задирает до груди футболку. Лев ожидаемо засматривается, ловит мимолётное бесстыдство и ничего не говорит — всегда веселило, каким серьёзным он становится, когда его откровенно соблазняют. — Как тебя не ждать? — странная интонация — без предпраздничного трепета, а с едва уловимой тоскливой тяжестью во вздохе. — Слушай, давай мы с тобой закругляться будем, наверное? А то я говорю с тобой, и меня прям вырубает. Яку тут же гонит Льва спать, желает лучших снов и грозит скорой встречей — Лев машет ему на прощание сонным очарованием, что-то порывается сказать, но передумывает и первым отключается. Когда окошко созвона гаснет, и комната звенит тишиной, Яку чувствует что-то неуловимо кольнувшее — беспричинное печальное, будто улыбки выкачали из него последние силы, и стены давят, и ощущение неуютной оборванности мажет острые тени по углам. Сонливость будто рукой скинуло. Яку подскакивает с дивана, подходит к окну в нарастающей нервозности — соседний берег привычно кутается в огни, разгоняет фотоны в беззвучную истерию, выжигает из бессонницы краски для фальшивого северного сияния, чтобы расписать им лежащее чёрным пластом небо. Город блистает, город хочет света среди мерзлоты — а Яку тянет в самую темень, к самому краю ледяных вод. Ему скоро уезжать из города, а он ни разу не сидел у реки среди ночи, совсем один и в темноте. Странное желание, но ещё страннее уезжать, так и не удовлетворив болезненный порыв. Пойти на набережную дело пяти минут — накинуть куртку, скататься на лифте, выскочить из охраняемого двора и обогнуть дом, миновать фонари и по заснеженным ступенькам спуститься на край берега. Здесь света меньше, здесь лёд темнеет там, где вода поднимается выше, излом расходится от середины реки и на кругах баюкает тьму и что-то притаившееся живое — там, если заглядеться, как будто и вовсе нет дна. Яку чувствует холод по ногам, всматриваясь неотрывно в чёрные воды. Слушает их размеренный шелест и пытается уловить таинственный шёпот города, болтливого даже в поздние часы. Естественно, город не отвечает кому попало. Город разговаривает с такими, как Саня — которые не боятся заблудиться в лабиринтах дворов и строек, различают в порыве ветра дурное предвестие, считывают тайные символы с расписанных заборов и стен. Когда Яку впервые оказался на этих берегах, город с ним не заговорил — город замолк, будто ему тоже нужно было прислушаться к тому, кто робко пытался разглядеть в этих незнакомых пейзажах свой новый дом. Зато город заговаривает с ним сейчас — каждым шорохом и мелкой рябью по воде, воет гулом далёких заводов, шифрует послания мигающими огнями. Делится секретами, в карманы подкладывает записки с напутствиями — не селись близко к лесу, из леса по ночам приходят чужие. Не гляди подолгу на статуи с крыш, маши трамваям, когда они приветствуют тебя звонком, огладь колонну выбеленной ротонды в безлюдной аллее. Дай волосам пропахнуть кострами, клади руки на мои трещины, издирай ладони о многовековую кору. Бойся меня и доверяй мне. Смотри, как потерянные люди уходят по льду. Яку думает, что, наверное, так реки подманивают к себе утопленников, и отходит от края подальше, согнав с себя наваждение. Скидывает капюшон с головы, чтобы ветер пробрал и напомнил, что зима в этих краях крестит простудами на удачу. Ночь обнимает его за плечи — клеймит как своего.

март, 2021

Яку прилетает в Токио статусно — бизнес-классом, в костюме и тёмных очках, чтобы с первой секунды в родном городе обрасти слухами и шлейфом настороженного шепотка, воображать мафиозные сделки, таинственно отсмеиваться на подозрения в романе с доном и с особо пафосным видом выдыхать сигаретный дым. Он видит его через просторный галдящий зал — мужчину всей своей жизни, того, с кем прошёл сквозь годы и километры, того, кого не потерял в часовых поясах, в квадратиках календарей и в нечаянных недосказанностях. Яку смотрит на него под стеклом очков, тоже одетого в костюм и деловито что-то листающего в телефоне, не выдерживает серьёзности и глупо хрюкает, пошатнув свой драматичный образ. Куроо, убрав телефон в карман брюк, хрюкает в ответ и машет рукой. Яку подкатывает к нему чемодан, снимает очки и падает в раскрытые объятья, роняет голову на грудь, позируя воображаемым фотографам для обложки на журнал об очень деловых мужчинах. Вскользь оправляет на Тетсуро галстук, кашляет ему в плечо и чуть отстраняется, чтобы оглядеть с ироничным любованием. — Итак, я правильно понимаю, что мы сейчас выйдем из аэропорта, и самая дорогая машина на парковке окажется твоей? Куроо загадочно усмехается. На лице красуется улыбка, обещающая перспективы и лучшую красивую жизнь с брендовыми парфюмами и красным ретро-кабриолетом. Наклоняется к уху, чтобы ответить: — Котик, у меня нет машины. Мы уедем отсюда на автобусе, потом пересядем на метро. Яку смотрит на Куроо в долгой и молчаливой обречённости — всегда так смотрел, когда в очередной раз удивлялся, как их так надолго повязала судьба. Мгновение, сплетённое из солнечных лучей, и перед ним вновь расцветает растрёпанный мальчишка, который оборачивался с соседней парты сравнить ответ в предпоследнем уравнении теста по математике. — Ты обещал, еблан, что встретишь меня с наивысшим комфортом. — И я не напиздел, поверь, — Куроо галантен и комичен, изображает почтительный поклон и берёт Мориске под руку. — Комфортно? Яку отвечает добродушным матом, но руку не отдёргивает, с тяжёлым вздохом подцепляет ручку чемодана и в сопровождении Куроо идёт до стеклянных дверей — токийское солнце разбивается о них в самом отчаянном приветствии. Романтизм выветривается почти сразу на выходе из терминала — Яку рад был бы на пару с Куроо проехаться в метро в накрахмаленных воротничках и отутюженных брючках, позируя пафосно у поручней и поглядывая на часы, чтобы не опоздать на важный светский приём, но сейчас Яку хочет развалиться на заднем сидении и не шевелиться ближайшие полчаса. Он ловит такси, игнорируя джентльменские порывы Куроо помочь с багажом, садится с ним вместе и всю дорогу слушает сводку последних новостей и сплетен — лучшее возвращение, прямиком с самолётного трапа в круговерть событий. Параллельно проверяет телефон. Отписывается Льву, что прилетел и теперь едет до Шибуи смотреть тот самый “грандиозный прикол”. — Зачем тебе в Шибую? — любопытничает Куроо, удивившийся названному водителю адресу. — Секрет, — Яку с загадочной улыбкой убирает телефон в карман. Куроо хмурит брови. Оскорблённо пытается предположить городскую сплетню, о которой он, к своему стыду, не осведомлён. — А-а-а, знаю я, что там за секрет, — отмахивается он и попутно давит зевок. — Мы этот секрет уже всеми нашими оборжали. Теперь хмурится Яку. Он примерно догадывался, что мог уготовить ему Лев, но боялся прикидывать масштаб скандальности. — Только не говори мне, что там во весь небоскрёб висит баннер со Львом в одних трусах. Яку это представляет моментально и не знает, в восторге он или в ужасе. Куроо пугающе затихает, но всё же качает головой, прежде чем фантазия Яку разогналась до необратимого. — Слушай, ну такое мы бы всё-таки не позволили. Мы бы жаловались, писали бы в администрацию города, протестовали бы с плакатами под этим безобразием. Яку задумчиво хмыкает, опускает взгляд и поправляет рукав пиджака — он уже не единожды пожалел, что так вырядился в дорогу, но виду он, конечно же, не подаёт. — Не такое уж и безобразие, вообще-то, — отвечает он и отворачивается к окну, будто ему безумно интересна желтизна туннельных стен. Куроо застывает, лицом изобразив скорбь. Яку беззаботно постукивает пальцами по колену, словив мотив играющей чуть слышно песни, видит на стекле драматично плывущее отражение Куроо на фоне едущего рядом фургона и стойко его игнорирует. Куроо намеревается придвинуться чуть ближе и тихо, чтобы не услышал водитель, аккуратно расспросить Яку про его отношения со Львом, когда они как раз подъезжают к перекрёстку, останавливаются на углу возле кофейни, вклинившись кое-как в участок без знаков, запрещающих парковку. Яку выпутывается из сентиментальных объятий и вылетает из машины, достаёт из багажника свой чемодан и обещает Куроо скорейшую новую встречу, насколько это возможно в рабочие дни и при до сих пор действующих ковидных ограничениях, машет ему на прощание и ныряет с головой в людской поток. Лица встречных прохожих белеют масками, свою же чёрную Яку ещё перед такси убрал в сумку и не спешит надеть обратно — врывается в родной Токио дерзостью и неуместным безрассудством. Он огибает торговый комплекс “109” — устремлённый в небо цилиндр над оживлённостью скрещенных дорог, отражатель солнца и блистательность в ночи — катит за собой чемодан и набирает Льва, пока без интереса оглядывает пестроту вывесок и реклам. — Ну что, ты на месте? — спрашивают в трубке нетерпеливо. У Льва немного саднит голос, и Яку надеется, что это не от чёртовых вирусов, а просто от чрезмерной болтливости. — Ну? И как тебе? Яку снимает очки. На цилиндре сто девятого красуется гигантский баннер — реклама диоровских духов с сиблингами Хайба в главных ролях. Брат с сестрой востребованы как по одиночке, так и в дуэте — порода, облачённая в богатство и стиль, притягательная отстранённость, будто им обоим нет никакого дела до города, над которым они возвышаются так зрелищно и властно. Беспричинно веселит Лев, держащий в руке шляпу в суровом приветствии, в воображении Яку вошедший в комнату то ли с целью соблазнить в пылкое непотребство у стены, то ли с новостью о чьих-то похоронах. Пафос, который уместен рекламной картинке, но при подвязке ко Льву он смешит до дуростей, как будто всё нутро упрямится и не принимает, что Лев может быть и таким. Яку теряет дар речи — Яку бессовестно ржёт. — Ну и почему ты хохочешь? — негодует из телефона Лев, сам при этом не сдерживая смешки. Ему больше весело, чем обидно, смех Яку его не оскорбляет, а заражает рассмеяться в ответ. — Ну охренительно же, скажи? — О да, — кивает Яку, ладонью зажимая сиплый визг. — Не, охренительно, правда. Я так рад, что я приехал, так рад, что я жив. Лев горестно вздыхает, говорит что-то в протест, чем лишь сильнее веселит, и терпеливо ждёт, пока Мориске отсмеётся. Он, очевидно, уже наслушался подъёбок от всех нэкомовских, стойко вынес поток шуток и наклёпанные мемы, так что реакция Яку для него не трагична — заслушивается смехом, пока есть возможность, поднял настроение семпаю и рад. Яку решает благодушно не мучить больше мальчика, выдыхает наконец и обратно надевает очки, пока на его приступ не обратили внимание прохожие. — Так, — Яку оборачивается и высматривает в потоке людей знакомую фигуру. — Ну и где ты сам? В динамике загадочно молчат. — На съёмках?.. — Лев говорит как-то неуверенно, будто сам сомневается, где он и кто он. — А, погоди, ты думал, я подбегу к тебе со спины, чтобы ты увидел меня и на баннере, и вживую? Яку разочарованно цокает. Закатывает глаза, смотрит, как над крышами взмывающих ввысь торговых центров расползаются растушёванные облака. — Ты проебал такой киношный момент. — Извини, ну я правда занят! — Лев на том конце — сожаление и ноющие нотки. На фоне у кого-то звонит телефон, шумит фен, звучит заливисто женский смех. — Ну хочешь, я приеду? — Сиди давай, у тебя работа. — Не разрешаешь мне прогулять? Переживаешь за мою карьеру? — Да, каждый день трясусь. — Но на самом деле я просто не могу появиться в таком людном месте, — Лев опечаленно вздыхает — воображение дорисовывает само, как он откидывается в крутящемся кресле и поправляет в подсвеченном зеркале чёлку. — Нас же моментально окружили бы мои фанатки, а это столпотворение, это затор движения, это визги и фурор. Яку даже жалеет, что это не видеозвонок — слишком уж выразительно скептичное лицо у него в ответ на слова Льва. Где-то рядом слышен голос Алисы, среагировавшей на сказанное, — чудеса техники, ваших Хайб и там, и тут передают. — Господи, что ты несёшь, — Яку устало прикладывает руку ко лбу. — Ты там один сейчас? — Да, абсолютно один стою посреди абсолютно пустого перекрёстка. Ты ж сюда не приехал, чё тут ловить? — Ладно-ладно, пока я не убежал, что у тебя по планам сегодня? — Лев быстро переключает Яку в режим шальной деловитости, настраивая на яркость и роскошь встреч. Яку хмурится: в идеале он хотел отрубиться пораньше, но его как будто заранее раззадорили и поманили из дома в поздние часы, и не тянет теперь уже отсыпаться с дороги, и город тоже не хочет засыпать, и город обязательно выстоит — в пандемию, в землетрясения, в небесный раскол после полудня. Поэтому Яку говорит, что свободен и настроен на рандеву. Лев обещает заехать за ним и продемонстрировать очередной “прикол”. — Тогда до вечера? Так люблю это тебе говорить. Яку усмехается. А он любит, когда ему признаются в подобном. — До вечера, — соглашается он, невольно пустив в интонацию улыбку. Лев радуется договорённости, быстро прощается и уносится по делам — Яку смотрит пару секунд в погасший экран, пойманный на странном отголоске чувств. Слова о фанатках тают неприятным послевкусием — причины Яку не находит, но гонит мысль прочь на всякий случай. Проверяет на телефоне время и прикидывает, где там сейчас может мотаться отец, чтобы встретиться и предстать перед ним блудным сыном в дорогом костюме и с набитым чемоданом выебонов. И конечно он прикидывается — Лев на рекламном баннере ему нравится, господи, нравится его способность меняться до неузнаваемости и всё равно не становиться чужим, переключаться с ребячества до завораживающей серьёзности, быть изначально сплавленным из звенящей солнечности и при этом уметь припрятать холод в бесспорно влекущих чертах. Яку пришёл сюда на сарказме и защитной смешливости — в итоге не сводит с плаката глаз, как самый главный поклонник. Поднявшийся ветер оглаживает утешающе спину — город смеётся над его плечом и всё понимает. Лев приезжает за Яку вечером — именно сам за рулём, а не на такси, демонстрируя тот самый обещанный прикол. Опускает стекло и подмигивает, довольный произведённым эффектом. Яку смотрит на Льва-водителя обалдело, стоя на тротуарчике перед отцовским домом. Да, в этот раз отец ему так и сказал, мол, хватит шляться по гостиницам, ты не в гастрольном туре, у тебя есть своё гнездо, вот в нём и ночуй. Яку думал снять квартиру, но решил пока приютиться в родном углу — оно и привычнее, да и отец в последнее время какой-то прикольный, можно с ним и пожить под одной крышей. Если задолбает или опять слетит башкой, то Яку куда-нибудь съедет. А там и июль скоро, там он уже поселится в Олимпийской деревне, а после Олимпиады и вовсе вернётся в Екатеринбург. Но до этого всего ещё нужно дожить, конечно. Что ещё под вопросом, потому что Яку понятия не имеет, какой из Льва водитель. Но Лев даже показывает ему с цоканьем права, уверяет, что реально на них сдавал, не крал их и не подделывал. Яку недоверчиво щурится. Лев со вздохом выходит из машины и с улыбкой расправляет руки, заключая Яку в крепкие объятья. — Охуеть, — делится Яку впечатлениями. — И я рад тебя видеть, — Лев неспешно выпускает его из рук. — Машину я тоже не крал, если что. — А зря. Минус к романтике. — Ладно, я её угнал. За нами полиция, так что поехали отсюда скорее. Яку хрюкает, разглядывая чёрный Лексус, подходит ближе и осторожно открывает дверь, оценивая салон. Садится вперёд, оглаживая приятную на ощупь кожу сидения. Лев садится рядом и громко включает какой-то пафосный гангстеровский рэп. Яку молча вылезает из машины. — Да я переключу, вернись! — Лев смеётся и тянет Яку за руку, усаживая обратно. Рэп сменяется ритмичной электроникой. Яку на это кивает, лишь немного уменьшает звук и пристёгивается, стараясь не примять пиджак. С любопытством оглядывает Льва на водительском — разблокирована новая локация, сидеть вот так в машине вдвоём им прежде не доводилось. — Итак, мы всё-таки добрались до этого момента, — говорит Лев торжественно. — Еду проводить вечер с очаровательным волейболистом, показавшим класс в другой стране, а теперь представляющим Японию на Олимпиаде. Яку недоумённо приподнимает бровь. Хорошо сказано, но как будто фраза уже звучала где-то ещё. — Наш разговор в Испании, — Лев смотрит на Яку с тающей надеждой, вздыхает и дуется. — Ясно, ты уже всё забыл. — Нет-нет, я просто сразу не словился, к чему ты отсылаешь, бля, — Яку с виноватым видом прикладывает руку ко лбу. — Плюс я просто засмотрелся на тебя, ты тоже меня пойми. Лев смотрит внимательно, недоверчиво даже, выискивая подвох и привычные слои иронии. Яку поясняет восторженным тоном: — Как же красят человека уверенно лежащие на руле руки. Звучит так, как будто Яку прикалывается, но Лев правда хорошо смотрится за рулём — не перепуганный хоть, не побелевший в паре секунд до обморока, вполне уверенно разворачивает машину и даже не задевает забор. Да, это не Саня, который одной рукой может рулить, а другой наглаживать колено пассажира, но всё ведь приходит с опытом. И Яку не стебёт, не хрюкает скотински — даёт мальчику покрасоваться. Но всё же уточняет просто ради собственной безопасности: — Ты первый день за рулём? — Нет, — Лев так серьёзен, что даже не пытается возмутиться. — Но я в первый раз еду на арендованной тачке. Моя ж ты радость, думает Яку умилённо — ну хотел же впечатлить, ну хотел сделать всё по красоте с первой секунды встречи. И Яку стебал бы, конечно, выдавал бы по хохме каждую секунду, но это ж как котёнка обидеть, ей-богу. — Хорошо, я тогда постараюсь тебя не отвлекать, — обещает Яку великодушно. Лев всё же возражает, не желая затыкаться, но замолкает, выехав на большую дорогу. Яку его не дёргает, разглядывает пока тихонько: выточенный профиль, обрисованный мягкостью отброшенной набок волнистой чёлки, излом брови, аккуратно выстриженный висок. Яку рад часто видеть Льва в рубашках — сегодняшняя чёрная ему особенно к лицу — засматривается на открытую шею, любезно не спрятанную под пуговицы, на уголки воротника, на обтянутую шёлком грудь. Интересно, если бы у Льва был проколот сосок, он был бы виден под рубашкой? Наверняка взгляд невольно ловил бы очертания под тканью, и металл поблёскивал бы в полумраке, стоит лишь одежде оказаться отброшенной прочь. Ну спасибо, теперь у Яку все мысли об этом. Не думай о слоне, не думай о горошине плоти, проткнутой заострённой штангой. — Тебе надо проколоть сосок, — говорит Яку, сосредоточенно глядя на шоссе. Лев испуганно моргает, пока в лобовое летят отсветы фонарей. — Зачем… — Так надо. Лев тревожно молчит. Вцепляется смешно обеими руками в руль, как будто он дед, у которого на заднем сидении гремят банки с соленьями. — Проколи сосок, — повторяет Яку сурово. — Но я не хочу… — Придётся, рано или поздно. — Да в смысле? Меня что-то вынудит, мне этого не избежать? — Я внушу тебе навязчивую идею. — Проколи себе, если тебе так хочется. — Ты что ли глупый? Я не хочу себе, я хочу тебе. — Зачем тебе мой проколотый сосок? — Лев странно выворачивает руль, едва не создав аварийную ситуацию. Господи, как же по-идиотски было бы погибнуть из-за тупого спора про сосок. — Ты живёшь в другой стране, какая тебе вообще разница, что и где у меня проколото? — Я буду засыпать с улыбкой на лице при одной лишь мысли, — Яку не хочет, чтобы этот разговор когда-либо заканчивался. — И я же приезжаю периодически. — То есть мне проколоть сосок и беречь его для тебя? — Храни и прячь, да, никому его не показывай. — У меня бывают фотосессии без одежды, это во-первых, — Лев вертит головой по сторонам, перестраиваясь в соседний ряд и всецело сосредотачиваясь на дороге. Яку настораживается — а что там “во-вторых”, щенок, чего это ты затих так подозрительно? Кому ещё ты собрался показывать свои проколы, что там за очередь уже выстроилась из любопытствующих, бессовестный? Господи, проносится вдруг в голове ледяным всполохом — а ведь Лев действительно может раздеваться перед кем-то ещё. Яку как будто бы и допускал такую вероятность, но вот он впервые обрисовал её настолько чётко, что прямо здесь и сейчас, притихнув от изумления в пассажирском кресле, сошёл с ума. Ему кажется, что он точно не в себе, когда видит над дорогой огромный рекламный баннер со Львом — Лев по правую сторону за рулём, Лев смотрит на него за окном, такие чудеса мироздания — и это должно повеселить, что-то из разряда ткнуть в окно пальцем и потешно хрюкнуть. Но вот только Лев на баннере не один. Они как раз замедляются перед перекрёстком, и Яку успевает разглядеть из машины, как какая-то знакомая на лицо девушка в открытом белом платье обнимает Льва в расстёгнутой белой рубашке, держит ладонь на его обнажённой груди — алые ногти на бледной коже выглядят почти хищно — прикусывает зубами кончик его развязанного галстука и смотрит в кадр с ноткой безразличия. Они засняты по пояс, а потому видно, как Лев обнимает девушку в ответ, глядя на зрителя холодной и сковывающей надменностью. Что это за вульгарщина посреди приличного города, думает Яку, а потом успевает прочитать логотип бренда духов, которые, собственно, и рекламирует парочка. — Погоди, — Яку выгибает шею, оборачиваясь на остающийся позади баннер. — Это ты с… Блин, как её… — Ханазава Рика, — отвечает Лев спокойно. — Точно, это ж певица! А… — Яку запинается, почему-то нервно хохотнув. — А чё это вы с ней? — Снялись в рекламе, — Лев звучит так буднично в сравнении с Яку, которому хочется боднуть его в плечо или укусить. — До этого я снялся в её клипе. На шоу ещё мы с ней пересекались. И закрутилось как-то. Обалдеть, она же очень популярна — Суга упоминал, что среди его учеников полно её фанатов, и он задолбался из-за мелких пиздюков напевать её приставучие песни. И опять же Лев недоговаривает — закрутилось что? Совместные проекты или общение вне камер? Фотосессии на морском берегу или свидания в ресторанах с приватными залами? Яку тормозит собственные мысли, сам не понимая, чего его вдруг так задело и растормошило. — К этому баннеру ты меня не звал, — усмехается он. — Этот баннер не висит над перекрёстком в Шибуе. — Ты выпендрёжник. — Весь в тебя. Яку фыркает, всё ещё неуютно ёжась. Просто интересно, а обязательно ли так обжиматься ради рекламы духов? И чем сейчас пахнет от Льва — этими духами или диоровскими, которые рекламирует с сестрой? Так много вопросов, так страшно узнавать ответы, так хочется скорее уже сесть за стол и уткнуться в меню, чтобы голову заботил только выбор гарнира к основному блюду, а не вот это всё. Они добираются до ресторана без происшествий, не считая пары личностных кризисов Яку, о которых он, естественно, старается не думать. Водитель из Льва по итогу получился приличный, хоть его иногда и дёргало на поворотах, но они доехали, и этому можно поаплодировать. — Мы не погибли! — ликует Яку, выйдя из машины. Лев приобнимает его будто невзначай, придерживая под спину и ведя от парковки к парадному входу. Яку на ходу оправляет рукава пиджака, мысленно подмечая, какой он молодец, что припёр с собой костюмы — куда ещё так расфуфыриваться, как не на свиданку в небоскрёбе. Их ресторан располагается в пентхаусе, и пока они едут на лифте на последний этаж, Яку нащёлкивает в зеркальную стену пару совместных фоток со Львом, подбивая его позировать с максимально пафосными лицами. Их встречают уже на входе в зал — администратор с осанкой и аурой британского дворецкого, приветствует с улыбкой обоих гостей и провожает их до столика у окна, раздаёт меню в чёрных кожаных папках и желает приятного отдыха. Яку садится на стул и тут же залипает на тонущий в огнях город, расколотый высотой. Лев улыбается, видя, как Мориске доволен. — Выбрал тебе столик с видом на красивую жизнь. — Чё это она там, за окном? Она у нас прямо здесь, у нас с тобой, — фыркает Яку и раскрывает размашисто меню. Листает страницы, нисколько не царапается взглядом о внушительные ценники и вчитывается в раздел итальянской кухни. — Я намерен съесть всё в этом ресторане. Лев всегда сначала смотрит напитки, а не еду, выбирает в списке лимонад, потому что он за рулём и потому что он кавалер — Яку это слово повторяет довольным тоном несколько раз, пока выбирает себе вино, намереваясь в этот вечер млеть и хихикать. После заказа у официанта разговор завязывается привычный — как у тебя дела, как работа, а у меня вот так дела, а у меня вот такой случился прикол. Обсуждают Олимпиаду и то, как с ней до сих пор не всё ясно, что новую волну заболеваний никто не отменял, а вот Олимпиаду — вполне могут. Правда, Яку больше склоняется к тому, что её всё же проведут несмотря ни на что, даже если над стадионом во время церемонии открытия высадятся инопланетяне. Лев говорит, что жить в странный отрезок истории как будто и интересно, а вроде нервно и даже страшно, признаётся, что завидует малолеткам, которым все эти карантины, непонятки с работой и банкротства до лампочки. Яку говорит, что завидует тем, кто за время пандемии помер, но быстро меняет тему, когда им приносят заказанные блюда. У Льва всё как обычно — съёмки-съёмки-съёмки, проекты и растущая медийность, только говорит он обо всём этом как-то неохотно, и Яку думает осторожно, не задолбался ли Лев, не выгорает ли. Но вот Лев упоминает, как на днях на фотосессию принесли собаку, и мгновенно веселеет, и Яку успокаивается — парень в порядке, жить можно. Он как раз рассказывает про смешного мальтипу, с которым фотографировался для очередной модной коллекции — оба кудрявые и в одинаковых кожаных рокерских курточках, фанатский визг унесётся к небесам — когда у него звонит телефон. — Блин, это по поводу съёмок в шоу, мне надо ответить, — Лев дожидается от Яку кивка и отвечает на звонок. — Алло? Да, могу. Нет, не дома. Он никуда не уходит, говорит прямо за столом, глядя в окно. Яку вдруг ловит себя на желании вот так Льва сфотографировать — ну если настолько идут человеку чёрные рубашки и деловитый вид с телефоном у уха. Он отодвигается слегка назад, облокачиваясь на спинку стула, фотографирует незаметно, как будто просто что-то листает в телефоне, разглядывает получившийся кадр, не меняясь в лице. Пока Лев разговаривает, Яку решает быстро вбить в поисковик Ханазаву Рику — просто любопытство, просто заворочался интерес, какие ещё там у них со Львом могли быть совместные фотосессии. Ого, а у них и правда “закрутилось”. Совместных фотографий много, помимо официальных фотосетов светились и просто на каких-то медийных сходках — и где это вы сходились, черти, во время ковидных ограничений — на съёмках шоу и на какой-то церемонии награждения. Поиск выдаёт и пару кадров из клипа — Лев, пиздюк-сердцеед, изображал с Ханазавой любовные мутки и даже закручивал её в танце. Охренеть, а Лев вообще умеет танцевать? И почему не Яку узнаёт об этом первый? Всё это наплывает чем-то неуютным и царапающим, будто Яку подсмотрел что-то чужое, будто с фотографий ухмыляются не для образа, а лично ему. Ещё и смотрятся вместе хорошо, стоит признать, хоть и нехотя. Со Львом так-то кто угодно будет хорошо смотреться, если задуматься, и только Яку вырисовывается рядом как-то нелепо, будто просто подошёл выклянчить автограф и совместное фото на память. Дурацкие мысли, берутся из ниоткуда, выпрыгивают из тёмных углов внутреннего бардака и вцепляются намертво — Яку от них отмахивается, чтобы не скатиться в бредовое, а сам при этом открывает ссылки на статьи, где активно обсуждаются вероятности того, что Хайба и Ханазава могут встречаться. То есть они ещё и успели попасть под подозрения в романе, замечательно, просто прекрасные новости. И при этом нет ни одной даже крохотной сплетенки про Льва с Яку — и это после того, как они пару лет назад таинственно у всех на виду уезжали с громкого мероприятия ко Льву домой. Справедливо ли это? Да Яку готов скандал закатить, насколько это возмутительно и нечестно. Ну пиздец, вот уж чего не ждали — подъехал товарняк загонов и выгрузил немного комплексов неполноценности. Но хуй там, Яку слишком крут для проблем с самооценкой, на тему роста он перестал париться ещё в школе, а больше ему не о чём переживать, и никакие певички с модельной внешностью не пошатнут его неприкосновенную самооценку — всё это Яку мысленно повторяет себе по кругу, пока чересчур злобно рубит по мясу ножом. Яку решает глотнуть вина и отвлекается на огни за окном. Лев как раз заканчивает говорить — не подозревает, какой скрытый от глаз спектакль развернулся по другую сторону стола. — Так, — Лев убирает телефон и задумчиво прищуривается. Смешной кривляка. Красивый. — Про что мы там говорили? Яку пережидает момент, когда внутри осядет смутное и едкое. Наверное, акценты стоит выставлять на том, про что они не говорили. Мы не говорили про то, что наши жизни закрыты друг от друга не потому, что мы такие разные, а потому что о многом мы просто не хотим знать. Про то, о чём мы оба боимся даже задуматься, как будто кто-то подслушивает нас внутри головы. Про то, что ты парадоксально мне ближе, когда ты вдалеке. — Про мальтипу в курточке, — улыбается Яку, отпив из бокала и поймав ответную улыбку. Они возвращаются в разговор мгновенно, непринуждённо и живо, будто никто их и не прерывал. Пока у них по плану красивая жизнь — глупо портить её, пуская в неё чужих. Из ресторана они выходят уже за полночь, когда небо чёрным обрамляет небоскрёбы, пронзительно белым горят шарики фонарей, и газон в их свете кажется изумрудным. Яку спускается со Львом по ступенькам, поглядывая, как за ними тянутся по диагонали их тени, припоминает что-то смутное, затерянное среди потускневших картинок прошлого. Как будто вот их силуэты совсем рядом — и вот через мгновение их сносит поезд. В машину садятся синхронно, додав зрелищности и стиля случайным очевидцам. Яку накидывает на себя ремень, возится с заклёпкой и шипит, мрачно поздравляя Льва с тем, что они поломали чужую тачку, что придётся им теперь в автосалоне расплачиваться либо жопами, либо эксклюзивными фотографиями Льва в одних трусиках. Лев тянется помочь, пристёгивает Яку сам под взаимный ржач, кладёт на плечо руку, утихомиривая. Нависает над ним, поймав в фокус взгляда, замолкает резко. Касается застывшего лица, убрав незачёсанную прядь за ухо, смотрит пристально на губы. — Мы так редко с тобой видимся, что я забываю, можно ли мне тебя целовать. Яку хмурится, уловив призрачный упрёк. Смотрит в глаза прямо, поддевает волнистую чёлку пальцами, скользит касанием по щеке. — Не драматизируй, — усмехается он, регулируя под собой сидение и чуть откидывая спинку. — Тебе можно всё. Вот это зря, конечно. Не стоит бросаться такими громкими фразами — у Льва глаза расширяются и отблёскивают — уязвимо, в неверии — и Яку спешит избежать, спрятаться от этого взгляда, тянет Льва на себя и приоткрывает губы, позволяя ему целовать первым. Стоит сказать, позволяют они себе неслыханные вольности, вот так самозабвенно целуясь на парковке ресторана. И целовались бы ещё долго, если бы Льва не прервал очередной телефонный звонок. — Ты сегодня прям на расхват, — Яку со смешком поднимается с кресла, прильнув к окну. — Извини, сегодня и правда день важных звонков, — Лев нехотя от него отстраняется, отвлекаясь на разговор про очередные съёмки. Яку проверяет пока свой телефон. Открывает висящее пару часов сообщение от Сани, фыркает со смешного мема про предстоящую Олимпиаду. Печатает и отправляет ответ, закрывает переписку, пробегается по последним постам в ленте. Пишет Суге комментарий под фотографией с уткой. Удаляет из истории ссылки на статьи про Ханазаву, чтобы не раздражала плашка с её именем в недавних запросах. Лев, быстро решив все свои вопросики, убирает телефон и поворачивается к Яку. — Ну что, поехали? — Пожалуй. Я обещал папе, что меня привезут домой к девяти. — Так уже почти час ночи. — Да ты что? О нет, пизда, как же так, — Яку, продолжая играть трагикомедию, откидывает голову и прикрывает рукой глаза. Вздыхает судорожно, будто у него нет сил выносить даже мысли о предстоящем скандале, изображает раскаяние и скорбь, принимая свою нелёгкую судьбу непослушной и грешной девицы. Лев весь этот перфоманс смотрит на Яку в молчаливом обожании. Тихо посмеивается, с улыбкой заводит машину и выруливает со стоянки. Яку отворачивается, тоже лыбясь, потому что всегда покоряет, когда на тебя смотрят влюблённо, а не как на придурка — я не в себе иногда, но ты, видимо, тоже, раз умудряешься мною очаровываться. Яку смотрит в окно. Людей вокруг немного, да и все в основном сразу расходятся по машинам, но здесь же наверняка везде камеры. Мозг у Яку работает лучше, когда Лев не прижимает его к креслу, и теперь за свои выходки самому себе хочется покрутить у виска. — Это было безрассудно, — Яку строго смотрит на тянущиеся за окном стриженные кусты. — Возле ресторана. Нас могли увидеть. — Тебе разве было не плевать? — В тот момент да. Лев молчит. Яку расценивает это как ну мне, в общем-то, тоже. Пиздец, насколько он без башки, конечно, Яку это давно замечал, что Лев в своём поведении не осторожничает совершенно. Он даже пару раз влезал в срачи в соцсетях, и Яку тогда зачитывался взахлёб, при этом улавливал в дерзких репликах Льва отголоски своего лексикона — и гордился, естественно. — Я до сих пор не особо понимаю, как в твоём случае работают слухи, — Яку ловит недоумевающий взгляд. — Ну я имею в виду, что понятно, почему тебе нельзя засветиться, скажем, в непристойных обстоятельствах с парнем. Но с девушками же тоже? Тебе в принципе нельзя заводить романы ни с кем? — Ну мне эти романы светить нельзя, да, — по тону Льва чувствуется, что тема не то что болезненная, но утомительная точно. — Агентство пытается создать для нас что-то вроде нейтральной среды. Никакой информации о нашей личной жизни, мы все вроде как по умолчанию свободные, чтобы не разбивать сердца фанатам. При этом максимально сдержанно отвечаем на вопросы о своих предпочтениях, чтобы никого не обидеть и дать что-то вроде надежды. — Какой маразм, — Яку морщится. — В российском шоу-бизнесе как раз наоборот пиар накручивается за счёт скандальных слухов и романов. — У нас во многом ещё от агентств зависит, но в целом развлекательная индустрия держится на принципе “нет романов — нет скандалов”, — Лев явно кого-то цитирует — видимо, этой темой не раз проезжались по ушам строгим тоном. — Хотя люди-то как раз скандалы любят. Фанаты обожают сплетничать про отношения знаменитостей, подозревать кого-то в чём-то, сводить тех, чьи взаимоотношения им нравятся. Некоторые фанаты сводят между собой парней. Яку заинтересованно мычит. В этом есть справедливость — не будьте наивными и скучными, подозревайте всех и со всеми. Не верьте образам — вон Лев, пожалуйста, будучи любимцем девчонок, бессовестно катается со свиданкам с волейболистом — держите в голове и такие повороты. — Есть один актёр, в дорамах снимается. Так вот про него ходили мощнейшие слухи, что он встречается со своим коллегой по съёмкам, — Лев встаёт на перекрёстке во главе ряда, наблюдает за проплывающими огнями встречных машин, расслабленно держит на руле руку в браслете. — Ну то есть это прям стало проблемой в какой-то момент, и вот агентам пришлось придумывать легенду, что у этого актёра есть девушка. Прям реально существующая, есть соцсети, фотки совместные. В интервью упоминает её. — А на самом деле как? Он реально встречался с этим коллегой? — Нет, но он реально три года встречается с мужиком, со стоматологом каким-то. Яку с хохотком поворачивается к окну. Из соседней машины на него смотрит смешная кучерявая собака, с которой они быстро разъезжаются по разным развилкам. Интересно, думает Яку, а устраивает ли стоматолога такая ситуация? Обидно ли ему или наоборот весело с этой вынужденной маскировки? Он такой понимающий или просто сам не хочет светиться? Так интересно, очень хочется в таком копаться, послушать мнения сторон, высказаться самому — как же Яку любит попиздеть, господи помоги. — А ещё такая есть история, — Лев, конечно, тот ещё сплетник-крысёныш, сдаст сейчас всю медийную тусовку со всеми их секретиками. — Есть другой чел, модель, уже мой коллега, получается. — С ним встречаешься ты? — Да дослушай, — Лев пережидает смешок. — Короче парень, тоже модель, его в какой-то момент усиленно начали сводить с одним телеведущим. Параллельно его подозревали в отношениях ещё с одним парнем, комиком, это уже из сферы Фукунаги. Фамилии не называю, потому что они тебе всё равно мало о чём говорят. И вот фанаты прям жёстко срутся на эту тему, с кем этот чел встречается из этих двоих на самом деле. — Людям реально настолько нехуй делать? — Слушай, ну это, блин, увлекает? Даже Куроо любил про это посплетничать. — Господи. Но я не удивлён, — Куроо ведь и правда разбирается во всей это срани. Если бы он не был так помешан на спорте, то точно крутился бы в сфере шоу-бизнеса, зная всё про всех и плетя интриги в закулисье. — И что по итогу? Этот парень-модель тоже встречается со стоматологом? — Не, — Лев улыбается. — На самом деле все эти челы встречаются друг с другом. Ну, втроём. Яку присвистывает и вылупляется на Льва с раскрытым от изумления ртом. Лев мельком с ним переглядывается и хмыкает, мол, такие вот дела. — Получается, жизнь порой гораздо интереснее слухов. — Да почти всегда она интереснее слухов. Но и в то же время не все слухи берутся из ниоткуда. — Ну да, типа на одного чела думают, что он встречается с парнем, и он реально встречается с парнем, только не с тем, при этом для общественности он изображает отношения с девушкой, — Яку восхищённо фыркает — ебучий шоу-бизнес, но как же затягивает. — А другого чела представляют в мутках то с одним, то с другим, не подозревая, что они встречаются втроём. Просто охрененно. — Я бы так не смог, кстати. — Представлять чужие мутки? Изображать отношения с девушкой? — Нет. Встречаться втроём. Яку осторожно молчит. Смотрит на мелькающие за окном перекрещенные балки моста, на отзеркаленный в чёрной водной глади берег в огнях. К чему Лев это вообще сказал? Он просто так ляпнул или же прям на эту тему размышлял? Он что-то знает, блять? Это не паранойя, просто если это какие-то издевательские усмешки от вселенной, то Яку ебал их, честно говоря, вот нахер пусть она идёт с такими подколами. Надо срочно сменить русло беседы, пока Яку не вышел из машины на полном ходу. Над ними вновь пролетает тот самый рекламный баннер, напоминая, что то, что кольнуло ранее этим вечером, до конца так и не отпустило. — Раз уж ты заговорил о себе, — Яку склоняет голову к плечу, облизнув губы. — Что насчёт сплетен про тебя? Насколько слухи правдивы? — Смотря какие. — Есть слухи про тебя и меня? — Насколько мне известно, нет. — Вот это обидно, — Яку без шуток чувствует себя задетым. Надо будет почаще сосаться на парковках, что ли. — Хорошо, а что насчёт девушек? Они останавливаются на светофоре. Фары стоящей впереди машины режут красным по глазам, выкрашивают в красное салон, мажут по лицам холодом. Будто вселенная уже конкретно Яку шлёт сигналы — притормози. Но Яку уже не остановить. — Ну признавайся, — он дразняще толкает Льва в плечо. — У тебя с этой Ханазавой что-то есть? Разводить Льва на смущение всегда весело — сейчас весь изъёрзается, вспыхнет румянцем и помчится спорить, мол, да это же просто коллега по цеху, девочка из шоу-бизнеса, с которой мы от силы обменялись парой реплик у кофейного аппарата, да и вообще — какие там могут быть Ханазавы, когда есть ты? Но Лев не выглядит смущённым. Смотрит сквозь лобовое на плиточный тротуар, щурится в лёгком недоумении. Отвечает с неожиданным спокойствием: — Даже если есть — какое это имеет значение? Яку застывает — распахнутыми в игривом любопытстве глазами, дрогнувшей в уголке улыбкой. Его будто резко одёрнули за рукав, отрезвили, заземлили — разрядом тока в солнечное сплетенье. Это стоит усилий — не ляпнуть ничего возмущённого, не обернуться фурией в пару секунд. Вовремя вспомнить, что так ведь оно и есть — какое это имеет значение для тебя? — Просто стало любопытно, — пожимает Яку плечом. Сама беззаботность, хотя внутри крошится ледяными кусками беспричинная злость. Неуютность селится в каждый уголок салона, пока они едут дальше по шоссе, кружат поворотами и проезжают ряды домов, добираясь до района Яку. Горчит в недосказанном, задаёт ритм повисшей тишине. Господи, Яку ведь даже не понимает, почему не доволен. Сам же когда-то сказал — уезжай с теми, кто будет гарантировать прекрасный вечер без обязательств, и не думай в эти шальные моменты обо мне. И ведь он размышлял об этом, предполагал нечаянной мыслью по краю, что в теории у Льва действительно могут быть романы — с коллегами-моделями, с влюблёнными в него фотографами, с влиятельными богачами, которые всегда по-особенному настойчивы в предложениях покинуть шумное мероприятие и отправиться куда-то ещё. Только вот реальность почему-то оказывается куда неприятнее теории. Не думай обо мне, мальчик, — каким послушным оказался Лев, ну не прелесть ли? Они подъезжают к дому Яку — погасшие окна, выбеленная строгость стен, внутри которых годами проживал выездной цирк. Лев оглаживает руль — видеть его в роли водителя всё ещё непривычно, как и непривычно делить с ним молчание, в котором никогда не таится ничего хорошего. — Я так понимаю, в ближайшее время со встречами будет тяжело у нас? Яку сдерживает смешок. Действительно, тяжеловато при встречах кокетничать и наигранно хохотать друг другу в шею, когда хочется поскандалить на парковке, некрасиво привлекая внимание случайных прохожих. Они даже не продолжили тему чёртовой Ханазавы — интересно, выдало ли это Яку, дало ли понять, что его это задело? Идиотская ситуация, где попытки поддеть приведут к насмешке над собой же. — Ну ты же говорил, у тебя плотный график намечается, — Мориске усмехается мягко и без упрёка. Смотрит пристально, чтобы не казалось, будто он избегает встречных взглядов. — Рад за тебя, что ты настолько нарасхват. О да, теперь он будет говорить двусмысленностями. Отыгрывать спектакль непонятно перед кем, хотя всю жизнь закатывал глаза на подобные дешёвые драмы. Чьи это гены в нём проснулись, неужели мамины? Это ведь она, судя по рассказам, любила хлопать дверьми и бить посуду об исцарапанный паркет, срываться в ночи и убегать по неизвестным адресам, на бегу запахивая бежевое пальто. Возвращаться под утро, чтобы устало курить в рассветных лучах на захламлённой кухне, никогда не отвечать на вопросы и греть охрипшее от ругани горло паршивым кофе. Лев задумчиво кивает. Не спорит о своей востребованности, давно не играет в скромника, в мальчика, который случайно забрёл в съёмочный павильон и теперь испуганно ищет выход, жмурясь от выжигающего света ламп. — Я напишу. — Лучше не отвлекайся от работы, — благодушно улыбается Яку, скомканно прощается и выходит из машины — аккуратно, без агрессивных хлопков. Очередной личностный кризис измеряется в шагах до тускло освещённого крыльца. За спиной рычит двигатель, шелестят шины по асфальту, отплывают прочь огоньки фар. Ничего не случается и как будто и не должно, но вечер всё равно надрывается чувством незавершённости, вскипевшая голова суетливо отматывает назад и пытается найти виноватых, причины неправильности и неуютности. В доме темно и тихо, только в гостиной бубнит чуть слышно телевизор. Отец оказывается неспящим, выходит в прихожую на звуки шебуршания, красуется в домашней футболке с матерным англоязычным каламбуром. — Вернулся с блядок? — приветствует он тепло, по-отечески. Яку устало садится на ступеньку, вытягивает ноги и вяло стаскивает ботинки. — Меня с них выгнали. — Никому не хотелось начинать, пока ты не ушёл? — отцу весело, определённо. Он немного подвыпивший, но не до той стадии, когда швыряется мебелью и в сыновьях ищет причину всех своих неудач. — Ужина кстати нет, но ты же не голодный приехал, правильно? — Да, мои кавалеры всегда кормят меня в дорогих ресторанах, прежде чем везти домой. Отец подозрительно морщится. На лице смешная смесь недоумения, лёгкого осуждения и обречённой весёлости. — Вот знаешь, что меня бесит? Что я нихера не понимаю, прикалываешься ты или нет. — Это мой стиль, — усмехается Мориске, то ли отряхивая руки от уличной пыли, то ли аплодируя самому себе. Отец машет на него рукой, оставляет наедине с совестью и уходит обратно в гостиную. Мориске поднимается со ступеньки, спихивает ногой в сторону обувь и оглядывается на дверь. В узкие окошки по бокам просачивается свет с крыльца, тянет чем-то тоскливым, сонной весной без повода цвести и шалеть. Это как вернуться туда, куда годами приходил по заученным маршрутам, швырял рюкзак у порога и шуршал пакетами из продуктового, где есть потёртости на обоях и отметки роста на дверных косяках, а ощущения дома — нет. Яку убаюкивается мягкой тяжестью своей злости и упирается в стену виском — свет из окон ложится ему на плечо и целует в висок, не обещая на сегодня спокойных снов.

апрель, 2021

Апрельское солнце плетёт лучами раскалённый асфальт — Яку смотрит на него сквозь тёмные очки, пока перед крыльцом Кагеяма с Хинатой дерутся сумками. Не всерьёз, конечно, но со стороны уморительно, они как будто они всей толпой вернулись в две тысячи двенадцатый, в догонялки на закате и драки арбузными корками. — Вы вернули мне мою юность своим цирком, благодарю, — Яку наблюдает, как увернувшийся от пинка Хината пытается, убегая, сдёрнуть с сокомандника штаны. — Он обзывается как девятилетка, семпай, — ябедничает Кагеяма, догоняя и раскручивая на ремешке сумку. Яку фыркает. Семпаем его сто лет не называли, и эта иллюзия просветления и наставничества среди пиздюков, когда пиздюк ты сам — Яку соврёт, если скажет, что не скучал по этому. Сборная почти вся получилась из знакомых лиц: здесь и карасуновский дуэт с придурью, как раз нарезающий круги по площадке перед спортзалом, и Хошиуми из Комомедая, и один из близнецов Мия (Яку вовсе их не путает, честно-честно), и Ушиджима, только что спустившийся по лестнице вместе с молчаливым Сакусой, и Бокуто, всё такой же громкий и зрелищный. Из-за Бокуто Яку переживал особенно — в школе на совместных играх насмотрелся на его эмоциональные качели — но с годами полегчало, и Бокуто уже не перемыкает и не накрывает маразмом посреди матча, и это несказанно радует, потому что тут уж все будут честны — с его бардаком кроме Акааши не справился бы никто. И собрались они все, подумать только, не на дружеские тренировки между школами, не тренировать новичков и даже не на отборочные в Национальные, а ради предстоящей Олимпиады, ради побед и новых высот, ради торжества спорта и дружбы, которыми Куроо прожужжал им все уши. Они повзрослели, осознаёт Яку, глядя на величественные спины удаляющихся прочь Сакусы и Ушиджимы. Или нет, думает он, видя, как Хошиуми с задором присоединяется к догонялкам с пинками, образовывая на пару с Хинатой боевой дуэт коротышек. Позади спускаются Куроо с Бокуто. Они о чём-то между собой похрюкивают, оглядывают беснующуюся молодёжь с высоты ступенек и своей нажитой мудрости. — Не пиздитесь, друзья! — салютует им без причины счастливый Бокуто. Будто преисполнился и вышел к людям, неся благую весть и охапку лепестков роз. — Идите лучше купите по сосиске! Обалденные сосиски с огуречным соусом, отсюда идти минут десять, я покажу. — А ты не меняешься, да? — усмехается Куроо, встав у Яку за плечом. — Всё ещё поощряешь драки и мракобесие. — А ты разве не должен быть на работе? — Я на работе. — До сих пор не до конца понимаю, что именно входит в твои служебные обязанности. — Я, если честно, тоже, — Куроо улыбается. Он в своей должности и правда феноменален, изначально на нём реклама и спонсоры, а как будто и всё министерство спорта разом. Олимпиаду, наверное, он тоже будет вывозить в одиночку — и на стадионах приберётся, и температуру у всех измерит, и перед сном к каждому придёт лично подоткнуть одеяло и оставить поцелуй на лбу. Яку улыбается тоже. И это всё дарит умиротворение и при этом голову кружит: тренировки, суета и шалопайство, Олимпиада предвкушением, солнце, апрель. В апреле в Токио приезжает Суга — прикатился по работе на педагогическую конференцию, после которой хочет ворчать и устало пить пиво. Яку подбивает его идти в парк, чтобы по классике, сакура в цвету, и они вдвоём на подстилке в клеточку ловят на ладошку лепестки. Сугавара выглядит как апрельский рассвет, хоть и задолбался вусмерть, он смотрит на Яку, что трясёт нетерпеливо плетённой корзинкой с едой — моно-но аварэ, Суга, жизнь печальна и очаровательна, а ещё быстротечна, мементо мори, вся эта хуйня — и соглашается на всё. — У меня кто-то по спине ползёт, разберись, — просит он, дёрнув плечом. Яку стряхивает с его спины жука, занимает жучье место и укладывает голову, чтобы чужой голос звучал мурчанием прямиком в висок. Со стороны они смахивают на типичную парочку, устроившуюся тискаться среди цветения, но позу Яку не меняет — Суга красив, его хочется обнимать тысячу лет непрерывно, и вообще Яку на такие вещи плевать. — Ты чего там? — спрашивает Суга обеспокоенно, заглядывая себе за спину. Яку сам хотел бы знать — чего он там. Он вроде хочет отмалчиваться загадочно, но как будто и тянет на разговоры без умолку. Спрашивает раньше, чем сам успевает осмыслить: — Тебе знакомо чувство ревности? — Опаньки, — Суга смешно икает после глотка. — Что за вопросы внезапные? Кто-то расстроил мою рыбоньку? Яку не отзывается. Складывает из пальцев ножки, пробегается ими по лопатке к плечу. — Слушай, ну в последний раз прям сильно я ревновал в школе, — Суга постукивает нервно пальцами по банке — всегда так делает, когда оттягивает неприятные темы. — Была девочка — капитанша девчачьей волейбольной команды, они с Дайчи дружили, на переменах часто пересекались и общались. Она ему даже талисманчик дарила на удачу перед матчем, прикинь? Я тогда подумал ещё — моя ты девочка, как же мы без твоего волшебства, в самом деле, без тебя только и делаем, что головой уёбываемся и по полу зубы раскидываем. Яку прыскает. Дайчи и выбитый на матче зуб — одна из любимых историй, потому что Суга, всячески скрывая пережитый стресс, обвешал её сотней шуток и смешных причитаний безутешной вдовы. — А вы с Дайчи на тот момент уже были парочкой? — Я ревновал до того, как мы сошлись, потом ещё какой-то период, когда мы уже ну, того самого, и это было даже ещё херовее, чем до этого, потому что, как бы объяснить, ну ты не веришь до конца, что у вас всё надёжно. Может, просто мальчик чудит по юности, встречаясь с другим мальчиком, а потом ему всё равно захочется девочку, чтобы строить семью, чтобы маму не расстраивать, ну и всё в таком духе, — Суга говорит буднично, даже весёлые нотки проскакивают, но по нему видно — эти темы в его голову сверлом ввинчивались не один вечер. И даже не год. — Сейчас у меня таких переживаний нет, слава богу, потому что теперь-то я знаю, что я для Дайчи — любовь всей его жизни, и что он не может без меня жить, — Суга заламывает руку в драматичном жесте, будто изображает солнечный удар. Задирает голову, щурится на лазурную безоблачность. — А вообще, конечно, ничего хорошего в ревности нет. Одно из самых ебанутых чувств, гони его от себя, пока оно из тебя все соки не выпило. Яку отлипает от чужой спины, задумчиво молчит и отпивает из бутылки с минералкой. У него, конечно, не настолько тяжко — в нём больше удивления с самого себя, мол, вот это да, так я всё-таки ревную? А почему только сейчас, я ловко себя обманывал или мне действительно раньше было всё равно? Я так легко предлагал свободу, потому что был уверен, что сам точно не останусь один? Почему я, сука, такой драматичный, хотя терпеть не могу переживать из-за людей и отношений? — Ты пытался ту девочку устранить с помощью колдовства? — Нет, конечно, я тогда не настолько отъехавший был, — отфыркивается Суга, хотя не стоит труда представить его обезумевшим, заговаривающим корешок посреди ночного леса за тайным ведьмовским ритуалом. — Да и она классная, на самом деле, мы с ней же тоже общались так-то, на выпускном обнимались. Она ж не виновата, это я придурок. Она, кстати, через год после выпуска узнала, что мы с Дайчи вместе, поздравила нас даже, хоть и охуела, я уверен. Дайчи ж ей нравился всё-таки, я ж не слепой. Яку вдруг становится интересно — сколько людей шушукались вокруг него со Львом? Или же на обжимающихся пацанов другим пацанам было в целом плевать? И только Куроо жаждал подробностей, а потому выпытывал скандальные откровения чуткими и аккуратными скажи он тебе нравится ну нравится же а скажи как часто он провожает тебя до дома а был ли он у тебя в гостях а скажи честно вы с ним сосались ну расскажи. И Яку ему отвечал, что они со Львом честно не сосались — чтобы позже восполнить всё упущенное с лихвой. — Так кого ты там приревновал, хороший мой? — Суга оборачивается и тычет Яку в щёку. — У тебя со Львом что ли мутки до сих пор? — Эй, а что за пренебрежительный тон? — Яку моментально вскидывается и наваливается Суге на плечо. — Ты вообще видел Льва? Чё бы с ним не помутить? Суга кривит скептичное лицо. Яку гневно раздувает ноздри. Суга не боится и бессовестно лыбится. — Ну так и что, мальчик-красавчик дал повод для ревности? Яку вздыхает и вновь приваливается к спине Суги. До последнего хотел остаться показательно равнодушным и надменно ироничным, но вот он наглядно — дуется из-за мальчика-балбеса, разговор будто вырван из школьной переменки между японским и литературой. — Мне кажется, у него кто-то есть. Помимо меня. — Да по-любому у него кто-то есть. Ты его видел вообще? Дрянь, самая настоящая. И Яку даже поспорить не может — ни с тем, что Лев привлекателен, ни с тем, что он на это кто-то есть имеет полное право. — Слушай, я не понимаю немножко один момент, но вы же вроде в свободных отношениях, разве нет? Или у вас там вообще не отношения даже, а просто редкие свиданки с продолжением после банкета, — Суга размышляет вслух, и Яку жмурится и прячет лицо в складках его рубашки. — Я к тому, что вы же вроде в верности друг другу не обещались, или я чего-то недопонял? За спиной молчат, и Суга поворачивает голову проверить, как там дела. Яку жмётся к нему щекой, угрюмо провожая взглядом велосипедиста и игнорируя неудобные вопросы. — Погоди-и-и-и, — громко тянет Суга, из-за чего на них оглядывается какой-то дед. — Вы даже не в отношениях, но у тебя снихуя включилось собственничество? И ты возмущён тем, что мальчик не ждёт тебя преданной собаченькой под дверью, а смеет пускать в свою жизнь кого-то кроме тебя? Яку тяжело вздыхает. Закрывает глаза, прячась от реальности, где ему к горлу подставляют ту самую правду, от которой он так настойчиво убегал во время бессонниц. — Как же хуёво это всё звучит со стороны. Хуже, чем у меня в голове. — Ну, дорогой мой, тут либо решайте что-то разговорами и приходите к какому-то согласию, либо ты уж определись, чего ты от Льва вообще хочешь, — справедливо, тут не поспоришь. Суга говорит правильные вещи, а Яку пойдёт утопится в ближайшем городском пруду. — Ну смотри, допустим, кто-то есть у него, ну так ты тоже заведи себе кого-то, раз вы оба такие свободные и беспринципные. Момент манящий — сказать или не сказать. Видит бог, если он есть и если ему не стыдно на это смотреть, Суга сам поднял эту тему. Как будто к обрыву подвёл и полюбопытствовал, что там внизу — а Яку уже знает, блять, что там за краем. — Я и завёл. Суга застывает. Медленно оборачивается, будто прицел наводит. Яку непринуждённо покашливает и кладёт подбородок на его плечо. — Помнишь моего сокомандника Сашу, который выносил меня на руках из стадиона, когда я травмировался? Вот и всё, точка невозврата пройдена — секрет, который почти пять лет драматично делил только с самим собой, наконец-то раскрыт кому-то ещё. — Бля-я-я-ять, ты серьёзно? — слишком, слишком громкий вскрик для уютных парковых посиделок. Некрасиво. — Я извиняюсь, а у тебя какой-то фетиш на двухметровых мужиков или что? Яку нервно сглатывает, стыдливо прячась обратно за спину Суги. Этот разговор проклят с самого его начала. — Мы не будем говорить об этом. — В смысле не будем, вот это нихуя себе, я как домой после такого поеду?! — Суга надрывает голос, прокашливается и спрашивает уже тише: — Тебе нравятся сверхвысокие мальчики, потому что ты сам кроха? Яку негодующе сопит. Суга заботливо убирает с его волос принесённый ветром лепесток. — Я не… — Я извиняюсь за бестактность, но тебе вообще как, ну… Удобно? Что-то выделывать с партнёрами такого роста? Господи, помоги, что за ужас творится. Яку стоит усилий, чтобы не поменяться в лице и медленно выдохнуть. И не вспоминать, что он там, собственно, выделывал. — Удобно. Приловчился, знаешь ли. Суга тревожно молчит. Гадать не нужно, чтобы понять — у человека прямо сейчас перед глазами картинки. — Суга. Ради священной нашей дружбы, сейчас же прекрати представлять, как я трахаюсь. Суга молчит ещё тревожнее. К картинкам, судя по всему, добавились ещё и схемы с уравнениями. — Суга! — Яку щёлкает у него перед лицом, уже и сам пугается всей этой ситуации. Суга вздрагивает, смаргивает пелену ужаса и похлопывает Яку по плечу, наклоняется и целует его в макушку. Абсурд смешался с трагедией, так они и живут эту жизнь. — А теперь я готов крайне внимательно слушать рассказ про твой очередной роман, который ты от меня скрывал, — Суга хоть и упрекает, но в голове всё же держит, что Яку — загадка самому себе, ему тоже непонятны свои же мотивы, куда ему перекладывать свой бардак ещё на какого-то бедолагу. А ещё он скрытничает, прячется за расстоянием, за ухмылками и тёмными очками, как будто у него всегда всё отлично, как будто мирское его не тревожит, а потом с запозданием выясняется, что самокопания и сердечные беды ему тоже не чужды. Яку пожимает плечами — рассказывать в целом как будто и не о чём. А потом он не затыкается — про Саню ему хочется говорить много и долго, про то, как с него повело, про то, как с ним хорошо — иногда до одури — про все оттенки его имени, про музыку в машине и прогулки по любимым маршрутам мимо зажигающихся фонарей. Про то, как между Сашей и Львом велась неотрывно разделяющая полоса. Как иногда скучалось по обоим сразу, а иногда — ни по кому из них. Как их обоих хотелось — подкожно, руками хаотично повсюду, царапающей хрипотцой над ухом — но никогда не двоих в одну комнату. За всю свою речь Яку так и не поднимает головы, упёршись в спину Суги, чтобы не смотреть ему в глаза — не стыдно, просто собственная уязвимость вязко кроет оголённое нутро, хоть и преподносит он свои похождения с юморком и самоиронией. — Осуждаешь? — спрашивает он, наконец-то глянув на Сугу из-за его плеча. Очень не хочется увидеть разочарование. Яку нагнетает, конечно: его родители, к примеру, пока игрались в отношения, попутно зачем-то рожали сыновей. Спойлер — не особо желанные дети не спасают по швам трещащий брак. В истории же Мориске как будто нет пострадавших сторон, все довольны и веселы — так было, во всяком случае, но что-то явно дало сбой, и Яку пока боится это признавать. Маячащий на поверхности вопрос — почему никто из них двоих ни разу не спросил прямо скажи, есть ли у тебя кто-то кроме меня. Возможно ли, что один не спрашивал, потому что ему было всё равно, а другой — потому что всегда боялся услышать ответ? Суга молчит. Укладывает мысли в голове, сплетает слова в нужную правильность, помешивая на дне банки последние глотки. — Я, скажем, не могу представить себя на твоём месте, но осуждать? Это твоя жизнь, твои приколы и хулиганства, твои душевные порывы, твои поводы представлять себя стервой из гламурного клипа, — Яку на его словах хрюкает, поражаясь в очередной раз, как хорошо Суга его знает. — Для меня главное, чтобы от всего этого тебе не было херово, а я как раз чувствую, что тебе, ну, не очень. Ну и не будь мудаком по отношению к тем, кому ты дорог. Яку хочет громко шмыгнуть носом для душевности, но боится не рассчитать сентиментальность и всхлипнуть по-настоящему. Бодает Сугу лбом в плечо, садится наконец с ним рядом, бок о бок, скручивает с бутылки крышку и стукает свою минералку о его банку пива в подобии тоста. — Нам с тобой нужно съехаться. — Вообще без проблем. Думаю, мы с Дайчи уже на той стадии семейной жизни, когда я могу привести в наш дом нового мужчину. Яку одобрительно кивает. Ветер приносит лепестки, отголоски раскалённого мая и чей-то смех — и никакого холода. _