И город за спиной моей горит

май, 2019

Май нежит закаты и запахи костров мешает с сиренью, а Яку смеётся Сане в плечо. Точнее, в предплечье, или в сгиб локтя, или куда-то, куда может дотянуться, когда его сшибает дурной хохот с ерунды, когда он пытается намычать мотив незнакомой ему песни, грохочущей из распахнутых дверей ресторана за их спинами, когда они в очередной раз задевают и чуть не опрокидывают горшок с цветком, но так и не додумываются отойти от него подальше. Им весело, им пьяно, им немножко даже плевать, что в ресторане, где играет плейлист с итальянскими песнями, кто-то может подозрительно сощуриться на их чрезмерные щипания и тисканья. Их потянуло курить, Яку сегодня потянуло в смешливый флирт у всех на виду, Сане сегодня исполняется тридцать, и он до одури очарователен в этот совершенно безветренный вечер. — Как у тебя дела, расскажи, — спрашивает у него Яку, игриво просовывая палец под его браслет. — Я потерял пакет, — со смешной грустью делится Саня. — С подарком. На запястье его носил и куда-то дел. — Ты сошёл с ума. У тебя не было никогда никакого пакета. — Ну и хуй с ним. Главное, что я не потерял твой. Остальные наверняка надарили всякой хуйни. — Во-первых, ты не ценишь своих друзей, которые тебя, между прочим, любят, — Яку укоризненно машет перед лицом Сани пальцем. — Во-вторых, я тоже подарил тебе хуйню. — Благодарю, — Саня ловит руку Яку и галантно её целует, из-за чего Яку своим взрывным смешком спугивает с парапета голубя. Саня нащёлкивает фотографии, пока он в настроении позировать. Они не то чтобы часто фотографируются, но на совместных фото они всегда либо в сочетающихся нарядах или оба в крутых солнечных очках, и у фото этих всегда есть особый умилительный шарм, потому что ракурс всегда берётся с высоты, и Яку корчит рожи на камеру где-то внизу, мелкий и очаровательный кривляка. На террасе слышно, как в ресторане с хлопком открывают шампанское. Яку с Саней синхронно оглядываются на звук, и этот момент ловится в случайный кадр — момент, когда они, не сговариваясь, смотрят в одну сторону и улыбаются в едином порыве. — Классные мы тут, — любуется снимком Яку. — Как будто на постер какого-то фильма фоткаемся, — соглашается Саня, рассматривая фото в приближении. — А мы ведь теперь кинозвёзды, — подмигивает ему Яку, на что Саня довольно кивает и затягивается сигаретой с особым киношным пафосом. Весна вышла богатой на победы на чемпионате, а в начале мая случилась авантюра — их команду позвали на съёмки спортивной драмы. Естественно, без реплик и сюжетных сцен, больше как массовку ради зрелищных кадров и погружения в атмосферу матчей. Каждый урвал свой экранный момент, и Яку в том числе покрасовался своими убийственными приёмами. В добавок к фильму вышел влог о съёмках, где команда тоже засветилась и собрала себе отдельных поклонников — чем не повод шуточно зазнаться, как после такого не щеголять по набережной, как по красной ковровой дорожке. На другом берегу переливается над рекой отстроенный жилищный комплекс — обилие огней и подсветки, блики и острота стёкол, этажи стремятся вверх, чтобы в головокружительные вечера с высоты казалось, что звёзды могут опуститься в ладонь. В реке разлита мгла, ворующая себе с берега краски, они дрожат потёками и качаются на неспешном течении, и дома тянутся бездумно к сокрытому дну, тонут огнями в непрогретых тёмных водах. — Охуенно, — делится наблюдениями Яку. — В смысле, вау, они наконец-то достроили эти дома. — Я, кстати, смотрел квартиры там. — И как? — Охуенные. — М-м, — Яку выдыхает дым, чтобы он мягкой вуалью коснулся Сашиного лица. — Может, мне туда переехать? — Вперёд, — воодушевляет Саша. — Купить квартиру хочешь? — Ой, нет, не-не-не, только если снимать, — Яку активно машет рукой. — Я не собираюсь долго жить. — Вот это здравствуйте. — Ну, на одном месте, в смысле, — Яку затягивается, изогнувшись и уронив затылок на плечо Сани, чтобы небо упало глотком в горло и заставило задыхаться — от дыма, от потери горизонта, от цветения вокруг и внутри. Яку вновь смотрит на дом на другом берегу — как визуализация чего-то близкого и далёкого одновременно. Его, по сути, не пугают перемены — уж точно не после кардинального поворота с переездом в другую страну — но Яку ужасается мысли именно где-то осесть, поэтому о собственном жилье он даже не думает. Иррациональный страх найти своё место, потому что без поиска как будто не рисуется дальнейший путь — или страх обнаружить, что своего места нигде попросту нет. Итальянскую песню сменяет другой трек, который Яку не определяет вплоть до припева. Вокалист, будто подслушав чужой разговор, как на заказ поёт про то, что не собирается жить вечно, а потому важно ухватить момент для дерзости, эпатажа, сумасшествия. — Нихера, что что, Cinema Bizarre? — спрашивает Саня в неверии. — Это Арсений свою флешку принёс, я уверен, — Яку встревоженно цепляет Саню под локоть. — Почему в мой день рождения мы слушаем музыку Арсения? — недоумевает Саня, прислушиваясь. В подтверждение догадке поверх голоса вокалиста раздаётся вопль подпевающего Арсения. — Да, это точно он. Господи. Яку смеётся. В ресторане завязывается потешный крикливый спор из-за музыкальных вкусов, но всех опять перекрывает ор Арсения, зовущего ушедшую на перекур парочку обратно к столу. Яку предлагает поджечь горшок, Саня его отговаривает, ловит за бок и разворачивает, уводя от парапета. Яку выгибает шею и оборачивается на сверкающий дом — смеряет прищуром, мол, мы с тобой ещё вернёмся к этой мысли. Долгосрочные планы пугают Яку, и он сбегает от них в яркость и раскалённость момента, в котором ему хочется лишь смеяться и плавиться, откидывая голову и позволяя уводить себя обратно в зал ресторана, где музыка и голоса поселятся подкожно — и раскачанную голову всегда можно будет убаюкать на Сашином плече.

сентябрь, 2019

— Какой ещё, нахуй, юбилей? Куроо в ответ вздыхает с экрана ноутбука — видеосвязь драматично дробит его уставшее лицо на россыпь пикселей. Яку как раз заканчивает возиться с блендером — устроил для Куроо кулинарное шоу и забацал фруктовый коктейль. Блендер подарили сокомандники на день рождения, и, чтобы не пропадать добру, Яку с лета подсел на всю эту коктейле-смузичную историю. К тому же Саня постоянно подкидывает ему для украшения всякие зонтики и пальмочки, говоря, что это всё для красивой жизни — Яку, каждый раз глядя на него, понимает, что именно такую жизнь сейчас и проживает. — Ну слушай, — Куроо почёсывает за ухом кота, вальяжно прохаживающегося по столу, — двадцать пять лет — красивая дата кризиса среднего возраста. — Ну да, четверть века тебе стукнула, солидный человек, — отзывается Яку скептично, усаживаясь в кресло с коктейлем в руке. — В связи с чем я хочу тебя… — М? — Видеть на своём торжестве, — Куроо строго хмурится, и Яку беззаботно отпивает из бокала. — Сообщаю сильно заранее, чтобы у тебя было время всё спланировать. Что у тебя по матчам? — Да так, всего лишь чемпионат, — Яку остаётся доволен вкусом намешенной тропической жижи и ставит коктейль на стол. Замолкает, просматривая в голове воображаемый календарь, крутится в кресле задумчиво. — А кого ещё позовёшь? — А мне с тобой нужно список гостей согласовывать? Это не наша свадьба, котик. — Ну просто вдруг у тебя появились новые друзья, и ты их позовёшь, а я их назову чмырями. — Ты и старых моих друзей называешь чмырями. — Тоже верно, — Яку усмехается и складывает руки на затылке, откинувшись расслабленно и созерцая потолок. В теории он может сорваться — во всех смыслах, но конкретно сейчас речь идёт о приезде в Токио — дней, правда, выдастся катастрофически мало, кое-как можно попробовать втиснуться между матчами, буквально успеть чмокнуть именинника в обе щёки и укатить обратно — Куроо, конечно, родился слишком уж неудобно, не согласовал своё появление на свет с календарём соревнований Яку, просто неслыханную безответственность проявил. — Будут все наши, — бурчит Куроо, так просто не съезжая с темы. — Наши чмыри. — Наших чмырей я переживу, так и быть. — Даже Лев будет, а под его график попробуй подстройся, — Куроо с ворчанием забирает кота к себе на колени. — Но вроде как наш звёздный пиздюк не собирается никуда уезжать в ноябре. Яку сдержанно молчит. Со Львом да, всегда выходит какая-то нелепица — с ним можно разминуться в одном городе, но столкнуться в другом, влететь друг в друга маршрутами из разных стран и параллелью планов, и вселенной с такими сценариями как будто гораздо веселее существовать. Вообще он не собирался в Токио раньше лета. Но вот ему нарисовали перспективу прикатиться в ноябре — почти под конец года, добить две тысячи девятнадцатый какой-нибудь авантюрой — и теперь как будто и хочется, теперь как будто иначе и нельзя. — Так долго лететь на каких-то… Пару дней? И ради чего? — Ради меня? — Ну такое. Куроо смотрит с экрана крайне оскорблённо. Застывает с таким комичным немым возмущением, что Яку не выдерживает и прыскает. Вытягивает губы, отсылая мимолётный примиряющий поцелуй. Куроо заметно грустнеет — на заднице ему не сидится, вечно ему нужно завертеть вокруг себя какой-то спонтанный праздник. Причём ему совсем не обязательно на этом торжестве быть центром внимания — для него достаточно собрать толпу, убедиться, что каждому в ней весело и душевно, кивнуть мудро самому себе и вдохновенно улыбаться небесам. — Приезжай, а? — просит он и вытворяет коварство: подцепляет кошачью мягкую лапку и машет ею в камеру. Яку кривит губы, наблюдая бессовестные манипуляции. В конце концов, повод для приезда весомый, и как бы Яку демонстративно ни кривился, ради Куроо он готов выдержать многочасовой перелёт с пересадкой — только без ревущих младенцев на борту, за такое потребуется солидная компенсация, вечеринку Куроо должен будет обеспечить просто легендарную. — Займусь планированием прямо при тебе, — сдаётся он, достав телефон с намерением заказать билеты. Куроо с ликующим возгласом вскидывает руки, спугнув кота, — тот спрыгивает с его колен и уносится из комнаты, попутно грохоча чем-то в коридоре. Яку усмехается и утыкается в телефон — ноябрь обещает быть занятным.

ноябрь, 2019

По прилёту в Токио Яку отписывается Сане — долетел, всё круто, ухожу в загул, получает в ответ эмоджи одобряющего большого пальца и огня, улыбается и точно знает, что в ближайшие дни с Саней они скорее всего больше не спишутся. Не потому, что у Яку цель — сбежать, отмазаться, исчезнуть — а просто нет между ними установленной необходимости списываться ежедневно, оставаться на радарах и на закате друг перед другом отчитываться по прожитому дню. Они свободны, склоны пропадать, но при этом не теряют друг друга бесследно — и с этого хочется воодушевлённо задирать руки к небу, ловя на кончики пальцев тень самолёта, рассекающего облака на головокружительной высоте. Отец в этот раз его не встречает — умотал в Осаку с выставкой, и это, на самом деле, отличные новости после его длительного творческого затора, которым отец выдолбил мозг всем, на кого мог разораться и замахнуться бутылкой. Из аэропорта Яку забирают близнецы. За руль садится Каору, потому что Маэно пока что только сдаёт на права — пиздюки выросли, и это одинаково пугает и восхищает. Яку садится в машину под смешные перебранки и даже не удивляется играющему в салоне гангста-рэпу — лишь немного убавляет громкость, чтобы не мешало разговаривать. — Итак, папаня и походы к психотерапевту, — Яку деловито похлопывает по колену в ожидании баек, пока они выезжают из парковки. — И как у него успехи? — Слушай, ну точно не во вред ему вся эта затея, — Каору пожимает плечом и щурится на дорожные знаки — он за рулём полгода от силы, господи помоги. — Он явно нехуёво так в себе покопался, что-то даже новое про себя узнал, и в целом с ним стало… Полегче? Типа вау, мы так давно с ним не срались. — Смешно получилось, что как раз когда он начал ходить на сеансы, мы от него съехали, — усмехается на заднем сидении Маэно. — Да-да, от греха подальше. — А то полезет ещё к нам рыдать. — Чистое совпадение, честно. Но не, на самом деле, мы немного зацепили начало, и он, прикинь, прям к нам дома подходил, говорил чё-то, ну типа душу открывал, не знаю, то ли его после сеансов так накрывало, то ли ему такое задание давали, типа, поговори с сыновьями, чмырь. — Он нам ещё сообщения разъёбывающие написал, ну типа с сожалениями, где и как обосрался, где не дотянул до отца года, ну и там приятности всякие по типу “ну ты так-то прикольный сын, рад, что ты такой получился”. — Раздельные каждому, прикинь? — Каору с хохотком въезжает в туннель. — Он нас, оказывается, различает. — Я пиздец как пересрался, когда мне пришло от него сообщение, я подумал, что он умирает, блять, — делится Мориске воспоминаниями об отцовском привете, по уровню откровений и сентиментальности действительно напоминающем прощальную записку. — Запой я отмёл сразу, слишком уж грамматически правильно были составлены предложения. — О, так тебе он тоже написал? — заинтересовывается Маэно, слегка придвинувшись к передним сидениям. — И как впечатления? — Ну… — Яку со вздохом засматривается на разбег рыжих отсветов на туннельной стене. — Скажем так, ему полезно быть не мудаком. И видеть, как он пытается быть искренним, любящим, прости господи, отцом — это трогательно. Правда. Братья утвердительно мычат — синхронно и в одной тональности. И это правда светлый период, и отцу давно было пора заняться головой, проговорить уже наконец вещи, которые таскает в себе десятилетиями, пройтись по всем нарывам и банально пореветь. И да, пусть лучше приходит в эмоциональном раздрае рыдать и обниматься, чем как в воспоминаниях из детства: грохот в прихожей, ругань и гневный топот, и Яку сидит в детской с затихшими мелкими, вслушивается в каждый звук и готовится в случае чего заслонять близнецов собой, и неизвестно в этот момент, что страшнее — приближающиеся шаги или внезапная тишина — потому что пьяный отец, где-то влетевший насмерть виском в косяк, тоже не особо скрашивает зимний вечер. — Знаешь, а ему ведь было хуёво, — вдруг говорит Каору и на секунду отвлекается от дороги, обратив взгляд на Мориске. — Когда ты уехал. Яку напрягается, морщится недоверчиво. Сказанное как-то уж совсем не вяжется с отцом, особенно если вспомнить, как сильно они поссорились как раз из-за решения Яку переехать. Тогда в далёком августе казалось чудом, что отец всё-таки отодвинул на задний план всё своё упрямое и склочное и даже приехал на проводы сына в аэропорт. — Мне казалось, что он наоборот выдохнул. — Не-а, я думаю, прикол как раз в противоположном, — мотает головой Маэно, и Мориске с любопытством разворачивается к нему. — Как будто, пока ты ещё был здесь, в Токио, у него был шанс наладить с тобой отношения, наверстать то, что просрал раньше. А тут ты уехал, и теперь как будто с этой точки вы больше никуда не продвинетесь. Яку задумчиво молчит, с подозрением поднимая на младшего брата бровь. — Ты тоже, что ли, к психологу ходишь? — А папаня нам советовал, кстати, — отзывается с водительского Каору. — По серьёзке говорил, типа, вы попробуйте, чтобы охуеть, откуда прорастают ваши травмы. — Пиздец, — Маэно со смешком откидывается на сидения, спрятавшись под тень кепки. — Нас бросила мать и всю жизнь с говном полоскал отец — действительно, откуда же наши травмы? В машине повисает тишина — суровая такая, под недосказанность и тяжёлые биты. Солнце разбивается о лобовое, озаряет и пронизывает лучами салон, и из-за этого Яку кажется, что тёмное и болезненное ни за что их не догонит. — И всё-таки мы крутые, — подытоживает он, остро оглядев обоих братьев, чтобы не вздумали сомневаться в его словах. — Охуенные, несмотря ни на что. Близнецы поддерживают его кивками и синхронно поднимают сложенные в “козу” пальцы. Яку прикручивает играющей песне громкости, и разрывной припев они горланят на три голоса. Юбилей начинается со знакового события — Куроо на него опаздывает. Кенма объясняет, что у Куроо завал на работе, что он мчится вот уже вовсю, и нужно подождать его у крыльца и встретить замотавшегося трудоголика сочувственными взглядами. Яку ещё в Екатеринбурге размышлял, в чём ему заявиться на юбилей — мысль была подыграть строгости торжества и облачиться в рубашку с брюками, но он бы замучился потом разглаживать их после чемодана, а гладить вещи Яку ненавидит, в отельных гладильных тем более. В итоге к бару он подъезжает в чёрной футболке с принтом черепа — да, у него фаза любви к черепам, особенно к весёлым, этот, к примеру, курит своим костлявым ртом сигарету и красуется в цветочном венке — и в зауженных драных джинсах, и собравшиеся у бара нэкомовские приветствуют сперва показавшиеся из такси коленки, а потом уже и самого Мориске. Яку как раз направляется к ним — на пафосе в распахнутой куртке и в мощных кроссовках, благодушно несёт своё сиятельство заждавшейся восторженной толпе — но внезапно оказывается в воздухе, пойманный в кольцо рук подбежавшего со спины Бокуто. — А кто это у нас тут приехал такой модный и надменный?! — оглушает он, радостно стиснув оторванного от земли Яку в объятьях. — Блять! — вскрикивает Яку, потеряв опору под ногами. — И в каком месте я надменный? Я просто стою и жду именинника. — А надо вообще ждать его? — подключается подошедший Акааши, помахав кому-то из нэкомовских. — Предлагаю пойти праздновать без него. Яку возвращают на землю, он отшатывается чуть в сторону, чтобы тут же попасть под свет плавно надвигающихся фар. Машина с затемнённым стёклами мягко тормозит у бара, и Лев выходит из неё, как и положено мальчику, привыкшему к вниманию камер, — с картинной и завораживающей отстранённостью, с выточенной грацией, в которой будто таится что-то сумрачное. — О, гусь приехал! — ржёт довольно Ямамото, и все остальные без сговоров аплодируют, впечатлённые прибытием местной знаменитости. Яку суёт руку в карман куртки, будто возвращает себе беззаботности и устойчивости, хочет как-нибудь обшутить эффектное появление, но как-то ему не шутится, да и сам он прикатился не без понтов, ощущая себя одновременно сыном мафиозника и рок-звездой, так что они, на самом-то деле, друг друга как будто и стоят. Лев подходит к Яку поздороваться с ним отдельно — наверное, это может вызвать лёгкое недоумение у окружающих, с чего им вдруг потребовался свой мирок на двоих, но на это, если честно, немножечко плевать. — Ого, — приветствует он, и в это ого охватывается сразу всё — и сам Яку, и его приезд, и его драные джинсы. — Решил подарить Куроо немножко разнузданности, — объясняет Яку, приподняв оголённое дерзко колено, на которое Лев кивает с уважением и одобрением. Хочется сказать что-нибудь ещё — у Яку в голове с задором сплетаются реплики на грани самоиронии и ненавязчивого флирта — но к бару как раз подъезжает Куроо, выходит из такси под дружное улюлюканье, роскошный мужчина в чёрной рубашке и чёрных штанах на грани обморока от переутомления, машет вяло встречающим и имитирует из сложенных пальцев выстрел в висок. — С днём рождения! — Бокуто с радостным возгласом расправляет руки. — Как я заебался! — заявляет Куроо негодующе, ткнувшись в объятья, вздыхает и страдальчески жмурится. Отстраняется, плетётся к крыльцу и садится прямо на ступеньки. — Почему-то мой день восприняли как тот, в который нужно задолбать меня сильнее, чем в обычные будни. Его окружают словами поддержки, трясут подбадривающе шариками, пересмеиваются между собой. Яку встаёт рядом и кладёт руку ему на плечо, ждёт, когда тот поднимет голову, и игриво подмигивает. — Рисинка моя всё-таки приехала, — Куроо припадает к Яку головой, обняв его за ноги. — Ты серьёзно, драные коленки? Холодно же. — Подмёрзли слегка, если честно, — признаётся Яку, оглаживая Куроо по волосам. Яку поднимает взгляд и смотрит на стоящего поодаль Льва — свет от вывески касается его лица мазками выстуженного белого и розоватого. Он улыбается, попав в мимолётные переглядки, и Яку улыбается в ответ. Собравшись полным составом, компания наконец-то вваливается в бар; в коридоре уже о чём-то успевают посраться Ямамото со Львом, и Куроо, прибегнув к своему незыблемому авторитету капитана, присмиряет их под тихие смешки официанток, строго грозя обоим пальцем. За забронированный стол рассаживаются с радостным галдежом, суетясь и шутливо толкаясь. Яку оказывается в углу рядом со Львом — приятное стечение обстоятельств, в честь которого Яку приветственно щипает Льва за бок. Только здесь, сидя рядом, Яку замечает на шее Льва свой подарок — ту самую отправленную по почте серебряную подвеску с россыпью мелких бриллиантов в треугольной сетке, шикарно смотрящуюся на тёмно-зелёной рубашке. Яку про подвеску ничего не говорит. Просто рад, что его подарок носят, ценят и не выкинули в каком-нибудь драматичном порыве в реку с моста. Лев заботливо интересуется: — У тебя коленки не замёрзли? — Проверь, — добродушно предлагает Яку. Лев кладёт руку на его правое колено. — Холодная, — сообщает он встревоженно. — Непорядок. — Повезло, что у меня тёплые руки. — Пиздец, вот что бы я без тебя делал, — Яку сдвигает колени под углом, подставляя их под греющие ладони, берёт в руку бокал с коктейлем и ловит ощущение роскошной жизни — и обалдевший взгляд Куроо, которого быстро отвлекает болтовнёй Бокуто. Наверное — мимолётный отголосок мудрой мысли — им со Львом не стоит так себя вести. Они ведь по сути не должны быть так уж близки: с выпускного прошла уже почти целая вечность, а у людей вокруг картинка именно такая — бесились чего-то там между собой в школе, а потом жизнь их развела и больше не сводила. Никто ведь не знает, что были ещё встречи, что были города и протянутые между ними переписки, что было слишком много наедине, о чём не расскажешь за общим столом даже в приступе сопливой радости воссоединения. Со Львом у них и правда выстраивается свой мирок на двоих: они обсуждают втихаря меню, шутят о чём-то очень локальном, тыкают друг друга в бок и рассыпаются на смешки, причины которых понятны опять же только им двоим. — Вы ж сто лет не виделись, да? — Куроо, заподозривший неладное, оглядывает их с особой строгой внимательностью — будто вычисляет, кто стащил из шкафа конфеты. — Да-а, получается, — тянет Лев, что-то высчитывая в голове, и поворачивается к Яку, чтобы свериться в подсчётах с ним. — С тех пор, как… — Ну как я уехал, так и не виделись. Получается, — Яку выделяет последнее слово, интонацией и пристальным взглядом веля Льву вовремя прикрыть рот. Лев неуверенно кивает, соглашаясь. Яку коротко улыбается — господи, они спалят себя как последние позорные школьники. После первого поднятия бокалов и чествования именинника за столом разгорается бурная болтовня. Это у них уже традиционное — сойтись громким сумбуром и говорить-говорить-говорить, шутя и хохоча оглушительной волной, делиться новостями и вспоминать так или иначе что-то из школьных времён — родное и понятное только им. — Ну как в целом-то дела? — допытывается Бокуто, тянущийся к Яку через стол, словно шумный приставучий родственник. — Как клуб, как игры, как чемпионаты? — Я всех выебал, — отвечает Яку, и по столу прокатывается одобрительное улюлюканье. — Что ж, за это и выпьем, — интеллигентно улыбается Акааши, подняв бокал, побудив сделать так же всех остальных. Яку понимает очередной плюс успешной карьеры — есть чем выделываться на таких вот подобиях встречи выпускников. А ещё он вовсю налегает на коктейли — вкусненькие сладенькие ублюдки, которые легко пьются, чтобы выждать момент и выстрелить, но пока что горячие щёки выцеловывает безобидное веселье, и нет нужды стеснять себя чем-то будничным и тягостным. Чуть позже празднующее сборище сзывается для общего памятного снимка. — Давайте сфоткаемся, пока мы ещё хоть немного походим на приличных людей, — Куроо вертит головой по сторонам в поисках Яку. — Котик, ты идёшь? — Да я пил! — отзывается Яку раздражённо, стукнув по столу опустошённым бокалом, проползает по дивану и присоединяется к позирующей кучке, привалившись к плечу Куроо. — Пил я. — Мы все, блять, заметили, — беззлобно отчитывает его Куроо, не сдержав улыбки — обожания в нём всё-таки больше, чем сарказма. Яку в ответ вытягивает трубочкой губы — Тетсуро с тяжким вздохом целует его в щёку и притягивает к себе, чтобы не делся никуда из кадра. Лев позирует с другого края, пока Яку ловко берёт под руку склонивший к нему голову Фукунага. Обычно вредничающий на чрезмерные прикосновения Яку ловит обратный порыв — потребность быть всеми обнятым и обласканным. Опасное состояние, но Яку ему не противится, ведь когда ещё он в следующий раз затискает всё своё нэкомовское сборище и бонусных Бокуто с Акааши, встрече с которыми он рад в любом временном отрезке и в любой точке пространства. — Возьмите меня крупно, — просит Бокуто, красуясь в солнечных очках с оправами-звёздочками. — Возьмите меня жёстко, — вторит ему Яку и глушит смешок в плече Куроо — Тетсуро, выпучив в неверии глаза, успокаивающе гладит его по голове и целует в макушку. После буйной фотосессии Яку уходит курить вместе с Кенмой, Ямамото и Акааши — последний только в такой небольшой компании и под сигарету разговаривается о своей работе, отшучивается в своей привычной манере чёрного юморка, вызывая у Яку одновременно и приступ обожания, и беспокойство. — Обещай, что если станет совсем херово, ты не станешь скрывать это от близких людей. — Люблю этот совет, — Акааши, усмехнувшись, выдыхает в сторону дым. — Его обычно дают те, кто сами его не придерживаются. — Ты мне не умничай тут, — беззлобно одёргивает его Яку. — Серьёзно. У того же Бокуто та ещё чехарда в башке, но о тебе он заботится. Не закрывайся от него. — Бокуто не всегда бывает рядом, — напоминает Акааши. — Если будешь скрывать, что тебе херово, я всё равно об этом узнаю и дам тебе пизды, — ровным тоном предупреждает Кенма, грациозно стряхнув над урной пепел. Яку тушит сигарету и наваливается на Кенму с объятьями — Кенма, принимающий тактильность только от узкого круга людей, успокаивающе похлопывает Яку по спине. Возвращаться обратно к столу весело — уличный холод распалил и взъерошил, хочется чудить и смеяться ранее неизвестными звуками. Яку заваливается на своё место рядом со Львом — Лев уже привычным движением проверяет его коленки, держит на них пару минут ладони, согревая после улицы. — Что бы ты делал без меня, — говорит он, большим пальцем пробираясь под джинсовую бахрому. — Звенел бы обледеневшими коленками, очевидно, — отвечает Яку, облизнув губы, когда рука Льва съезжает с колена на внутреннюю сторону бедра. В реальность вовремя возвращает оклик Бокуто, тянущего к Яку креветку на зубочистке. Яку без понятия, зачем Бокуто угощает его креветкой, но без лишних вопросов её съедает и даже успевает показать знак мира в камеру Кая, делающего на свой телефон пару снимков застолья. Конечно, Куроо не может не заморочиться и потому вносит в праздник развлекательные элементы. Поэтому на столе помимо еды появляется настолка, в которую всех обыгрывает Кенма; дженга, в которой почти выигрывает Яку, но Фукунага оказывается аккуратнее и везучее; под конец, когда все уже кутаются в приятную усталость и хотят перерыв от активностей, всем на лбы лепятся бумажки для игры в угадайку, в которой нужно отгадать по утвердительным и отрицательным ответам соперников загаданную на бумажке знаменитость и связанное с ней позорное событие — развлечение, предложенное Фукунагой, а ему, как комику, в выборе увеселительных мероприятий доверяют все без исключения. Яку угадывает своего персонажа раньше всех, принимает поздравления с аплодисментами и, победно попивая коктейль, с умилением наблюдает, как смешно путается в словах захмелевший Акааши. Кенма угадывает написанное на бумажке следом за Яку, отбивает ему пятерню через стол и, молчаливо наслаждающийся своей гениальностью, любуется чужими мозговыми процессами — в основном мучительными, но оттого и смешными. В какой-то момент Лев под столом кладёт руку на колено Яку. Порыв мимолётного баловства, который Мориске никак не комментирует, не хватает возмущённо ртом воздух и не верещит на весь бар сиреной, лишь бросает мельком взгляд вниз и продолжает невозмутимо выводить на верный путь Бокуто, запутавшегося в отгадывании известного телеведущего, порвавшего штаны в новогоднем шоу. Куроо, славящийся внимательностью к гостям и следящий, чтобы на празднике никто не чувствовал себя заскучавшим, взгрустнувшим или лишним, зорким взором замечает, что у этих двоих происходит какое-то странное подстольное таинство. — Вы чего там? — щурится он. — За руки держимся, — спокойно отвечает Яку, и Лев с дурным хрюком кладёт хулиганящую конечность на стол. Яку, увлечённый очередным раундом угадайки, вновь прирастает к бокалу и вызывает за столом взрыв хохота, подхватив и добив чью-то шуточку. В его разомлевшей голове проносится осторожная и эфемерная мысль — походу нужно было остаться дома. Речь не о том, что ему не нравится здесь находиться — он-то искренне доволен и компанией, и отдельно загадочными ситуациями, возникающими между ним и Львом, и проблема не в самом вечере, а в том, к чему этот вечер может привести, ведь нельзя знать наверняка, как повернётся непредсказуемая жизнь. Хотя, если быть честными, жизнь как раз-таки понятна и велит Яку после юбилея ехать в отель, где у него уже оставлены вещи. Но как поступит сам Мориске — затейник и творец собственной судьбы? Никто не знает. И потому всем страшно. Из музыки, как назло, играет что-то провокационное — неторопливое и с нежным мужским вокалом, что-то такое, под что обычно хочется поиграть бровями и под одобрительные смешки медленно снять с себя пиджак. Яку, вечно цепляющийся к плейлисту, не может не прокомментировать: — Блин, ну под такую музыку, конечно… — Хочется спать с мужчинами, — договаривает за него Фукунага с самой невинной из улыбок. Яку радостно кивает и протягивает Фукунаге руку для рукопожатия. — То есть, такой сейчас юмор приветствуется на телевидении? — хмуро спрашивает у Фукунаги Ямамото. — Такая сейчас в целом жизнь, — Фукунага с вяло-задумчивым видом теребит пальмочку в своём бокале. — Юмор — это ведь всегда отражение общества. Если мужикам волнительно шутить про влечение к мужикам, если они делают это смешно, самоиронично, если они таким образом преодолевают внутренние комплексы и какое-то непринятие себя — то счастья им, успехов, признания и душевной гармонии. — Какой ты разговорчивый, когда речь заходит о мужиках. — Да вот, так сказать, сам собой же поражён. — А ты с какой целью шутишь про мужиков? — Ямамото выглядит любопытным. — А бог меня знает, — пожимает плечом Фукунага и невозмутимо опрокидывает в себя коктейль. Яку с удовольствием послушал бы их диалог подольше, но решает покинуть всех ненадолго и отправиться в туалет — в принципе за японскую комедию он спокоен, юмор страны держится в надёжных руках. Он уходит, когда с неразгаданными бумажками остаются только Лев и Куроо — Яку тайно показывает Льву кулачки, желая победы, и в подобии танца упархивает по делам. В туалете его застаёт врасплох собственное отражение — шальная растрёпанность и выплясывающие в глазах чертята, загадочность и озорство в каждой черте, как будто он задумал неслыханную шалость и сдерживается изо всех сил, чтобы не разболтать её самому себе. “Бестия, которую кружили далеко не в танце” — так бы назвал этот образ Суга, и Яку мысленно с ним чокается, застыв при виде себя перед зеркалом в смеси недоумения и восхищения. Улыбается хулиганисто и поправляет улёгшуюся волнами чёлку — долго думал выпрямить её или зачесать наверх, но по итогу рад, что оставил её на своём лбу виться задорной пушистостью. Уже на выходе он долго не может перестать намыливать руки, поплыв с запаха жидкого мыла, отдающего дорогим парфюмом. Яку занюхивает собственные запястья, качнувшись и привалившись спиной к кафельной стене, пока слышит отдалённо из барного зала музыку и хоровой смех. У Льва, кстати, очень классный одеколон — просто наблюдение. А ещё Яку пару раз подавил в себе порыв уткнуться в его шею носом, и это тоже просто любопытный факт, ничего такого. Яку поднимает глаза к потолку — господи, ну ведь быть же сегодня какой-то хуйне. Вернувшись к своим, Яку пытается пробраться обратно на своё место в углу. Делает он это почему-то не позади чужих спин, а прямо перед столом, перелезая по едящим людям. — Да что ты вытворяешь! — Куроо пытается огородить его рукой, чтобы не снёс по пути ничего со стола. — С днём рождения, — Яку гладит Куроо по макушке, переступая через его колени. — Я быстро пройду, вы не обращайте внимание. Шаг выходит шире, чем Яку рассчитывал, но он не теряется и под изумлённые взгляды перекидывает через стол чёртов шпагат. Люди почему-то кричат — то ли от ужаса, то ли от страха за чужие штаны — тянут инстинктивно руки в готовности ловить, и только Лев смотрит на чудеса чужой растяжки с ребячьим восторгом. — Спаси меня, ужас, они не понимают ничего, — жалуется ему Яку, готовясь в случае чего падать именно на него. — Садись скорее, — Лев за руку утягивает его к себе, подстраховывая и не давая упасть. — Я тебя от всех уберегу. Яку благополучно плюхается рядом с ним, прижимается доверительно, мол, только ты, щенок, меня и понимаешь, и шепчет на ухо: — Я гибкий. — Так я знаю, — Лев бессовестно улыбается, глаза горят и лучатся хитростью — одуряющее озорством осознание, что они на двоих прячут секретик у всех на виду. Яку прикусывает губу, чтобы не вырвался смешок. Держится секунды две от силы — и в искрящемся восторге смеётся Льву в плечо. Спустя пару минут Лев угадывает своего многострадального комика, покусанного в индийском храме обезьянками, — разгромленный Куроо, так и не угадавший ограбленного проститутками министра, с негодованием срывает со своего лба бумажку и закатывает Бокуто комедийный скандал, виня его в неверных подсказках, которые сбили Куроо с толку ещё на середине игры. Яку с интеллигентным видом пожимает Льву руку, поздравляя с победой. Лев интеллигентно его благодарит, невзначай огладив пальцем запястье, прежде чем расцепиться. Вечер перетекает в ленивые посиделки-полулежалки — вон уже и Кенма клюёт носом у Куроо под боком, и сам Куроо, снявший галстук и без конца улыбающийся, всё чаще заваливается на подставленную под голову руку, и даже Бокуто, вымотавшийся собственной суетливостью, сидит на диване вразвалочку и почти не шевелится, поддевая замочки на кофте сидящего рядом Акааши. Хмельная сонливость накрывает и Яку. Он валится головой Льву на колени, утирает салфеткой уголок рта и прикрывает глаза, невольно млея, когда Хайба оглаживает его по руке от плеча до запястья, будто одаривает лаской задремавшего кота. Мысль о том, что не стоило никуда приезжать, вновь пытается обрести чёткость, но Яку без лишних внутренних дебатов шлёт её подальше. Сейчас ему хорошо, и никому вокруг, таким же расслабленным и лениво переговаривающимся между собой, нет до них двоих никакого дела. То ли в тему фонового рассказа Кая про ремонт, то ли просто приспичило поделиться, но Лев вдруг говорит: — У меня квартира на тридцать втором этаже, — тихо, чтобы слышал только Яку. — Кайф, — Яку изящным движением кидает салфетку на стол. — В каком районе ты живёшь? — В Роппонги. — Да иди ты, — Яку шлёпает Льва по колену и таращит глаза. — И ты мне не хвастался! — Ну, хвастаюсь зато сейчас. — Ты меня кадришь. — Разве? — Ну да. Заманиваешь меня крутым видом из окна. Крутой же? — Охрененный. — Ну вот, кадришь же. — Кадрю, получается. Успешно? — А вот посмотрим, — Яку загадочно улыбается, грозя пальцем. — Как карта ляжет. — Ты гадалка? — Я ведьма. У меня есть набор карт таро. — Прям с собой? — Нет, в отеле оставил, — Яку мрачнеет, как будто и правда расстроен, что не может прямо здесь развернуть гадальный шатёр. — Но я не умею это всё раскладывать. К сожалению. — А у меня в квартире окна во всю стену. — Продолжаешь кадрить? — Получается, что так. Получается, что работает, блять, потому что действительно не хочется разъезжаться — хочется выдохнуть распаляющее удивляй и с любопытством наблюдать, что будет дальше. Яку видит через стол отчего-то испуганный взгляд Куроо и решает хотя бы попытаться сохранить благоразумие. — Я ж номер снял. Я в отель поеду. — Зачем тебе туда? — Там прикольно, — Яку сонно моргает, разморённый и плывущий под размытыми бликующими лампами. — Нравится… Убранство. Мягкий матрас и белоснежное постельное бельё. — У меня тоже мягкий матрас, — Лев подносит к его лицу согнутый указательный, проводит невесомо по виску. — И чёрное постельное бельё. — Блин, сти-и-иль, — тянет Яку с завистливыми нотками. — Ты прям совсем уже бессовестно меня кадришь. — Проявляю настойчивость, — признаёт Лев, лыбясь бессовестно и тепло. — В отеле у меня вещи, — Яку с кряхтеньем поднимается и приваливается к плечу плечом. — Зачем тебе они у меня дома? — их руки соприкасаются, и Лев медленно ведёт указательным пальцем по напрягшим костяшкам. — Когда даже те, что сейчас на тебе, я всё равно с тебя сниму. Яку давится театральным аханьем и изображает обморок, снова рухнув Льву на колени. Очередной закидон не особо привлекает внимание — вокруг как раз начинаются копошения и неспешные сборы. Яку снова поднимается, оправляет футболку и узнаёт себя в этом самом коварном состоянии — хотеть на качели и целоваться, код красный, в отель он не поедет точно. Когда они встают из-за стола, Лев наклоняется к Яку и говорит на ухо: — Забирай из отеля вещи и перевози всё ко мне. — Сейчас прям? Лев с цоканьем закатывает глаза — ну давай, построй тут ещё из нас двоих самого умного. — Тебе прям срочно надо? Не сможешь ночь перетерпеть без своих карт таро? — Да, срочно приспичило погадать. — Я тебе и без карт расскажу, что сегодня будет. Яку снова таращит глаза, будто он на сцене в разгаре драматичного диалога, которому фоном не хватает чрезмерного аханья из зрительского зала. В общей суете жужжащей толкучкой они продвигаются к выходу из зала — шумно и весело, как всегда, будто уезжает из города бродячий цирк. Лев уходит вперёд вызывать такси, переговорить напоследок с ребятами — проветрить голову, в конце концов, ему не помешает. Яку в коридоре на ходу достаёт телефон — словить свои очертания в тёмном экране, посмотреть время, осознать себя в реальности хоть немного. — Ну, господь нам всем судья, а вам спокойной ночи, — Куроо торжественно прощается с улыбчивыми официантами и поклонившимся администратором, догоняет уходящего по коридору Яку и цепляет его под локоть. — Эй ты, пизда с ушами, ты куда сейчас? — Зай-заюш-заёш, — Яку ловится без возражений, разворачивается и оправляет на Куроо воротник. — Я в гости… В гостиницу не поеду, мне Лев обещал показать бельё. — Прошу прощения? — Постельное, чёрное, а ещё вид из окна, он сказал, что у него пиздатый он. — То есть человек тебя прямо позвал в свою кровать, и ты к нему радостно едешь? — Нихуя не прямо, он позвал меня завуалированно. — И ты всё равно едешь. — Отстань, — Яку морщится и несильно пихает Куроо в плечо, высвобождается и выходит на крыльцо бара, застёгивая в резанувшем холоде куртку. — Так, где-то тут мой галантный кавалер обещал вызвать такси. У входа гудит толпа разъезжающихся по домам — смех и разговоры во весь голос, улица не спит, вплетается в ночь неоном и дымом. Лев ходит с телефоном чуть поодаль, попутно переговариваясь о чём-то с Кенмой, курящим в ожидании машины. — Один вопрос, — Куроо осторожно постукивает Яку по плечу, прося обернуться. Покашливает в кулак, осмотревшись мельком по сторонам. — Прошлым летом в Испании вы со Львом были вместе? Яку круглит глаза, отыгрывает недоумение — переигрывает, честно говоря. О, он мог бы блистательно соврать, отмахнуться парой ироничных реплик и укутаться в туманы таинственности, увиливая от ответов до последнего. Но только вот нахуя, собственно? — Обалдеть, ты узнал его по голому торсу? — Блять, это реально был он? — Куроо таращит глаза и прикрывает рот, спохватившись и сбавив голос. — И как это произошло? Вы сговорились и встретились уже там? Или он приезжал сначала к тебе, а от тебя вы полетели в Испанию? — Да нихуя подобного, в том и дело! — Яку тоже не рассчитывает громкость, оглядывается бегло и тянет Куроо к себе за ворот пальто, чтобы наклонился. — Я прилетел в Испанию один, я планировал себе одинокий, сука, отпуск, но по чистой случайности Лев оказался в той же стране, что и я. — Бывают же совпадения. — Я тебе клянусь, что не планировал с ним пересекаться. — Но всё-таки пересёкся? Ну не столкнулись же вы на экскурсии в соборе, правильно? — Я вычислил по фотке, что он в Мадриде, ну мы согласовали наши туристические маршруты и встретились. Что? — Яку возмущённо разводит руками — распаляется, негодование в нём звенит и плещется с чем-то нарастающим шальным. — Ну да, я хотел увидеться с ним, что в этом такого? И да, мне охуенно с ним, да, я еду к нему домой, потому что мне хочется, почему нельзя? — Боже, — Куроо вдруг выдыхает странным смешком — смесь восторга и искристого обожания. — Тебе будто снова семнадцать. Яку застывает — пожар на щеках, внутри гудит-дребезжит, тающие секунды до срыва с тормозов. И это правда как будто похоже на их разговор приветом из прошедших школьных дней — я же вижу как он на тебя смотрит я же вижу как тебе это нравится — и Яку кривился и фыркал, грохотал дверцей шкафчика и отвечал заезженное — он всего лишь мой кохай из которого я пытаюсь сделать человека и да у нас цирк на двоих да он смотрит на меня возможно по-особенному и да мне это нравится мне вообще нравится когда мною восхищены и дело вовсе не в нём не в нём не в нём — и как будто в Яку что-то сбоило на попытках отрицать Льва и его значимость в собственной жизни, и что-то неизбежно менялось, мир вообще завертелся слегка по иной оси с октября две тысячи тринадцатого, и глупо было бы упираться сейчас, и как раз этого Яку не делает — наоборот торопится сбежать со Львом от всего мира, пока задорная карусель кружит их на одной волне. Лев подходит к ним как раз в момент, когда Яку так и тянет разговориться о сентиментальных глупостях. — Ты едешь? — спрашивает он слегка обеспокоенно — как будто боится, что Яку передумал. — Мчусь, — успокаивает Яку ответом, разворачивается и тянется приобнять Куроо за шею. — Кисуня моя, ещё раз с днём рождения, мы же с тобой пересечёмся ещё? — мурлычет в этой своей пьяной и дурной нежности, прищуривается заговорщицки. — Я напишу. — Да уж, блять, не теряйся, про билеты обратные не забудь, — Куроо приобнимает его в ответ и машет Льву, благословляя тем самых обоих в путь — до дома и в непотребство. Яку отсылает всем воздушный поцелуй и запрыгивает в машину. Лев собирается закрыть за ним дверцу, но Яку ускакивает на другой конец, поэтому Лев, оглянувшись в последний раз и беззаботно всем помахав, садится на его место и повторяет водителю адрес. Они отъезжают от бара под что-то коварное — Яку такую музыку описывает для себя как саундтрек, под который здорово в машине, выдающей на повороте рискованный крюк, забираться на колени ближнему своему. Он смотрит на отплывающие вывески, слушает таинственно нарастающие биты и только теперь осознаёт в полной мере непристойность своего сегодняшнего поведения. Какая срамота — сказал бы Суга, укоризненно покачав головой, и, смиренно накинув на голову кружевной платок, побрёл бы со свечой прочь. — Господи, какой ужас, — Яку хватается за голову, ловя на лицо отсветы проносящихся мимо огней. — Мне вдруг показалось, что сегодня я мог позволить себе некоторую разнузданность. Лев с любопытством приобнимает его за плечо. Наблюдает в смазанных вспышках, как на высвеченном лице выразительно рисуются глубокие раздумья. Яку выныривает из личностного кризиса в считанные секунды, отмахивается от стыда рукой и валится расслабленно в кресло, покачивает коленом и упирает его в колено Льва. — Я решил, что в любом случае я был блистателен. Лев поглядывает на водителя — занятого дорогой, а не происходящим на заднем сидении — придвигается к Яку ближе, мажет губами по виску и отвечает у самого уха: — Как и всегда, солнце. Яку прикрывает глаза — город несёт его на волнах, путает отголосками марево мыслей, удерживает в реальности на грани осязания. Их колени по-прежнему соприкасаются, как и их руки — Лев накрывает прохладные пальцы, дрогнувшие от касания, оглаживает с нажимом, подкожно впивая своё присутствие. Зацикленная мелодия ломается в тональности, искажается в электронный гипнотизирующий скрежет и въедается в голову — Яку приоткрывает на выдохе рот и ловит языком ток, вздрагивает и открывает широко глаза, когда музыка выравнивается и продолжается в своём неспешном ритме — будто отпустило секундное помутнение — цепляется взглядом за Льва, радуется представшей картинке и ведёт носом по его виску, напоминает себе, что они не одни, и непричастно отворачивается. Весь путь Яку сосредоточенно смотрит в окно — рука остаётся на его руке до конца поездки. Квартира Льва нравится сразу с порога — просторная студия в дизайнерском минимализме, чёрно-белая палитра и серый ковролин, огромная плазма на стене, кухонная зона в одной стороне, широкая кровать с чёрным покрывалом за перегородкой в виде сквозного стеллажа — в другой. Яку стаскивает с себя куртку и разувается у входной двери, с любопытством осматривается в синеватом приглушённом свете потолочных светильников — Лев включил именно этот режим, как только вошёл, и Яку старается не зацикливаться на том, как сучёныш продумывает каждый свой шаг в создании особой, мать её, атмосферы. Лев решает сходу привлечь внимание гостя и подводит его к полке, на которой стоит небольшая — Яку от запястья до локтя — Эйфелева башня, привезённая им из Парижа в качестве сувенира. Лев жмёт кнопочку у основания — башенка загорается на подобие рождественской гирлянды, мигает и отбрасывает по комнате цветные кругляшки. — Вау, — тут же залипает Яку. — Ага. Момент завораживающий: они стоят вдвоём и молчат, с необычайно бестолковыми лицами пялясь на светящуюся башенку. Яку думает о Париже — как о чём-то далёком, чужом и с ним совершенно не сочетающемся. — Как-то ты всё-таки… Европеизировался. — Не надо было? — спрашивает Лев обеспокоенно — подыгрывает дуростям вовсю. — Вот не знаю, — Яку кривится и ловит пальцем перебегающие огоньки. — Ездишь по миру, нахватался всюду заморской этой ереси. — Что же нам делать? Снова самоизолироваться? — Да, — Яку медленно разворачивается ко Льву. — Сакоку модерн версии, огородимся от пагубного иностранного влияния, от разврата всякого. Пуговицы на рубашке Льва прямо перед глазами раздражают, и Мориске принимается их неторопливо расстёгивать. Лев опускает на его пальцы любопытствующий взгляд. — Что ты делаешь? — интересуется будто невзначай. — Оголяю торс, — отвечает Яку невозмутимо. — Опять хочешь записать для Куроо кружок? — Куроо, я думаю, в ближайшее время не захочет от меня ни кружков, ни треугольников, ни каких-либо других геометрических приколов, что предоставляют нам технологии, — Яку успешно разделывается с пуговицами и нетерпеливо стаскивает рубашку с чужих плеч. Лев перехватывает его руки — тянет за запястья к себе и ловит губы в долгий поцелуй, спускается касаниями ниже и заключает в объятья. Яку переступает по ковру, пока его мягко подталкивают, пятится назад и упирается в осязаемую точку невозврата, лохматит чужой затылок и жалит языком язык, пока его медленно укладывают на кровать. Матрас и правда оказывается мягкий — Яку порывается озвучить это вслух, но его на вдохе затыкают поцелуем, оплетает нависшего Льва руками, шаря по спине и сминая шёлк ткани. Расстёгнутая рубашка слетает со Льва куда-то на пол, и Яку рывком пытается высвободиться из футболки — Лев приподнимает его одной рукой над матрасом, помогает стащить футболку через голову и укладывает обратно, сменяя одежду на ожоги касаний. Оставшаяся на шее подвеска маятником поблёскивает в полумраке — вряд ли Яку, когда выбирал её в подарок, рассчитывал увидеть её в таком контексте, но, боже, как же он всем доволен. Мысль проносится под суетливое стягивание штанов — здорово всё-таки Куроо придумал с юбилеем. Народ созвал, выцепил из других городов и даже стран, душевно так вышло, тепло. — И всё-таки очень хочется… — Яку откидывает на подушку голову, и смешок срывается в шальное отзвучие, когда касаний становится чересчур. — Записать кружок. Лев усмехается ему в шею — жаром, нетерпением, расцветающей дурью. — Я записываю, — отвечает он, скользя рукой вниз, ловя отклик вздрагивающего под ним тела. — У себя в голове. О, думает Яку, да ты там уже снял про нас нехуйственный фильмец. А ещё в движениях Льва куда больше уверенности, немерено желания — тёмного, опаляющего — и решимости показать, что тот, кто сминает под ним сейчас чёрную постель, обожаем до вскруженной и напрочь отлетевшей башки. А ещё он красив — Мориске думает об этом на отдельной пьянящей волне. — У тебя съёмки завтра? — спрашивает он, оторвавшись мимолётно от раскалённой кожи. — Следы нельзя оставлять? — и, не особо озабоченный ответом, остаётся очередным укусом на чужой ключице. — Замажут, — отмахивается Лев, которому, в принципе, плевать на всё — ему куда важнее сейчас самому оставить россыпь отметин от пульсирующей сонной артерии до вздымающейся груди. — Тебе с утра не надо никуда? — Поздновато ты поинтересовался, — Яку ловит его лицо в ладони, вовлекая в порывистый поцелуй. — Но нет, никуда не нужно. До полудня точно. — Тогда всё, — выдыхает Лев и рукой считывает дрожь с внутренней стороны бедра, заставив раздвинуть шире разведённые перед ним ноги, и действительно — всё. Яку разглядывает крошево темноты на высоком потолке, пока Лев шарится в ящике прикроватной тумбочки, выдыхает с шумом вернувшемуся теплу и улыбается довольно в склонившееся лицо. — Завтра в этих ваших костюмерных твоя спина станет объектом сплетен, — говорит он, с предвкушением оглаживая остриё напряжённых лопаток. — Я царапаюсь. Лев слегка занят, но всё равно ловит мутный взгляд — смотрит в расширенные зрачки своими такими же червоточинами. — Я знаю. Яку облизывает губы, насаживается на пальцы и усмехается в горячее плечо — всё-то ты, мальчик мой, знаешь. Правда, не только ты — всполох мысли тает быстрее, чем дробится громкий вдох, стоит Льву войти полностью и начать наращивать ритм. Где-то здесь же окончательно отметается мысль стоило остаться дома, сам по себе концепт умения соображать не имеет сейчас силы — зато ощущается сила в хватке впившихся пальцев, что непременно оставят на чувствительной коже синяки. Но последствия — забота уже завтрашнего дня — последняя осознанная мысль в одуревшей голове. Утром Яку просыпается в полумраке беззвучной квартиры и с недоумением оглаживает пустую половину кровати. Интересный концепт, но слегка озадачивающий. Яку трёт спросонья глаза и тянется к тумбочке за телефоном, проверяет время и заодно обнаруживает сообщение от Льва, который нигде поблизости не наблюдается. Первая мысль — Лев застрял в туалете и просит принести бумагу. Вторая — Яку лишь померещилось, что с юбилея он уехал со Львом, а на деле это был не Лев, и проснулся он в квартире не пойми кого, ещё и бесследно исчезнувшего. Яку встряхивает сонной головой и открывает сообщение. Уехал на съёмки, вернусь к двенадцати ориентировочно. Простиии, не было времени приготовить завтрак, но холодильник если что в твоём распоряжении, там полно всего Вытащил тебе банку кофе на стол Розетка слева от кровати иногда искрит, лучше не включай в неё ничего Закрыл тебя на ключ, тебе же точно не нужно никуда? В общем скоро приеду, не скучай один. Яку давит в ладони зевок, разворошив ногой одеяло. Теперь-то он вспоминает, как сквозь сон слышал пиликанье чужого будильника, чьи-то суетливые шебуршания и шаги, где-то в этой же мешанине шумов отдалённо стукнула дверь и прокрутился в замке ключ, после чего зыбкую реальность вновь укутала тишина. Яку смотрит по сторонам. Какую именно розетку имел в виду Лев — относительно лежачего на кровати, или стоящего перед ней? Учитывая, что Лев ещё и просто по жизни путает право-лево, Яку решает не рисковать и не тыкаться ни в одну из розеток, снова зевает и бросает взгляд на окно. Ах да, Лев же звал его любоваться охрененным видом на город. Естественно, они даже не раскрывали шторы. Яку ещё какое-то время валяется в кровати. Проверяет соцсети — ну конечно, уже посыпались фотки со вчерашнего празднества, и Яку на них шальной и очаровательный, блестит глазами на каждом кадре и практически нигде не отлипает от Льва — собственно, он от него так и не отлип и вне камер, но это уже истории не для широкой публики. Боже, Куроо с Кенмой наверняка обсуждали его всю ночь. Куроо кстати никак не объявляется, даже не присылает какой-нибудь подкол, и Яку решает напомнить о себе сам. Он откидывает в сторону одеяло, расправляет его на волны складок, чтобы лежало красиво на фоне, сам укладывается на матрас, держит телефон так, чтобы на фото были видны бёдра и согнутые колени — контрастно бледные на фоне чёрной простыни. Наверное, немного странно отправлять Куроо фото своих голых ляжек, ещё и на фоне чужой постели, да и Куроо долго разгадывать ребус не будет, поймёт сразу, что в ней творилось и с кем. Какой же хуйнёй маюсь, думает Яку. Но фото ему неожиданно нравится, так что он его не удаляет, отбрасывает телефон на подушку и выбирается из кровати. Новость первая — шею сегодня лучше интеллигентно прятать под шарфом. Новость вторая — у Льва в ванной зачем-то есть окно, и голый Яку стоит перед ним совершенно бестолково. Но вид на город открывается действительно шикарный. После душа Яку открывает окна во всей квартире — просторную студию заливает дневной свет, по серому ковру робко ползут бледные лучи, и Яку перескакивает через них в порхающем прыжке, словив внезапный задор. Окно возле обеденного стола ведёт на балкон, от которого Яку инстинктивно шарахается — кто знает, когда подловит коварство дверных замков — он рассекает по пустой квартире в огромной футболке Льва, встаёт под прицел солнца, чтобы оконные рамы ложились на него решётчатой тенью, жмурится и вглядывается в выцветшую акварель неба за стеклом. Проинспектировав кухню и обнаружив возле раковины недоеденный хиленький бутерброд на тарелке, Яку приходит к выводу, что Лев умчал на съёмки, толком не позавтракав. Сам Яку готовит себе омлет — холодильник предоставили в его распоряжение, соответственно, кухню тоже — завтракает под какой-то дурацкий мультик и, прикинув по имеющимся продуктам, решает встретить Льва нормальным обедом. Вообще холодильник Льва подозрительно заполнен — не наведывается ли сюда Алиса, проверяя время от времени, не загнулся ли её младший брат с голоду? Какова вероятность, что она может прийти прямо сейчас? Яку становится так смешно от возможности встречи с ней прямо здесь — помахать ей невинно кухонной лопаткой, невзначай одёргивая сползающую с плеча не свою футболку, спросить о погоде, сделать комплимент причёске и сумочке, снова одёрнуть футболку, так и норовящую открыть вереницу свежих отметин на шее и ниже. Ключ проворачивается в замке где-то ближе к полудню, когда Яку уже выкладывает мясо со сковороды. Он выглядывает из-за холодильника в прихожую — Лев предупредил в сообщении, что скоро будет, поэтому испугаться и вообразить катастрофу в виде нагрянувшей внезапно старшей сестры не пришлось — показывает приветственно знак мира и вновь возвращается к плите. Лев проходит на кухню, останавливается у барной стойки и упирает руку в трубу — уложенный и пахнущий этими приятными шампунями-лаками-муссами — оглядывающий Яку в своей футболке с особой эмоцией, которую хочется разобрать на крупные кадры и десяток страниц эссе. — Привет, — выводит его из ступора Яку, расставляя посуду. — Руки мой и за стол. Лев послушно идёт к раковине — Яку ставит на стол тарелки с мясом, гарниром и овощной нарезкой, соусницу и стакан с манговым соком, прошмыгивает невозмутимо к вскипевшему чайнику и наливает воду в кружку с засыпанным кофе. Сам он обедать пока не хочет, да и ближайшие планы подразумевают поход в кафе, так что наесться сегодня он точно успеет. Усевшийся за стол Лев с восхищением оглядывает наготовленное. — Вау. Я ведь даже не ел сегодня толком. — И часто ты забиваешь на завтраки? — Яку упирает руку в бок, стоя за его плечом. — Да сегодня просто встал поздно, — Лев оправдывается совсем по-ребячьи, хочется растрепать ему макушку или щипнуть щёку. — Точнее, проснулся по будильнику, но долго потом ещё валялся, — смотрит растроганно и выпячивает губу, ну точно напрашивается, чтобы его затискали. — Спасибо. Ты сама забота. — На здоровье, — улыбается Яку, садится с кружкой кофе за стол и закидывает ногу на ногу. — Что хоть за съёмки были? — Да шоу, где без подглядываний надо засунуть руку в коробку и определить, что внутри, — Лев отправляет в рот залитый сыром мясной кусок и с удовольствием жуёт. — Я нащупал змею. — М-м, — кивает Яку под впечатлением, задумчиво отпивая из кружки. Они переговариваются про телевидение и интернет, придумывают Льву варианты его собственного шоу — сходятся на том, что шоу Льва закрылось бы со скандалом. Вскользь вспоминают вчерашнее — не ночную часть, а сам юбилей, перешучиваются и вздыхают в потолок. Лев говорит о том, что ему через час ехать на фотосессию, и Яку в очередной раз поражается тому, насколько мальчик стал занятой и медийный. И какой удивительный миг бытия — как будто эпизод их повседневной жизни, где они вот так делят пространство на двоих, засыпают и просыпаются в одних стенах, пересекаются в обеденные часы, чтобы окончательно воссоединиться к концу дня. Уютный и умиротворяющий концепт в конкретном моменте, но как нечто глобальное, постоянное — не воспринимается. Яку убеждается, что Лев доел свой обед, сверяется с часами и решает начать собираться — Суга уже вовсю мчит к нему на поезде из Сендая, а Яку ещё даже не особо осведомлён, где могут валяться его штаны. Штаны оказываются висящими на подлокотнике кресла — были спрятаны под накинутым сверху сложенным покрывалом, а ведь Яку уже невольно начал подозревать, что в принципе мог приехать с юбилея без них. Лев встаёт у него за спиной, какой-то потерянный в своей же квартире, и Яку, решив добавить ему дезориентированности, рывком стягивает с себя футболку. — Благодарю, — мурлычет он, набросив снятую футболку Льву на голову, и разворачивается одеться уже в своё. Лев какое-то время так и стоит — озадаченный и притихший, как накрытый платком попугайчик. Когда он открывает лицо, Яку уже стоит в своей футболке, держит в руках джинсы и внимательно изучает засохшую каплю соуса на штанине, карябает её ногтем, раздражённо цокает и натягивает джинсы на себя. Яку собирается быстро, мелькает по квартире туда-сюда и спрашивает, как там погода сегодня, выскальзывает в прихожую, ворчит мимоходом, что в пачке по-любому не осталось сигарет, потому что по смутным воспоминаниям их у него стрелял весь квартал. Лев не сводит с него глаз — ловит каждое движение, следует коротко отвечающей тенью, включает услужливо светильник над зеркалом. — Так а напомни, куда ты сейчас? — Сейчас я еду в отель переодеваться, потом встречаю Сугу, вечером возвращаюсь в отель забрать из номера вещи, — Яку придирчиво оглядывает в зеркале причёску, откидывает отросшую чёлку назад и поворачивается ко Льву. — А оттуда я обратно к тебе. Лев странно молчит — смотрит на него в болезненной смеси восторга и неверия. — Точно? Яку задумчиво хмурится. Ему бы закатить глаза с обострившейся драматичности, но он ведь и не планирует загадочно исчезать, обрывать связи и менять номера-аккаунты. И правда хочет вернуться вечером. Он опускает взгляд и щёлкает застёжкой на запястье. — Я пиздец как люблю этот браслет, — Яку потряхивает в воздухе сплетением верёвочек и цепочек и отдаёт украшение в руки Льву. — Вот, оставляю его тебе. Как гарантию, что я вернусь. Лев смотрит на браслет в трагичной тишине. Ей-богу, как будто с Яку что-то случилось, и эти висюльки — всё, что от него осталось. Как часто Лев думает о плохом? О катастрофах, о штормах, о падающих самолётах? Надо будет как-нибудь разузнать. Яку щипает Льва за нос, чтобы взбодрился, и отворачивается обратно к зеркалу повязать шарф — в планах сегодня целомудрие, порядочность и невинный взгляд в небеса. И никаких драм. — Какой-то ты затраханный. Не выспался? Яку нервно сглатывает. Помешивает сахар в чашке, посматривает на важного голубя, вышагивающего вдоль бордюра. Оглядывает соседние столики, слышит, как в самом кафе кто-то громогласно хохочет. — Ну, как бы тебе сказать, — тянет он туманно. — Твоя проницательность поражает, конечно. — Силы небесные, — Суга встревоженно прикладывает ладони к груди. — Тебя выебали на юбилее? — Блять, да, прям когда к столу подавали десерты, — саркастично усмехается Яку и отводит взгляд. Всё это, конечно, неловкая жуть, когда озвучиваешь случившееся вслух. — Не думаю, что мне стоит об этом рассказывать. — Кто тебя выебал? — спрашивает Суга настойчиво и яростно. — А ты можешь не орать? — Яку выставляет вопросительно руку, призывая к адекватности и прося хоть немного поубавить громкость своей крикливой пасти. Суга тактично покашливает, скрещивает руки на груди и осматривается по сторонам, мол, никто и никого, что вы-что вы, всё вам послышалось. Яку с тяжёлым вздохом сцепляет пальцы в замок. — Здесь нечем гордиться, — начинает он строго. — А ты гордился? — Суга круглит в изумлении глаза. — Я, блять, был в ужасе, — Яку злобно отпивает кофе, засмотревшись на нежную небесную лазурь. — Короче… Помнишь, я говорил тебе, что мне нравится Лев? — Ё-ё-ёб твою ма-а-ать, — Суга обречённо прячет лицо в ладонях. Топорщит чёлку, качает головой, скорбит искренне. — Это сколько, получается, пять лет вы тупили, а вчера случилось чудо? Яку подвисает. Господи, а он как-то и не оглядывался, не считал года и не задумывался, но вот ты обрисовываешь конкретную цифру — и всё, и жуть, и сразу хочется поседеть и с кряхтением припасть к земле. — Всё хорошо? — беспокоится Суга. — Я в ахуе, что прошло реально уже пять лет, — Яку встряхивает головой, чтобы не зацикливаться на пугающем осознании — время в очередной раз ловится на своей быстротечности и сводит с ума. — Но нет, прикол не в этом, на самом деле… Осенью это было, да? Когда я тебе про это рассказал, ну, что Лев мне нравится, что мы с ним целовались, пока ждали поезд. — Та-а-ак, — Суга кивает, восстанавливая хронологию событий. — Осень это была, да. Ты как раз квартиру снял и позвал меня в гости. — Ну вот, и получается… — Яку задумчиво прищуривается, копаясь в памяти. — Этой же осенью, в ноябре, мы со Львом переспали. Суга роняет на тарелку чайную ложку. Яку молча пьёт кофе. За столиком неподалёку две школьницы фотографируют принесённые официантом пирожные. — Стоял холодный ноябрьский вечер, — хоть как-то решает заполнить паузу Яку. — Я так зол сейчас, — на бледном лице Суги читается разочарование. — В общем, мы переспали с ним той осенью. И потом… Случались ещё разы, — Яку рисует в воздухе неопределённый жест, описывая, в общем-то, всё происходящее между ним и Львом. — Были времена, как говорится. — Почему ты мне не рассказал?! — негодует Суга, стукнув руками по столу. — Точнее, почему рассказываешь только сейчас? Типа, Суга, привет, вот поебались со Львом, завтра, кстати, тоже ебусь со Львом, в принципе всю эту неделю только и делаю, что ебусь со Львом. — Да не ебались мы с ним прям вот постоянно, и вообще хватит повторять слово “ебаться”, — Яку морщится и трёт переносицу — ах, эта почти богемная утомлённость и капелька стыда, но с которого больше хихикаешь, чем действительно прячешь совестливо лицо. — Не рассказывал, потому что хотел хранить эти мутки при себе. А потом я вообще уехал. — Уехал, потому что невыносимо уже было столько ебаться? — Суга, — Мориске прожигает Сугу осуждающим взглядом. Вновь отпивает кофе, возвращая беседе оттенок интеллигентности. — Продолжая марафон откровений. Помнишь, я прошлым летом ездил в Испанию? — Только не говори мне, что ты поехал туда со Львом, чтобы ебаться ночи напролёт под шум прибоя. — Нет, мы столкнулись с ним там случайно, — Яку закатывает глаза — у него флешбэк вчерашнего вечера, Куроо тоже смотрел максимально недоверчиво, не веря в судьбу, но веря в бесстыдство. Яку быстро вводит Сугу в суть дела, пересказывает ключевые моменты, вскользь упоминает поцелуи на шезлонге — Суга уже просто молчит, смирившись и не переставая таращить глаза. Чувство странное: вроде и неловко говорить об это всём, а вроде и хочется говорить бесконечно, обмахиваясь веером и глупо хихикать, воображая себя не совсем благочестивой девицей, которую в тени дворцового сада осыпал поцелуями холостой граф. — Как понять, вы не ебались? — недоумевает Суга. — То есть ты с ним встретился, он к тебе бежал через всю Испанию, срывая на бегу штаны, а ты ему такой: прости, надень штаны обратно, я приличный человек, я хочу просто прогуляться под руку вдоль берега и сходить в храм. — Всё было не так, — цедит Яку устало — вот почему он не хотел ни о чём рассказывать. — И мы с ним гуляли, да. И разговаривали. Это было для меня гораздо важнее. Вообще, если отбросить шутки, реакция Суги успокаивает. Он не осуждает — да и за что, боже — не ставит Яку в упрёк несчастного Льва, которому пять лет шатают психику — кто кого ещё шатал, хочет усмехнуться Яку — и в действительности Суга больше восхищается, чем стыдит, хоть и продолжает до сих пор дуться, а с его строгих цоканий и шуток Яку и сам не сдерживает смех. И всё же Яку ужасно устаёт — утомился рассказами о своей личной жизни, ну что за звезда. Он валится на стол, не задевая посуду, и тянется потеребить бусины на фенечке Суги. — Это самый ужасный разговор в моей жизни. — Ну ещё бы, — фыркает Суга, всё ещё сквозя обидой. — Потому что тебе совестно. На упоминании совести Яку застывает вновь. Ах да, у этих весёлых баек есть же ещё интересное ответвление, о котором Яку гаденько умолчал. Ну и как ему поступить? Поберечь друга или полюбоваться новым приступом шока в ответ на простодушное да бог с ним со львом, я ж ещё не рассказал, что в екатеринбурге у меня тоже случился, прости господи, роман, и Яку правда очень смешно с перепуганного Суги, но очень страшно с себя самого. Может, ему и правда не помешает наведаться в храм? — Что, накатила волна вины? — Суга подозрительно щурится. Яку напряжённо подбирается, смотрит на Сугу пристально, размышляет судорожно — сказать, не сказать? Или хватит на сегодня исповедей и откровенных интервью? — Ты не знаешь ещё кое-чего. Суга снова бледнеет. О, как же смешно он может среагировать: подскочить и уронить стул, окликнуть дрогнувшим голосом официанта, чтобы принёс воды, молча оставить на столе деньги за кофе и уйти в алкогольный магазин. И всё-таки нет — этот разговор оставим на какую-нибудь другую встречу. — Я собираюсь ебаться со Львом и сегодня тоже. — Да пиздец, — Суга жмурится, игнорирует хитрое хихиканье и вскидывает драматично руки. — Небо! Небо не видело столько порока в одном человеке, да ещё и в таком крохотном. Яку невинно допивает кофе. Постукивает пальцами по столу, вздыхает и тянет к Суге выставленный мизинец. — Ну не дуйся, — просит он, скорчив капризную рожицу. — Я хочу быть для тебя таким другом, которому ты всегда с радостью и душевной теплотой готов рассказать про свои писечные дела, — отвечает Суга грустно, но мизинцы всё же сцепляет. Яку понимающе кивает. Оглядывает собственную руку, пальцами перебирает воздух, обхватывая нечто незримое. — Рассказать, чё я вчера делал этой рукой? Суга отпихивает его руку от своего лица — Яку бессовестно ржёт, и небо озаряется совсем не ноябрьским солнцем. Вечером Яку возвращается в отель: собрать сумку, прихватить пакетики с вкусным чаем из вазочки и сдать ключ-карту от номера. Проживание у него было проплачено наперёд, но ему так без разницы, он может позволить себе уехать без возврата денег, и в этом шикарном окрыляющем чувстве он прощается с администраторами на ресепшне и покидает стеклянные двери роскошного холла. Из отеля Яку с вещами едет ко Льву — на подходе к дому откидывает голову и заглядывается на взлёт огней к чёрному небу, дурея невольно от яркости района, к ночи только готовящегося разогнаться на полную. Лев говорит о планах — задумал выход в свет, ресторан и прогулку, всё в лучших традициях богатых свиданий. Мельтешит по квартире, и Яку садится на кровать, чтобы Лев приземлился рядом — как будто беспокойный вихрь призвал к руке мягким окликом. — Я, конечно, затупил и не заказал нам столик заранее, — Лев, подавив подкативший зевок, застёгивает на запястье Яку браслет и устало трёт глаза. — У меня есть на примете пара заведений, думаю, в каком-то из них нам точно найдутся места. Могу позвонить прямо сейчас. — Сколько ты примерно поспал сегодня? — хмурится Яку, приложив ладонь ко лбу Льва и взъерошив ему чёлку. — Ну, мы с тобой уснули когда? В пятом часу? Вот я где-то часа три и поспал. Яку скептично кривится. Лев рядом с ним клюёт носом, сопротивляется наваливающемуся на него недосыпу, и в ночного кутёжника не рисуется сейчас ну совсем — больше представляется ведущим детской передачи, которому игрушки споют колыбельную и пожелают добрых снов. — Значит так, — Яку откидывает угол одеяла и деловито поправляет подушку. — Сегодня ты отдыхаешь. Вот прямо сейчас ложишься и отрубаешься. — Да в смысле? Ты приехал, а я буду спать? — Да. Именно потому что я приехал, ты под моим присмотром наконец-то выспишься. Лев упрямо моргает — выходит медленно из-за сонливости. — У меня были планы провести вечер с тобой. — Так я и не ухожу никуда, — Яку разводит руками и демонстративно заваливается на вторую половину кровати. — Серьёзно, поспи, нет никакой необходимости идти куда-то через силу. А завтра уже развлекай меня по полной. Лев морщит нос — как он растерян, как хочется исщипать ему щёки просто так. Он суетливо озирается, будто что-то потерял, встаёт и уходит в ванную, шумит там водой и о чём-то бурчит. Возвращается, переодевается в домашнюю футболку, снова садится рядом — Яку толкает его в плечо и укладывает в кровать, укрывает заботливо и ныряет под одеяло сам, устраиваясь на второй половине. Повторяет несколько раз, что всё в порядке, что Льву поспать бы, оставляет включенным лишь приглушённый прикроватный светильник и откидывается на подушку, достав телефон и подключив наушники, чтобы не мешать. Лев действительно отрубается почти сразу, и это вдруг оказывается самой правильной вещью в мире, нужнее ночных авантюр, шальных кружений под диско-шаром и стихийных поцелуев на заднем сидении такси. И господи, Яку совершенно не считает вечер потерянным — с чего бы вдруг? Красивый молодой человек безмятежно спит в одной с ним кровати — эстетика, которой Яку восторженно отсылает шефский поцелуй, какие могут быть недовольства? И да, важный момент — нужно оставаться честным с Сугой. Поэтому Яку решает оповестить его о смене планов — чтобы не думал всякого, а то ведь наверняка весь вечер только всякое и думает. концепция изменилась не ебусь сегодня со львом потому что он лёг спать точнее я его уложил потому что он прям умаялся и потому что иногда я бываю заботлив и нежен дайте мне посрать спокойно Яку закусывает губу, чтобы не заржать и не разбудить спящего под боком Льва. Ему, к слову, удобно до ужаса, он не чувствует себя брошенным в чужой квартире, Яку вообще самодостаточный — сам себя чем-то займёт, развлечёт, загрузит до воя в потолок, если настроение подтолкнёт. Лев ему писал утром — не скучай один, и на это хочется усмехнуться и показать большой палец — мой дорогой, да это же как девиз по жизни. В чат команды Арсений скидывает видео с их интервью на телевидении — аукнулись их заигрывания с кинематографом, вдобавок наслоилась череда побед в чемпионате, в общем, как-то поднакопились у команды заслуги, за которые стоит позвать их гостями на главное вечернее шоу страны. Яку на съёмки никак не попадал — не стыковался по билетам, а снимали как раз в день его вылета в Токио. Интервью, однако, вышло блестящим и без его участия: за всё время ни разу не повисла неловкая пауза — кроме пары секунд, когда внезапно засмущался Пётр, но даже этот момент обыграли с юмором — ведущему не приходилось вытягивать из гостей слова силой, на его шутки реагировали и в ответ подкидывали своих, а Саня, скаламбурив на тему своего роста, сорвал бурные овации. Больше всего камера любит Саню, Диму и Арсения — последний так и вовсе вызвался побыть самым разговорчивым, вовремя сменив зажавшегося капитана, ему вообще страшно пришёлся по душе весь этот киношный движ, как будто обожающий внимание яркий мальчик, засветившись в кинотеатрах и на телеэкранах, наконец-то дорвался до своего звёздного часа. И, конечно, Яку кивает понимающе оператору, постоянно ловящему в фокус Сашины улыбки, снисходительные прищуры и лучики вокруг глаз. Яку поправляет наушник и беззвучно смеётся, наблюдая, как после беседы его пацанов утягивают в конкурс с мячиками: затевается что-то шебутное и до жути весёлое, студию забрасывают мячиками с водой, мукой и разноцветными конфетти, скачут толпой и устраивают жуткий срач — и смеются, дурные, светя лучезарными улыбками, группируясь для общего крупного кадра в компании такого же растрёпанного и довольного ведущего. Яку шумно выдыхает в восхищении — о, как же они хороши, как же они блистают. В какой-то момент Яку распирает от чувства гордости — вот они, мои. Настолько, что хочется растолкать сопящего рядом Льва, ткнуть в заспанное лицо экран и повторять смотри-смотри-смотри, но его слишком остро придавливает ощущением полярности их со Львом жизней, тем, насколько не пересекаются их реальности и люди из окружения, и как этим, на самом деле, не хочется делиться, потому что нет желания посвящать, вовлекать, вплетать в себя с неопознанной целью. Яку бросает взгляд на поставленное на паузу ухмыляющееся в крупном кадре лицо — Саню, пожалуй, стоит сохранить в секрете. Яку возвращается к мыслям об интервью. С одной стороны, Яку рад, что не попал на шоу — не пришлось стрессовать из-за языкового барьера, отвечать на каверзные вопросы и участвовать в конкурсах, в которых Яку обязательно бы ёбнулся и зациклился на мысли победить, чем вызвал бы косые взгляды у людей, которые просто настроились на развлекательные дурости. С другой — он как будто отрывается от своих сокомандников, не делит с ними момент, не дополняет общий кадр. И этому можно не уделять столько внимания — просто обстоятельства, просто Яку именно в этот день улетал в другую страну — но он, же мать его, действительно самодостаточный — и в одиночестве неизбежно накатывает. Неприкаянностью — он даже сейчас в чужой квартире, он вернётся не к себе домой, а на съёмную, не в свою страну, не в свою точку на карте, к которой на изломе километров должны вести маршруты. Яку до сих пор не знает, где точно его место — и есть ли оно вообще, и нужно ли так изматывающе его искать — он по-прежнему везде проездом, с иллюзорным собранным чемоданом у двери, он как будто располосован на две страны и не знает, куда должно сильнее тянуть. Яку подтягивает к себе колени, обнимает сам себя — смотрит неотрывно в угол, в который не доползает полоса света, из которого в тишине на него пристально смотрит в ответ немигающее и равнодушное око. Можно встать и пройтись от стены к стене, можно выйти, отбросив шутки, на балкон, продышаться и пустить в лёгкие дым. Но он сбегает в темноту — выключает светильник, укладывается и накрывается одеялом. Опять смотрит в угол, как будто именно там скопление всех его непроходимых мыслей, но оно было бы как раз и легче, будь оно, нераспутанное и зудящее, где-то отдельно, а не содержимым его воспалённой головы. И где-то в этой давящей раздробленности секунд Лев во сне притягивает Яку к себе — протаскивает без усилий по простыне и прижимает к груди, обнимая поверх одеяла и так и не размыкая глаз. Яку думает поёрзать, высвободиться и откатиться инстинктивно, но вдруг оказывается, что это ему сейчас и нужно — чтобы выдернули из непогоды и вернули на осязаемый причал. Только так ему и удаётся уснуть. — Как относишься к свадьбе? — невзначай интересуется Лев, и Яку от неожиданности роняет изо рта мармеладку. У них такое вот утро — Лев уже успел с кем-то поговорить по видеосвязи и пообещал приехать в какой-то шоурум за тряпками, а Яку разложил на кровати карты таро. Буквально разложил, просто чтобы разглядывать картинки и создать вокруг себя ауру таинственности — потому что гадать он до сих пор не умеет. — Если не моя, богатая и с кучей еды — отношусь положительно, — отзывается Яку, сунув руку в пачку с мармеладками, которую Лев просто положил Яку на колени, и Яку просто начал жевать и с умным видом переворачивать туда-сюда карты — идиллия, игривость и немного колдовства. — Класс, мы попадаем по всем пунктам, — хлопает в ладоши Лев и садится напротив Яку рассказать ему грандиозный план. Ситуация такая: Лев приглашён на свадьбу одной влиятельной дамы из шоу-бизнеса — фамилия её Яку едва ли о чём-то говорит, но при этом дама, как утверждает Лев, стоит за многими крупными телепроектами. Мероприятие планируется закрытое, пафосное и очень дорогостоящее, и у Льва имеется возможность привести с собой по приглашению дополнительного гостя, вот он, собственно, и зовёт Яку с собой — а именно ходить по залу в официальных костюмах и скептично фыркать с чужого чрезмерного богатства. Естественно, Лев собирается туда больше по работе — светить лицом, выгуливать на себе бренд, с которым у него контракт — и как будто бы от этого всего слишком веет обязаловкой и искусственностью, но при этом не такой уж это и позорный ужас. Да, в целом звучит как что-то, от чего Яку держался бы подальше всеми способами, отплёвываясь и закатывая глаза, но стоит ему мимолётно представить себя частью светского мероприятия, красующегося с шампанским возле пирамидки из бокалов и сплетничающего про звёзд шоу-бизнеса, — и вот он уже хочет ворваться во всё это немедленно. — Я могу отказаться и никуда не идти, если тебе вся эта идея не очень. Проведу вечер с тобой, как хотел сделать вчера, — говорит вдруг Лев серьёзно, и Яку задумчиво на него прищуривается. Нужно признать, такая решимость безусловно тешит эго — с учётом всех предыдущих ситуаций, когда как раз из-за работы не получилось встретиться. Но это так, мимолётное и не такое уж и значительное — Яку рад провести время со Львом, и конечно ему льстит, что ради него готовы менять планы и чем-то жертвовать, но только жертвы ему такие вовсе не нужны, и Льва к себе он не собирается привязывать, как и запираться с ним в четырёх стенах, эгоистично своровав его себе у всего остального мира. — Никаких отказов, Львёныш, сегодня у нас свадьба, — объявляет Яку, решительно уперев руки в бока. Осекается тут же, отмотав и переслушав собственную реплику. — Ну, в смысле, у нас в планах, не наша, а у кого-то, к кому мы придём… Да не лыбься ты, всё ты понял. Лев пытается сдержать смешок, закусив губу, но всё равно в итоге ржёт — Яку фыркает и кидается в него подушкой, отпихивает его от себя и с улыбкой соскакивает с кровати. Настроение разыгрывается странное — шальное и авантюрное, предвкушение озорное, вот только у Яку нет штанов. Точнее, нет подходящих, а на свадьбу заявлен официальный дресс-код, в который ни драные джинсы, ни обшитые карманами-ремнями-цепочками карго, в которых Яку прикатился в родную страну, к сожалению, никак не вписываются. Итак, проблема острая — у Яку нет штанов. Конечно, подходящего верха у него тоже не имеется, но про отсутствие штанов говорить смешнее. Проблему берётся решать Лев — а именно тащит Яку в бутик, где заставляет его мерять брюки с рубашкой. Яку быстро задалбливается, с тихими матами ныряя в штанину и прыгая на одной ноге в примерочной, снова и снова выходит ко Льву продемонстрировать надетое, но Лев каждый раз находит повод для придирки и велит переодеваться в другое. Яку раскусывает засранца, которому просто нравится над ним издеваться, но теперь это дело принципа — подобрать что-то такое, что устроит обоих. — Ну идёт же, — уговаривает Лев, натянув на Яку поверх чёрной рубашки серую жилетку. — Нахуй идёт она, — морщится Яку, который в жилетку не хочет, но хочет упрямиться. — Да ты просто не привык, — Лев прикладывает к рубашке красный галстук, заправляет его под жилетку и приобнимает Яку за плечо. — Ну шикарно, признай. Яку угрюмо вздыхает. Они стоят так перед зеркалом пару минут, и постепенно Яку признаёт — да, ему шикарно. Сперва его смущала серая жилетка в сочетании с чёрными брюками и рубашкой, а теперь она кажется здесь основной изюминкой, ещё и подцепленный где-то галстук хочется не сдёрнуть раздражённо с шеи, а деловито поправлять. Естественно, Лев рвётся всё оплатить — естественно, Яку шлёт его подальше. Разгорается долгий спор, по итогу которого Льву позволяется заплатить только за штаны — опять же, потому что его это смешит. Яку, принявший в свою жизнь жилетку, мысленно дополняет свой образ пиджаком. Не таким, какой носил в школе, а в котором можно выглядеть богато и важничать. — Мне пойдёт костюм? — спрашивает он, развернувшись и придирчиво оглядев себя в зеркале со спины. — Прям целиковый, с пиджаком и приблудами. Яку оборачивается в ожидании ответа. Лев склоняет в задумчивости голову и подходит ближе. — Тебе костюм лучше сшить, — тянет он с сомнением. — Ясно, конечно, ну погнали сразу в детский отдел, там-то точно будет мой размер, верно? — Да нет, ты не понял, дело не в росте, а в твоей фигуре. — Фигура-то моя чем тебе не угодила? — Яку вскипает — что, блять, за попытки тут начались развить в нём непрошенные комплексы. — Да наоборот же, — Лев ловит Яку под руку и тянет на себя — Яку послушно тянется, хоть и успел предусмотрительно надуться. — Плохо подобранный костюм может её испортить. Шить нужно прям по тебе, чтобы и линию плеч подчеркнуть, — под свои слова Лев медленно оглаживает плечо Яку, — и складок на спине чтобы не было, — скользит по лопаткам, поселяет между позвонков мимолётную щекотку, — и здесь тоже надо внимательно с самой длиной и с наличием шлицев, чтобы не выпирало сильнее то, что и так выпирает, — рука спускается ниже, многозначительно очертив то самое выпирающее — вот ведь хитрющая дрянь. — Ну и приталить, потому что тебе есть, что приталивать, — рука возвращается наверх и замирает на талии, пальцы вжимаются слегка, удерживая рядом. Яку сглатывает и поднимает глаза — до этого блуждал мимо и ловил в фокус то очертания чужих плеч, то вешалки с одеждой за ними — хмыкает и грозит Льву пальцем. — Смотри у меня. — Всё у тебя посмотрю. Яку показывает Льву жест “слежу за тобой”, расстёгивает верхние пуговицы рубашки и заходит в примерочную. — Я раздеваюсь тогда? — О да, — довольно кивает Лев, подбадривая хитрой ухмылкой. Яку с хмыканьем задёргивает занавеску. Вечером в такси Лев вдруг с ужасом осознаёт, что Яку не в ботинках. Точнее, Яку не настолько сошёл с ума за эти дни, что поехал на свадьбу необутый, но просто есть некая запоздалость в мыслительных процессах Льва, который предлагает развернуть такси и экстренно заехать в обувной магазин. Яку интеллигентно просит его отвалить, заверяя, что его костюм шикарно сочетается с его чёрными кожаными конверсами, а если вдруг его не пропустят по дресс-коду, Яку устроит прямо на крыльце модный бунт. Доезжают в смешной перепалке, в ворчании подходят к дверям отеля, что-то роняют на входе, пока Лев показывает встречающему администратору приглашение. Они останавливаются возле груды подарков — Яку пытается оттащить Льва, чтобы не шарил по чужим коробкам, но Лев всего лишь хочет оставить среди подарков свой, кладёт осторожно блестящий пакет и спешно отходит с Яку подальше, как будто они там что-то сломали или нахулиганили. Охранник оглядывает их обоих с подозрительным прищуром, и Яку мысленно прикрывает лицо и перепрыгивает через забор — позориться уже с порога, план на вечер ясен как никогда. Пару известных лиц Яку замечает уже в холле — там же он умудряется выиграть сто долларов. Вышло случайно: просто какие-то развлекающиеся ведущие пристали к нему и Льву с двумя конвертами, предлагая угадать, в каком из них деньги. Пока Лев придумывал вежливую отговорку, Яку успел ткнуть пальцем в конверт, в котором оказалась купюра — Яку с победной ухмылкой принял поздравления, потряс ведущим рокерской козой и, как ни в чём не бывало, в сопровождении обалдевшего Льва направился в гостевой зал. В гостевом зале Яку сходу видит в метре от себя известного ведущего, беседующего с рэпером, осознаёт, наверное, только сейчас, куда попал, и быстро находит своё место возле стола с шампанским. Здесь же у него наконец-то есть возможность полюбоваться Львом во всей красе: высокий и статный, весь в чёрном и особенно манящий в этом прячущем горло стоячем воротнике, обрамлённом крупной нашейной цепочкой, эффектно зачёсанный и влекущий остротой черт в полумраке, выкрашенном попеременно в фиолетовые и зелёные всполохи. Как же Яку обожает красивую жизнь — и красивых людей, с которыми её можно разделить. — У меня самые узкие штаны во всём шоу-бизнесе, — обнаруживает Яку с восхищением, оглядев пестрящий людьми зал. — А мне вообще положено здесь быть? — Почему нет? Ты спортсмен, выигрываешь что-то там. — Да, и играю не за Японию. Я предал страну, Лев. — Блин, и правда. — Что за крысу ты привёл на вечеринку уважаемых людей, ну всё, теперь все будут плести против меня заговор, — Яку драматично качает головой и торжественно поднимает бокал. — Меня отравят, кстати. Яку выпивает глоток шампанского и натыкается на растерянный взгляд — видимо он, тараторка, совсем запутал своей беспрерывной болтовнёй. — Чего ты? — Да просто… — Лев отчего теряется и вдруг лучится жгучим обожанием. — Не могу на тебя наглядеться. Яку удивлённо вскидывает бровь, отпивает из бокала и подмигивает, чтобы согнать призрачную неловкость. — То ли ещё будет, мальчик мой. Они быстро вливаются в торжество — точнее, шушукаются у стола с едой, подворовывают себе бокалы и сплетничают. Конечно, это уже не само бракосочетание с положенными церемониями и ритуалами — это именно вечеринка с элементами шоу, чтобы гости пошмыгали носами с чужой истории любви, пока объедают со шпажки лосось. Яку, к слову, не нравится жених, но ему, увы, не выдают микрофон, чтобы он со сцены поделился своими вкусами на мужчин, но ему точно нравится стоять рядом с кем-то знаменитым, мельком участвовать в разговоре и вежливо прощаться, чтобы потом обсуждать этих людей со Львом, покачиваясь с ним в ритм играющим песням. — Ты видел в холле лестницу, ну, которая сюда ведёт? — громко на ухо спрашивает Яку, пока в зале выплясывают под танцевальный хит двухтысячных. — Под ней темно. — Не обратил внимание, — Лев чуть притягивает Яку к себе за плечо, чтобы его не задела размахивающая руками шебутная троица. — Но допустим. — Как думаешь, кто-то сейчас обжимается под ней? — Вряд ли. Не такого уровня мероприятие. Тут вроде как все приличные. — “Вроде как”, — передразнивает Яку, — Диджея за пультом нет уже как минут десять. Он точно сейчас под лестницей целуется с официантом. — Как скажешь, — улыбается Лев, и Яку со своего ракурса не может не залипнуть на его профиль в мигающих огнях. После танцевальной паузы молодожёны в очередной раз целуются под овации, пока Лев смешит Яку нелепой историей про лобстеров. Яку замечает вокруг растроганные взгляды — некоторые девушки и вовсе плачут — и боже, как же ему, в отличие от них, головокружительно плевать. Серьёзно, чужая свадьба могла бы натолкнуть его на странные мысли, расковырять в нём некую неполноценность и даже зависть, но на деле ему, оказывается, не нужно ничего подобного себе, и он мысленно даёт себе пять и чмокает себя в плечо — спасибо, милый, ты избавил нас от лишнего вечера самокопания, так держать. Конечно, вопрос можно поставить иначе — а почему ты не хочешь подобного, если принято хотеть, а вдруг ты неправильный, а что если — но Яку не успевает во всё это упасть, потому что замечает в зале Алису — накаркал, господи, зачем вообще вчера о ней вспоминал. Яку встревоженно дёргает Льва за рукав. — Это Алиса там? — А, да, — Лев растерянно чешет затылок, будто забыл принести тетрадь с домашним заданием. — Надо будет как-то объяснить, почему ты приехал со мной. — А ты заранее не мог меня предупредить? — Я забыл, — Лев корчит виноватое лицо. — Все мои мысли были только о том, чтобы купить тебе штаны. — И что теперь? Твоя сестра не охуеет с меня? — Не должна. Мы же купили тебе штаны. Яку с дурацким смешком лупит Льва по плечу, сам при этом думает, как действительно объяснить Алисе своё звёздное появление. Лев его успокаивает, обещая сказать всё за него, не вызывав при этом каких-либо подозрений. Конечно, Алиса не оставляет их без своей компании и вскоре подходит поздороваться. Яку тут же вспоминает две вещи: как она красива и как они с братом похожи. Поистине их дуэт сотворил не мало шуму в том же шоу-бизнесе, и что-то Яку подсказывает, что фамилия “Хайба” так или иначе всплывает в кулуарных беседах и всегда звучит с особым придыханием. Алиса — светящаяся и трогательно тактильная — тянется приобнять Яку за плечо. — С ума сойти, Яку, чудесный мой, ты-то здесь откуда? — Мы приехали вместе, потому что Яку, пока он на пару дней в Токио, живёт у меня дома, — отвечает ей Лев, как и обещал — добродушно, честно, не вызывая никаких подозрений. Яку с улыбкой пожимает плечами — что же тут, блять, ещё можно добавить. Алиса восторженно улыбается. Она мельком просит брата отойти на пару минут к одному из столиков, назвав очередную ничего не говорящую для Яку фамилию и пояснив, что Льву нужно поздороваться с этими людьми. — Я скоро вернусь, — обещает он Яку, и тот смиренно ему кивает — пиздуй ты уже, господи. Они с Алисой остаются наедине. Яку чувствует некую неловкость в их встрече: и от того, что стоит рядом с самой Алисой Хайбой, и от того, что всё ещё является для неё интригующей личностью. Скандальной даже, в какой-то степени. — Уверен, мы шикарно смотримся вдвоём, — разбавляет он атмосферу. — О, в этом не сомневайся, мой дорогой, — Алиса мягко берёт его под руку, огладив шёлком перчаток и скользнув по плечу прядью волос. Яку с кивком легонько стукает свой бокал о её. Алиса очаровательно улыбается каким-то двум дамам в блестящих платьях, наклоняется к его уху и спрашивает: — Ты спишь с моим братом, не так ли? Яку чувствует, как его окатывает ледяной волной, и невозмутимо отпивает шампанское. — Во-первых, разве дозволено такой приличной леди, как ты, быть столь любопытной? Во-вторых, ты сделала такой вывод только из-за того, что мы приехали сюда вместе? — Во-первых, не тебе говорить о приличии, — Алиса выразительно смотрит на Яку — на пару секунд даже хочется зардеться от стыда. — Во-вторых, выводы я сделала по тому, как вы бессовестно пожираете друг друга глазами. Яку нервно усмехается. Ладно, допустим, ко Льву у него вопросов нет, но сам он неужели тоже пялится? Прям сильно, прям бессовестно? Или это выстрел наугад — поддеть и спровоцировать на откровенные признания? — Это начало какого-то неприятного разговора, правильно я понимаю? — Расслабься, я вовсе не собираюсь как-то осуждать ваши отношения, — Алиса отпивает из бокала и с улыбкой кивает кому-то в толпе. — Просто, как ты верно подметил, я очень любопытная. Что ж, как будто становится полегче. Конечно, можно было бы попробовать всё отрицать и возмущённо краснеть, но почему-то кажется, что смысла в этом особо нет, да к тому же Лев, которому Алиса несомненно тоже задала бы парочку вопросов в лоб, сдал бы их в любом случае, мгновенно начав запинаться и испуганно озираться. И всё же Яку непонятно, насколько безопасно обсуждать подобное с Алисой. Где проходит грань между её игривым любопытством и серьёзным переживанием за младшего брата? — И тебя не смущает то, что я парень? — Нисколько, — Алиса качает головой. — Ну серьёзно, я одновременно верчусь в сфере искусства и шоу-бизнеса, ты правда думаешь, что меня можно чем-то подобным удивить? — Но при этом, как я понимаю, у Льва будут проблемы с репутацией, если вдруг про его отношения со мной станет известно? — Всё правильно понимаешь. Поэтому, надеюсь, вы обойдётесь без каких-либо глупостей у всех на виду. — Но разве это не лицемерие? Мы же в сфере, в которой, как ты говоришь, всем на подобное плевать? — Мы на закрытом мероприятии, где всем плевать, — поправляет Алиса, глазами обведя залитый полумраком зал. — Но при этом снаружи всё ещё остаётся общество, которое укоризненно грозит нам пальчиком. — Да пошло это общество вместе со своим пальчиком. Интересное такое общество, которое придумывает себе фанерную мораль, а потом показывает своё истинное лицо на закрытых алкогольных вечеринках для богачей, — Яку желчно усмехается, ловит внимательный и настороженный взгляд своей собеседницы и примирительно поднимает руку. — Но я тебя понял — никаких глупостей на людях. Алиса улыбается — хитрая кицунэ, что издревле обманывала людской род своим обликом, запутывала загадками без ответов и приманивала девятью хвостами, уводя глубже в гиблый лес. — Я очень рада, что Лёвочка спит с таким умным мальчиком, ему это явно пойдёт на пользу, — говорит она, и Яку с её сомнительного благословения давится смешком. Лев тем временем возвращается к ним, недоумевает, что их обоих так развеселило, но радуется, что у них всё хорошо. Алиса чмокает его в щёку, что-то шепчет на ухо и, с обоими попрощавшись, уходит к столу, где звонко хохочущих дам ведущий развлекает шуточными гаданиями. И всё-таки что-то в этом есть — светское общество с его подковырками, интригами и тёмным закулисьем. Не то чтобы Яку хотел бы быть частью этого общества постоянно — при всей его тяге к роскоши ему всё же ближе шалопайская разнузданность и местами позорный пацанский уют — но он и не испытывает отвращение к обстановке вокруг, тем более ему не нужно никого здесь из себя строить, не нужно пытаться понравиться и налаживать полезные связи, ему просто здорово с возможности перекинуться парой фраз с кем-то, кого он видел лишь по телевизору или чьи песни ухватывал краем уха на радио, и жизнь, наверное, полна таких моментов — когда ни к чему судорожно искать глобальные смыслы и можно просто ловить хорошее в случайных красивых вечерах. Кстати, о красивом — на Льва заглядываются люди, и не заметить этого нельзя. Как и не ухмыляться мысли о том, что сам он на этом торжестве заглядывается лишь на одного человека. В какой-то момент Яку чувствует, что мигающий в музыке зал его утомил и укачал. Хочется вырваться ненадолго в затишье, проморгаться на свету, помочить водой лоб, просто прикрыть глаза и дать себе передышку от шума и лиц. — Отойду ненадолго, — говорит он Льву, оставляет его в нарастающих битах и проходит по залу сквозь высвеченные цветными вспышками лица, по пути ставит пустой бокал на поднос официанта и выходит в безлюдный коридор. Ориентируясь по указателям, чтобы не спрашивать ни у кого дорогу и не привлекать внимание, Яку идёт до уборной. Не обнаруживает никого рядом и внутри, закрывает за собой дверь и подходит к ряду раковин. Мочит пальцы под краном, взлохмачивает слегка волосы у лба, расставляет по разные стороны раковины руки и смотрит на себя в зеркале. Голову будто поймали в тёплые ладони, накрыв бережно виски, покачивают в плавном убаюкивании, пока под кожей продолжает выстукивать разогнанный музыкой и выпитым пульс. В уборную открывается дверь. Яку, не поворачивая головы, слушает приближающиеся шаги, пока вошедший не словится боковым зрением и отражением в зеркале — почему-то он даже не удивлён. Яку молчит — Лев, собственно, тоже. Только подходит вплотную, встаёт у него за спиной и опускает голову, прижавшись щекой к щеке. Итак, они приехали на час позже, прикатились вдвоём, весь вечер друг от друга не отходили, теперь ещё и вместе пропали где-то в районе туалета — мир не видывал более осторожной и маскирующейся парочки, это факт. Яку с вызовом смотрит в зеркало, ловя в моменте их слившееся отражение. Хочет усмехнуться и пошутить, мол, молодой человек, вы заблудились, вам помочь? Но Льву помогать не нужно, сам наклоняется и целует Яку в уголок губ, кладёт руку на талию и придерживает, прикусывая кончик уха. — Ты же говорил, на таком мероприятии не обжимаются по углам, — усмехается Яку, вот только смешок выходит какой-то шаткий. — А мы не… — у Льва голос выдаёт внезапную хрипотцу, которую он разгоняет по коже Яку мурашками. — Мы не из совсем приличного общества. Яку шумно вдыхает через нос и склоняет голову к плечу, чем Лев тут же пользуется, зацеловывая открывшуюся шею. Интересно, а он тоже пообещал Алисе не творить глупостей? Или это только Яку как дурак поклялся доходить этот вечер с включенной башкой. — Ты откуда такой нахальный берёшься каждый раз, а? В смысле, я знаю, что ты та ещё зараза, но иногда ты прям… Что творится с тобой? — Ты, — отвечает Лев с какой-то обжигающей обречённостью. — Ну правда, я только с тобой такой. — А, то есть ты под плохим влиянием? — М-м умфу, — угукает Лев в горячий изгиб над ключицей. Яку впивает пальцы в край тумбы, прикусывает покалывающие губы и косится раздражённо на дверь — вероятность быть обнаруженными не заводит, а только держит в дурацком нервяке. — Блять, ну зайдёт же кто-то, — Яку, резко извернувшись, выскальзывает из рук Льва, поправляет воротник и встаёт поодаль, с непринуждённым видом оглаживая сверкающий бок раковины. Лев корчит капризное лицо. Кидает злобный взгляд на закрытую дверь — о да, мальчик, покажи, как ты грозно зыркнешь на какого-нибудь случайно заглянувшего к нам бедолагу. — Давай уедем отсюда? — предлагает он, вновь оказываясь рядом и накрывая пальцы, постукивающие по белой керамике. Яку задумчиво хмыкает и поворачивает голову к зеркалу. Прищуривается придирчиво и приглаживает вихор над виском. — А вдруг будут ещё конкурсы? — Ты реально так хочешь на эти конкурсы? — Я азартный! — Яку стучит по раковине кулаком. — Ты уже выиграл сто долларов, что ты ещё хочешь, блокнот и ручку? — Лев замирает в секундной задумчивости и недоумённо оглядывает Яку. — А где конверт, кстати? — Конверт выкинул куда-то, а деньги спрятал, — Яку спокойно выправляет одной рукой рубашку и задирает вместе с жилеткой, демонстрируя засунутую за пояс брюк купюру. Настроение шальное, затейливое такое, хочется показывать фокусы со смешной озвучкой и быть бесконечно довольным собой. Но забава ведь в том, что Лев за вечер подхватил похожее настроение. Он со странным молчанием смотрит на купюру, опускается вдруг на одно колено, прихватывает Яку за бедро и выдёргивает бумажку зубами, поднимает взгляд и смотрит выжидающе снизу-вверх. Из гостевого зала ритмичным гулом доносится музыка, шипит вода в спрятанных трубах, а застывший на зелёной бумажке Франклин смотрит на обоих осуждающе. Яку благодарен своей полезной способности — охреневать до потери речи и выглядеть при этом невозмутимо. Лев выпрямляется, сворачивает купюру в трубочку и зажимает между двух пальцев. Яку мог бы поднести к кончику зажигалку и хихикать с огонька и дыма, как будто они вдвоём где-то ударились, чем-то не тем подышали или съели что-то не то с фуршетного стола. — Согласен, надо уехать, — нервно кивает Яку, спешно заправляет рубашку и направляется к двери. Лев нагоняет его в пару шагов и ловит за бок, суёт свёрнутую купюру в передний карман его брюк и, пропустив Яку вперёд, с многозначительным покашливанием выходит из уборной. Возвращаться в гостевой зал нет настроя, поэтому они направляются в холл. Яку, поравнявшись со Львом, тянет его привычно за рукав и наклоняет к себе, намекая, что разговор их подразумевает секретность. — Поедем на разных машинах. — Зачем? — Потому что я, пока ты по туалетам воруешь деньги из чужих трусов, забочусь о твоей репутации, идиот, — Яку лишь изображает злость, хотя на деле ему задорно до подкожной щекотки с их загадочной — и придурочной — ауры на двоих, будто они тайные агенты или скандальная парочка знаменитостей, которую преследуют вездесущие папарацци. Они вызывают себе по отдельной машине в разных углах просторного зала, будто вовсе не собираются уезжать на одну и ту же метку в навигаторе. В холле помимо них вместе с администратором и охранником крутится ещё десять человек — не такая уж и большая публика, перед которой можно опозориться, но ведь и одного лишнего уха бывает достаточно, чтобы пикантная сплетня разлетелась по всем гостям. Опять же, самому Яку плевать. Но он точно не собирается создавать проблемы для Льва, к тому же Алиса считает Мориске человеком, у которого мозг в их со Львом комедийном дуэте работает за двоих, и разочаровывать её в столь мудрых выводах не хочется совершенно. За Львом такси приезжает раньше. Яку мастерски отыгрывает непричастность, когда Лев, уже на выходе резко обернувшись, спрашивает его через весь холл: — Ты точно помнишь мой адрес?! О да, они привлекают абсолютно все посторонние взгляды. Яку застывает в смеси ужаса, разочарования и парадоксального восхищения чужим идиотизмом. — Меня сейчас переполняет просто непередаваемая гамма чувств при виде тебя. — О-о, ну тогда скорее приезжай, — Лев, балбеса кусок, с дурной улыбкой машет на прощание охраннику и скрывается за стеклянными дверьми. Яку прижимает телефон ко лбу — внутренний обратный отсчёт то ли до матерного вскрика, то ли до позорного свистящего смеха под недоумённые переглядки незнакомцев. Его такси подъезжает спустя десять минут — Яку смотрится в тёмное окно как в зеркало, мыча под нос мелодию, чтобы не вскипеть, поправляет галстук и, вежливо кивнув охраннику, покидает отель. До Льва он едет в нарастающей ярости. Чтобы немного отвлечься, он думает о своей автобиографической книге — он же спортсмен, вдруг он ещё и в чём-то великий, ему положено иметь книгу про свою жизнь. Вот только содержание было бы слегка нетипичным. Точнее, первые пару страниц заполнили бы факты по датам: немножко о детстве, пара мрачных моментов про семью, детство и школьные годы, первые спортивные победы, первый солидный клуб и чемпионаты. Вся остальная книга — история его бурных романов. Причём написанная в определённой стилистике, разумеется. И с речевыми оборотами и эвфемизмами, за которые стыдно. Яку даже придумывает несколько фраз, которыми сам себя смешит, и из-за этого огорчается — ведь смешным на такую тему он может быть только у себя в голове. Поэтому Яку вновь едет до дома Льва исключительно в ярости. Ярость несёт его ко Льву весь его путь — от такси до дверей парадного входа, на лифте сквозь этажи, от лифта до квартиры по ковровой коридорной дорожке мимо сухенького кустика в горшке. Лев открывает ему дверь с невинным видом примерного мальчика-домоседа, застёгнутый на все пуговки, без единой выбившейся прядки из идеально уложенной причёски. — Тупица, блять, — шипит Яку с порога, утягивает Льва в кусачий поцелуй и утаскивает за воротник в комнату. Лев такому приветствию не сопротивляется, отвечает на укусы и утаскивается вполне охотно. Яку цепляется за его плечи и запрыгивает ему на руки, обхватив ногами и продолжая целовать, — просто порыв проснувшейся в нём мартышки, проверка, удержат ли его — естественно, Лев удерживает, только ступает чуть медленнее, неся стихийно налетевшую ношу к кровати. Повалившись на постель, Яку тут же седлает Льва, беря процесс под свой контроль, в поцелуе растрёпывает Льву волосы и высвобождает из плена пуговиц, сметая с него приглаженность-примерность-правильность, которую хотелось сорвать с момента, когда Лев в незапертом туалете опустился перед ним на колени. Садится прямо, в пару ловких движений стягивает с себя галстук и принимается за одежду, бесясь со слоёв и подвохов. — Жилетка эта ещё ебучая, вот почему она мне не нравилась! — Яку яростно дёргает пуговицы и замирает, когда одна из них отлетает и укатывается куда-то на тумбочку. — В пизду, — рывком сбрасывает с себя расстёгнутую жилетку и кидает её на пол. — Блять, теперь ещё рубашка! — Я помогу, — Лев приподнимается и тянет руку. — Лежать, — Яку отпихивает от себя его руку и самого его толкает в плечо, укладывая обратно. Пробегается пальцами по пуговицам, изворачивается и выскальзывает из рубашки, словно сбрасывает с себя кожу, показывает-таки фокус и очень быстро скидывает с себя штаны. Лев реагирует восхищённым хохотком, которым тут же давится, когда Яку, вспоров накалённую тишину звякнувшей молнией, спускает штаны с бельём уже с него. Затевается возня. Лев пытается подтащить Яку ближе к себе, пока на ощупь тянется к ящику, с грохотом что-то роняет с тумбочки и шипит. Яку усмиряет его, прижав руку к его горлу, — под ладонью нервно дёргается кадык — другой рукой открывает ящик, попутно закатывая глаза с того, какой Лев ёрзающий и непослушный бардак. — Да боже! — Яку кусает Льва в ключицу. Ему и смешно, и жутко с того, как отчаянно Лев вцепился ему в бок — будто в боязни упустить. — Ты думаешь, я куда-то пропаду сейчас или что? — Да, — отвечает Лев, не убирая руку, смотрит прямо в глаза — зелень с поволокой, утягивающее марево и откровенное желание на острие. Взгляд, который мечтают поймать в объектив фотографы — какая досада, что все они не Яку Мориске. Яку смотрит прицельно в ответ, ничего не говорит на этот намёк-упрёк, выдавливает на пальцы гель и заносит руку за спину. Под своё увлекательное занятие Яку находит время глянуть на окно — впервые за эти дни он видит здесь распахнутые ночью шторы. Как-то не обратил внимание, пока они сюда вваливались, а теперь он смотрит, как город за окном — блистательный и неспящий, как и они вдвоём — распадается на сумасшествие огней и маяков, ветвится разбегами трасс и бросается через реки сверкающими мостами, слепит своей бессонницей дремлющий космос, спрятанный среди туманностей за пеленой ночного неба. Красивый и зрелищный вид, на фоне которого грех не усесться на член. Яку уверен, что его автобиографическая книга — порочная и позорная, к чертям никому не сдавшаяся, кроме него самого — будет очень смешной. Яку привстаёт и резко опускается, выбив из Льва рыком вырвавшийся стон. Улыбается, облизав губы, укладывает на руку Льва свою и вжимает сильнее — чтобы наверняка до отметин, раз так хочется удержать. * — Спасибо тебе, что позвал меня на юбилей. — Какая же ты дрянь, у меня слов нет, — Куроо с чувством откусывает от круассана, просыпая крошки на тарелочку. Яку лыбится в прижатую ко рту ладонь. С Куроо у них организовались внезапные прощальные посиделки в кафешке аэропорта: из родни заявиться на проводы никто не смог, Лев вновь не стыковался с рабочим графиком, зато свободным оказался Куроо — и очень жаждущим посмотреть Яку в глаза. Со Львом, к слову, прощание вышло почти болезненным — что-то вроде киношной сцены в аэропорту, только в прихожей. Целовались они долго, как перед концом света, и объятия у Льва выходили какие-то отчаянные, и Яку, почуявший притаившуюся за углом драму, выпутался ловко из его рук и поспешил свести всё к шуточкам. Непонятно, насколько хорошо у него получилось, но взгляд у Льва, когда они разъезжались от его дома на разных такси, был каким-то уж чересчур печальным. Куроо не унимается: — И ведь подумать только — на моём священном юбилее! — Отстань? Это мы ещё не выясняли, что ты творил после того, как мы все разъехались. — А это не твоё дело, — заявляет Куроо, приняв строгий вид. Он немножко прибирается на столе салфеткой, затем опирается на локоть и смотрит на Яку выжидающе — бизнесмен на переговорах и подружка-сплетница в одном лице. — Так и что получается? Вы со Львом теперь вместе? — Нет, — отвечает Яку почему-то испуганно. Куроо приподнимает бровь. — Интересно. А Лев в курсе, что вы не вместе? — Хороший вопрос. Надеюсь, что всё-таки в курсе? — Пиздец, что у вас творится вообще? — Уже ничего. Я же улетаю обратно. Казалось бы, ну и конец теме, но у Куроо же сегодня особая развлекательная программа — доебаться до того, что ебать его в принципе не должно. Он вбрасывает ещё вопросы — Яку отвечает односложно, отвлекается на объявления чужих рейсов и бесцельно листает меню. Куроо, заманивший всё-таки Яку на сеанс психоанализа, настойчиво пытается что-то в нём высмотреть, подцепить и ухватиться за неосторожную фразу, уловить потаённые смыслы в его небрежных недосказанностях. — Мне кажется, что у тебя есть такая проблема, что ты отношения воспринимаешь как якорь, который тебя тормозит, — говорит он, выглядящий отчего-то обеспокоенно. — Но на самом деле это то, что держит тебя на плаву. Не даёт сорваться никуда, потеряться. Сгинуть в штормах каких-нибудь. Яку скептично кривится. Меньше всего ему сейчас хочется рассуждать о важности и сакральности человеческих уз. И да, знал бы Куроо, как метко он стрельнул своей метафорой про шторм. — Ты говоришь про серьёзные отношения. — Ну да? Серьёзные отношения с серьёзными метафорами. — Ну вот меня пугает такое, — Яку неуютно посмеивается, откидывается на спинку стула и прячет руки в карманы штанов. — Мне кажется, я себе такое не хочу. Куроо хмурится — всё-таки за что-то да зацепился. — Не хочешь ни за что держаться? Яку усмехается, прикусив с обратной стороны щёку. Вау, а его, оказывается, нехило штормит от подобных тем. — Слишком сложные разговоры перед вылетом, давай лучше поржём с чего-нибудь, — отмахивается он как будто беззаботно, хотя явно без слов просит не надо, блять, я не хочу об этом думать, меня вот совершенно не привлекает идея загрузиться чем-то подобным сейчас, когда мы хорошо проводим время вдвоём, и уж тем более там, в тысячах метрах от земли, на которую мне, возможно, не захочется возвращаться. Куроо улавливает неозвученную мысль, не отвечает в итоге ничего — но всегда, эдакая дрянь, всё понимает. Уточняет просто чтобы подытожить: — Ну ты хорошо провёл время? Яку откидывает голову с громким хохотком в потолок. — В этом не сомневайся даже, — заверяет он, и Куроо быстро выставляет ладонь, пресекая рассказ с подробностями. Яку прикусывает улыбку и отворачивается к окну, где показавшееся ненадолго солнце румянит облака и оглаживает лучами поднимающиеся к небу самолёты. Ноябрь и правда вышел удивительный.

декабрь, 2019

В последний месяц года Яку решает разобраться с навязчивой идеей, преследующей его с мая, — а именно переезжает в тот самый дом на набережной. В новой съёмной квартире окно во всю стену, и это покоряет Яку с первого шага через порог. Он смотрит на город с высоты, расколотый на палитру огней: выстуженная бирюза неона, карминовое хрупкое мерцание, строгая и почти стерильная белизна, разбеги позолоты по этажам, на подсчёте которых сбиваешься и начинаешь заново, ведя медленно пальцем вверх. Огни расходятся до горизонта, будто случайно сбросили на город россыпь звёзд, выросшие высотки белеют подсвеченными крышами на фоне тёмного неба, чтобы по утру сонно царапаться о рассветные лучи. Естественно, Яку делает фото. Ловит в кадр руку с бокалом, играется с ракурсами, запечатлевает сверкание города и шампанского и рассылает сразу нескольким адресатам: близнецам, Суге, Куроо, Льву и Сане. Не ради хвастовства — просто накатил момент, который хочется разделить с самыми близкими. Саня и Лев реагируют на фото первые, прислав ответы почти одновременно. Яку смотрит на их контакты рядом со страннейшим из чувств, усмехается и ни с кем из них не завязывает разговор. Луна светит на ночной город театральным прожектором — Яку поднимает бокал, чтобы она, шальная, потонула в искрящихся пузырьках.