осень, 2018
Вечер опускается на набережную грозным бархатом: вроде небо густеет красками и нависает почти зловеще, но в гнетущем ожидании темноты чувствуется уют — тот самый, что манит каждый раз задерживаться у перил и гипнотизировать соседний берег, теряться здесь, наблюдая, как отплывают от пристани катера, как фонари льются золотом по дрожащей речной глади. — Тебе нравится здесь? — спрашивает Саня, как будто знает, про что именно зреют мысли в чужой голове. Яку смотрит вниз — у самой воды какая-то компания взрывает хлопушки, и растроганную девушку бросаются обнимать с визгами и поздравительными возгласами. — Ты как будто немного поздновато спрашиваешь. — Наоборот же, — Саня отпивает из чёрного стаканчика кофе. — Достаточно времени прошло, чтобы ты понял. Яку поворачивает голову. У Сани за спиной бликует россыпь огней, мечущиеся кругляшки фар притворяются кометами, последний отголосок закатного зарева умирает прямо над ним. — Да, мне здесь нравится, — всё-таки отвечает Яку, не отводя от Саши взгляд. Последние месяцы как будто куда-то несутся — Яку переживал бы и ужасался, если бы время пролетало бессмысленно, но у жизни совсем не выходит побыть скучной, дни-недели-сезоны проходят в тренировках и матчах, в поездке на дачу Сашиной мамы — где постоянно садились на голые плечи божьи коровки, где найденный среди грядок ёж сам полез в руки и где получилось тайком целоваться с Саней на веранде после заката — в походах на концерты и в постоянных вылазках в город — в одиночку, с сокомандниками и, конечно, отдельно с Саней. Как неспешная прогулка по набережной, которых были сотни и которых всегда будет мало. Сердце города, которое бьётся тише, когда кому-то нужно выдохнуть в беззвучии, вслушаться в шорох пригнанных ветром волн или ворчливые крики спорящих о чём-то уток, до последнего оттягивающих свой отлёт в южные края. Они останавливаются у ларька с хот-догами, потому что по пути им попались два человека с хот-догами, а ближе к ларьку поманил ещё и запах — и Саня тоже поманил, сказав про жизнь, которая одна и в которой нужно позволять себе есть хот-доги, если очень захотелось. Саня оплачивает хот-дог картой, Яку — наличкой, потому что у него откуда-то накопились сотки, которые нужно куда-то потратить. Яку вообще любит шуршать — купюрами, бонусными картами, билетиками и фантиком в кармане куртки. — Кто это такой? — спрашивает Саня, ткнув пальцем в кошелёк Яку, и тут же будто осекается — он же пример тактичности, но, видимо, даже его изъело любопытство, чьё фото носит Яку почти что у сердца. О, это такая дурацкая ситуация. — Это я, но с чёрными волосами, — отвечает Яку, чувствуя себя немножко идиотом, немножко смешным затейником. — Да ладно? — Саня заглядывает в кошелёк, чтобы наконец-то разглядеть фото получше. — И когда ты был таким? — Лет… В двадцать? Типа того, — Яку с сомнением прищуривается — никогда не держит даты в голове, хоть убей. — Мы с другом поспорили, он в случае проигрыша должен был покраситься в светлый, а я — в тёмный. К слову, это даже хорошо, что победил тогда Куроо, потому что светлый цвет категорически бы ему не пошёл, а Яку всё-таки ценит эстетику и хочет, чтобы его окружали только красивые молодые люди. — Ну и я проиграл, как ты понимаешь. — Невозможно проиграть с такой причёской, — говорит Саня без какой-либо издёвки. — Ты тут выглядишь… — Странно. — Нет, стильно. Немножко колдун, немножко рок-н-ролльщик. — Ну есть такое, да, — признаёт Яку, кивнув. — С такими волосами хотелось варить зелья и целоваться в гримёрке с гитаристом. Саня понимающе угукает. Они молча смотрят на фото — Яку, конечно, вышел на нём той ещё дрянью, недовольство покраской и нежелание позировать отобразились на снимке в виде небрежной дерзости — пойманная в объектив юность, бунтарская и нежная одновременно. Куроо это фото осыпал комплиментами чуть ли не полчаса, порывался накатать концептуальное эссе и грозился носить это фото в кошельке, с грустью признал, что у него в кошельке нет кармашка под фотографию, да и вообще это выглядело бы странно — поэтому фото Яку в кошельке носит сам Яку. И спасибо Сане, что оставляет манию величия Мориске без комментариев. — В общем, ношу в кошелёчке тёмную версию себя, — подытоживает Яку, закрывая кошелёк и убирая его в сумку. Саня задумывается и с мудрым видом смотрит в небо — хоть сейчас фотографируй на обложку учебника по философии. — А что если мы и есть тёмная версия самих себя? Воплощение всего плохого, безуспешно пытающееся сойти за добро. — А мы можем хотя бы сосиску купить без экзистенциальных кризисов? — Яку корчит осуждающее лицо и, увидев ответную улыбку, прыскает сам. Хот-доги подают горячими, Саня осторожно подворачивает край обёртки у уже начавшей разваливаться булки, пока Яку смахивает с его руки жука — жук почему-то не улетает, а грустно падает на землю, уставший и безразличный ко всему. Яку с Саней провожают его самыми печальными взглядами из возможных — и обречённо смеются в дурном и самом тёплом порыве. Или как день, когда они идут в музей. Не смотреть на картины, а писать их самим — Саня называет подобные выходы в свет “культурными затеями”, и прежде им уже довелось побывать и на занятии по расписыванию керамики, и на мастер-классе у стеклодува, и на рисовании песком, и на соревновании по робототехнике, на котором они с Сашей с очень умным видом собрали сложную электроцепь, сами же её разнесли незапланированным Сашиным чихом и в качестве утешительного приза получили на двоих коробку с киндерами. Яку эти вылазки обожает искренне и не испытывает к ним ни капли скептицизма, он на этих занятиях медитирует, ржёт и пополняет свой мысленный список “приколов, которые я пробовал, чтобы оставаться разносторонней личностью”. Как-то раз они с Саней выпили вина и попёрлись лепить из глины горшочки — Яку тогда хохотал так, что под конец у него болело за ушами. В этот раз они попадают на занятие по живописи. Урок ведёт очаровательная художница с серёжками в виде сов и выбеленными волосами, которая в самом начале наставляет всех рисовать исключительно ради удовольствия и ни в коем случае не расстраиваться, если что-то не будет получаться. Они пишут натюрморт с натуры: кувшин с букетом, драпировка, статуэтка расписного козлика — воспоминания расцветают тут же, и слово “козлик” взбудораженные Яку с Саней заговорщицки шепчут друг другу по нескольку раз — рассыпанные ягодки и яблоко в блюдце; Яку кивает заданию и торжественно обещает нарисовать хуйню — и обязательно с удовольствием. Компания из десяти человек в целом собирается комфортная — в меру разговорчивые, юморные и самоиронично воодушевлённые на создание шедевров. Не раздражает никто — кроме одной парочки. Точнее, напрягает только девушка, демонстрирующая своё явное неудовольствие присутствовать на данном занятии, пока её молодой человек безуспешно пытается настроить её на творческий лад. — Ну Лерочка, ну дай ты этому мероприятию шанс, оно обязательно тебе понравится, — успокаивает он её, и Яку вдруг хочется этого парня пожалеть, встряхнуть за плечо, приобнять. Так называемая Лерочка громко цокает, испачкав в краске рукав блузки. Кривит в недовольстве лицо и будто из одолжения ведёт кистью по холсту, вырисовывая стебель цветка. — Мы как будто престарелая женатая пара, — усмехается она — не с иронией и умилением, как можно было бы, а с желчным укором. — Нам та-а-ак интересно просто проводить время вместе. Парень мрачнеет, ничего не отвечает и полностью погружается в рисование. Яку хочет перевернуть на голову Лерочки банку с водой, но вместо этого сосредотачивается на своей картине и сдержанно рисует блик на яблочке. Что, мать твою, плохого в том, чтобы проводить время вместе? Очевидно, что не ты была инициатором, но так и не поступай по-ублюдски с человеком, который тебя сюда пригласил. Радуйся, что с тобой хотят проводить время, радуйся, что у вас могут быть общие интересы, радуйся, что вы говорите на одном языке. Зачем вести себя по-свински — просто потому, что тебе не нравится рисовать? Яку, может, тоже никогда не тянуло усесться за мольберт, но ему хотя бы весело? Расслабься и твори? И почему вообще наличие общего хобби преподносится с такой насмешкой? Выбесила до невозможности, хочется резко ткнуть кисточку в холст, чтобы брызги полетели в чужое недовольное лицо. — Тупая, — бросает Яку шёпотом, неожиданно злобно даже для себя. Саня рядом удивлённо хмурится. Яку отмахивается, мол, потом объяснит, если вообще захочет тратить на это время. Гораздо важнее сейчас нарисовать лепестки ромашке, а не обращать внимание на раздражающих незнакомцев. Лерочка остаётся недовольной до конца занятия — то не так растекаются краски, то в палитре не смешивается нужный оттенок, то ей просто не нравится, что её рисунок выходит на фоне других самым корявым. Зато в процесс втянулся её парень — увлечённо усыпает свой рисунок яркими мазками, додумывает и дорисовывает свои цветы в букет и получает искреннюю похвалу от художницы. Лерочка дуется даже из-за этого — как это так, его похвалили, а её проигнорировали — из-за чего художнице приходится с натянутой вежливой улыбкой сделать комплимент и ей. Очень, очень хочется матом предложить Лерочке сходить утопиться в реке. Да, она безусловно неприятная, но как будто помимо этого она выбесила Яку на личном уровне — может, он сошёл с ума и каким-то боком узнал в ней себя? Просто он тоже порой перебарщивает с едким сарказмом или скатывается в цинизм — неужели он с виду такой же стервозный? Как будто бы нет, он же вот не выносит мозг Сане, он наоборот любуется тем, как тот старательно вырисовывает на своей картине декоративную тряпочку. Или он чего-то не признаёт в себе? Вот это он загнался, даже из-за этого напортачил в своей композиции со статуэткой козлика. Ну вот, теперь Яку откровенно зол, неприятный человек стал триггером для гнетущего копания в себе — дорисовывай своё позорище и иди домой, Лерочка, и желательно не выходи оттуда, чтобы не портить другим людям настроение. Под конец им дают задание добавить в натюрморт что-то от себя. Саня пририсовывает на стол надкусанный пирожок, а Яку — мухомор, чем веселит Саню и по его совету делает гриб тоже надкусанным. Парень дорисовывает над своим букетом бабочку, а Лерочка не рисует ничего — раньше всех начинает закрывать краски, скидывает на стул фартук и уходит мыть руки. Прощаются спонтанные живописцы тепло — без Лерочки, естественно, которая с парнем ушла самая первая — скатертью дорога, всё равно никому она не испортила вечер больше, чем самой себе. Яку гордо шуршит кульком с уже подсушенной и упрятанной под рамкой картиной, отсылает всем прощальный знак мира от виска и вместе с Саней сбегает по белой лестнице, эхом разносящей по пустому этажу их шаги. Яку забирает с собой рисунок Сани, а Саня уходит домой с рисунком Мориске — моя хуйня тебе на память, объясняют они друг другу, интеллигентно обменявшись поклонами. На крыльце музея Яку прячет руку в карман куртки и откидывает голову — вечернее небо будто тоже замазали гуашью, выкрасили в тёмные оттенки фиолетового и гаснущей синевы. Саня, стоящий рядом, вдруг говорит: — Я, конечно, как правило не грублю дамам… — Но очень, блять, хотелось, — подхватывает за ним Яку, способный наконец-то высказать своё негодование — и довольный, что Саня это негодование поддерживает. — Обидно, что парень ещё такой симпатичный, хороший прям, а рядом с ним вот… Эта. — Давай заберём его с собой, — добродушно предлагает Саня. — В кафешку его сводим, похвалим картину его, подарим ему что-нибудь. — Он уже ушёл, — Яку с сожалением оглядывается по сторонам, но нигде, естественно, не видно и следа той самой парочки. — Ушёл и не познает теперь шикарную жизнь с тобой и мной. — Что ж, счастья и терпения ему, где бы он сейчас ни был, — Саня, безусловно проникшийся незнакомым парнишкой, смотрит драматично вдаль. Яку скорбно вздыхает. Но грустит он недолго — Саня ведёт его есть вкуснейшие в мире креветки в кляре, и Яку виснет в упоении на его руке, пока они вышагивают по пешеходной улице под присмотром ажурных фонарей. Или вечер, когда они познают колдовство. Без метафор и мудрёных эвфемизмов — они буквально заходят в эзотерический магазин, потому что Яку хочет посмотреть на гадальные шары, мётлы, ведьмовские шляпы, амулеты и всякого загадочного содержания скляночки. Магазин захватывает атмосферой сразу с порога: таинственная музыка, таинственный приглушённый свет, таинственная продавщица — вся в чёрном, от пышной копны волос до длинных ногтей, с подведёнными глазами и увешанная бесчисленными подвесками и браслетами. Вошедшим она приветственно кивает и продолжает читать толстую книгу с пожелтевшими страницами. В магазине определённо есть на что посмотреть: свечи и спиритические доски, искусственные козьи черепа, тотемы и жуткие африканские маски, бижутерия, руны повсюду, травы в банках и благовонья, ловцы снов и статуэтки различных божков. Яку даже не задумывается, есть ли здесь что-то действительно волшебное — проклятая маска или заговорённый корешок — ему здесь просто нравится, так же как в рокерских магазинах и в магазинах хэллоуиновских костюмов, и вроде Яку магией никогда особо не интересовался, а теперь вот хочется нарядиться, посадить ворона на плечо и уйти колдовать в лесу. Яку останавливается возле стенда с чокерами. — О, — говорит он. — Допустим, — кивает Саня. — Будешь брать? — Давай подождём, когда я ебанусь, — Яку медленно отходит от стенда. — Когда именно? — Саня смотрит на своё запястье, будто проверяет время по часам. Яку фыркает с него и проходит по залу дальше, разглядывает что-то вроде шаманского уголка: на полках лежат узорчатые бубны, головные уборы из перьев, ступы с пестами, какие-то чётки, флейты, свирели и прочие музыкальные инструменты, в которых Яку не разбирается, но может представить их звучание — тоскливый свист над бескрайними полями, где дым коптит небо, и обрывки древних заклинаний уносит за лес вороний крик. На витрине под стеклом сверкают лежащие на бархатных подушках ножи, на которые Яку невольно засматривается. — Хочу ли я себе ритуальный кинжал? — Хочешь ли ты провести ритуал? — Саня замирает, о чём-то задумавшись. — Знаешь, мы как будто с тобой уже о чём-то подобном говорили. — В наш самый первый разговор, — Яку медленно ведёт ладонью по стеклу. — Ты говорил мне о жертвоприношениях. — Серьёзно? — вяло удивляется Саня. — То есть я вёз тебя куда-то на машине и говорил про убийства? Ты тогда не охуел с меня? — Охуел, — кивает Яку. — И пиздец как заинтересовался. Сейчас-то уже об этом можно говорить, верно? О том, как с Саши вело и кружило, как тянуло узнавать о нём больше и при этом никогда не разгадывать его до конца, как очень хотелось с ним дружить — и сцеловывать мягкость улыбки с его губ. У стенда с мелкой всячиной они торчат дольше всего, перетрогав, наверное, каждую висюльку, каждый амулет на верёвочке, каждую фенечку из ракушек, бусы из камней и клыков. Яку берёт с полки коробку с картами таро — в руку ложится как пачка сигарет — вертит красивую чёрную упаковку и на обратной стороне разглядывает рисунок самой колоды — картинка на чёрном фоне, с позолотой и с геометрическими узорами. — Блин, такая круть. — Ты умеешь гадать? — Нет, — Яку надувает губы — действительно ведь не умеет, даже как-то жаль. — Просто набор сам выглядит красиво. — Так ты попробуй, почитай и поучись, вдруг у тебя прям дар есть? — Слушай, ну я и так охуенный, если бы я ещё умел гадать, — Яку в театральном жесте прикладывает ко лбу руку, изображая обморок с самого себя. — Но карты я куплю. Просто потому что классные. Под Сашино одобрение Яку несёт карты на кассу. Он подумывает взять ещё какой-нибудь милый черепок или ароматическую палочку, но побаивается, что это будет только начало, и через полгода вся его квартира будет похожа на шатёр колдуньи — свечи вместо ламп, хрустальные шары и черепа, маятники и пиктограмма во весь пол. Продавщица отвлекается от книги и пробивает карты, красуясь перстнями на каждом пальце. Наверняка ей было интересно, что в итоге купят непривычные посетители, если и вовсе не выскочат из магазина с глупым хихиканьем и саркастичным фырканьем. — Он ведьма, кстати, — хвастается ей Саня, кивнув на Яку, с интересом разглядывающего брелки с засушенными травинками внутри. Продавщица внимательно оглядывает обоих — пронзительный взгляд карих глаз из-за нарисованных стрелок кажется почти демоническим — улыбается Сане хитростью и говорит: — Ну ты-то точно околдован. Саня застывает в изумлении. Яку в этот момент чихает в ладонь, а потому не успевает ни расслышать, ни перевести чужую речь и лишь недоумевающе моргает при виде загадочных улыбок. Они выходят из магазина уже в вечернюю темноту. Яку вдыхает глубоко, прислушиваясь к себе и определяя, не появились ли в нём магические силы, но не ощущает ни потока космической энергии, ни эха таинственных голосов, нашёптывающих ему тёмные знания, — вздыхает разочарованно и бредёт с Саней по узкой улочке мимо потрёпанных объявлений и концертных афиш. А ещё за два года Яку понял для себя, что чужой язык он лучше воспринимает только от тех людей, с которыми знаком и с которыми постоянно общается. То ли ему помогает изученность интонаций, то ли привычность скорости говорения и произношения, но если того же Саню он понимает как будто даже инстинктивно — прирученность голосом, неторопливостью, особыми словечками, которые Яку щемяще обожает — то с незнакомыми людьми ему сперва нужно словить волну, напрячься, чтобы чужая речь перестала казаться помехами на линии, и порой невнятный звуковой поток из обрывочных слов так и не приобретает осмысленность и вгоняет в отчаяние, и хочется плаксиво забраться на колени Сани, повиснуть на его шее и хныкать на ухо, прося переведи я их не понимаю я ничего не знаю переведи помоги спаси. И это, к слову, тоже одно из открытий последних двух лет — иногда себя, такого самостоятельного и колючего, хочется кому-то доверить. Они возвращаются к припаркованной у стадиона машине. Яку спрашивал, перед тем как они ушли, нормально ли её вот так оставлять, и Саня возмущался со смешными интонациями, мол, если возле стадиона — священного, родного — кто-то угонит его машину, то он бросит и этот стадион, и этот порочный город. Но машина оказывается на месте, и Саня, усаживаясь за руль, теперь ворчит о том, что его машина никому не нужна, раз даже никто не пытался её угнать. Яку, садясь рядом, тихо смеётся — ему вообще весело, как будто в таинственном магазине ему наколдовали смешинок в рот. А ещё Яку чувствует порыв. Конечно, он предусмотрительно оглядывается по сторонам, убеждается, что они стоят в отдалённой темноте, и только после этого тянется к Сане. Тот поворачивает голову и наклоняется навстречу, вовлекаясь и разделяя порыв, подтягивает к себе ближе под локоть и ловит в кольцо рук. Обычно они если и целуются в машине, то у подъезда на прощание, но Яку захотелось прямо сейчас — безрассудно и самозабвенно, теряя у времени счёт и смысл. Яку отстраняется первый, просто чтобы вглядываться вблизи, чтобы вело от заточенных темнотой черт. — Поехали к тебе? — предлагает он, уткнувшись щекой в тепло ладони. Саша вместо ответа прихватывает его губы своими и мимолётно косит взгляд, заметив шевеление за лобовым стеклом. К машине приближается о чём-то увлечённо болтающая компания подростков — Яку нехотя отстраняется и усаживается обратно в сидение, глядя невинно в окно. Они выезжают на освещённую дорогу — Яку прикрывает глаза, чтобы пойманные на стекло огни дробились на пьянящие блики. — Похоже на платьице? Саня отзывается с кровати вопросительным хмыканьем. Яку сидит на подоконнике в Сашиной футболке, курит в откинутое окно и болтает ногой, задирает подол и скандально оголяет бедро. — Похоже на бесстыдство, — отвечает Саня, расслабленно разлёгшийся на подушках и для напускного приличия набросивший ниже пояса покрывало. — Задача выполнена, — ухмыляется Яку и отворачивается к окну, затягиваясь. С улицы тянет холодом — беспардонный лезет под огромную футболку и скользит по ещё не остывшей от прикосновений коже. Где-то во дворах — в отдалённости волнами нарастающий гул — как будто кто-то затеял стройку, кто-то рыщет на эскалаторах и самосвалах в кольце полусонных домов. Яку застывает в растерянности и возмущении — как скандальная бабушка, соседи которой врубили музыку позднее положенного. — Что там громыхает так? — Копают что-то. — Ночью? — Ну, может, прорвало что-то опять, аварийно чинят теперь. Яку недоверчиво суёт нос в прорезь между рамой и створкой, прислушивается и вздрагивает от раздавшихся раскатов грома, расползшегося гулом по крышам и отдавшего дрожью в стёкла. Отшатывается и поворачивает голову к спокойнейшему Сане. — Бля, мы с тобой, может, апокалипсис какой-то пропускаем? Сидим тут с голыми жопами, не вникаем. — Мы были заняты, — отвечает Саня, многозначительно огладив смятую простынь. — А вдруг там весь город говном залило? — Поплывём завтра по говну на работу, — Саня расслабленно разводит руками. Ему так восхитительно плевать, а Яку подобные настроения только и рад поддержать, тем более что даже Сашино плевать всегда подразумевает ответственность — да, быть беде, но не сейчас, а вот когда она придёт, я со всем разберусь. Яку прикусывает дёрнувшуюся улыбку. — Как у тебя всё охуенно. — А со мной только так. О да, тут не поспоришь. Яку докуривает, а грохотать за окном не перестают — видимо, что-то действительно экстренное, а не просто кто-то от вечерней скуки решил построить с нуля дом. Яку думает о том, как выглядят строящиеся дома в темноте — выглоданные чернотой проёмы незастеклённых окон, оббитый ветрами кирпич, и сквозняки доносятся до уха додуманным воем. И всегда хочется остановиться и смотреть. — Жуть, — выносит Яку вердикт грохочущей наружности, закрывает окно и слезает на пол. Его накрывает плавящая леность, хочется окончательно отдаться кошачьей сущности и томно валиться на горизонтальные поверхности, потягиваться и мурчать, обтекая всем телом на подлокотниках и мягких подушках. На прикроватной тумбочке телефон Яку пиликает уведомлением о входящем сообщении. Яку видит со своего места высветившееся имя — и иероглифы, складывающиеся в привычное Лев, кажутся чем-то инородным в стенах Сашиной квартиры. Саша не любопытствует и тактично не пялится в экран, чтобы не разглядывать высветившийся контакт. И он мог бы нахмуриться в недоумении, кивнуть на телефон, мол, тебе сообщение пришло, чего не проверяешь — но он сдержанно молчит. Может, это уже притянутые додумки, но даже звук стандартного уведомления показался каким-то особенным — как будто это не просто оповещение о присланном откуда-то издалека набранном тексте. Как будто это впервые ощутимый момент того, что их в комнате трое. Яку смотрит на телефон неотрывно, пока к нему липнет озноб — мимолётный и жалящий, Яку тут же сбрасывает его, раздражённо поведя лопатками. Ждёт, пока погаснет экран, выныривает из ступора и повисшего молчания — в рамках нескольких секунд можно списать на банальную задумчивость или усталую отстранённость — потирает собственное плечо, сгоняя остатки холода и расправляя складки чужой футболки, и отворачивается к окну. Где-то в городе — в самом центре, в расколе неба, над чернотой реки и крыш — начинается гроза.февраль, 2019
Яку от зимы порядочно устаёт. И неизвестно теперь, как вообще могут долго жить люди, для которых я перезимовал перестаёт быть каким-то достижением. Наверное, тут поэтому так мало улыбок на улицах. Нечему улыбаться, когда снова сугробы, гололёд и мороз — каждый год одно и то же без какой-то награды. Яку чаще думает над тем, что надо куда-то перебираться прям совсем близко к стадиону, но тоскливо смотрит на здания рядом и пока не находит подходящего. Может, конечно, вот то, что на берегу, но оно пока за строительными лесами и сложно что-то говорить… Да и вообще, этим нужно всерьёз озаботиться, нужно искать варианты, а Яку как будто впадает в какую-то спячку и не хочет ничего. — Мы поедем в марте на соревнования в Белокаменную, — говорит как-то Женя на тренировке, появившись на несколько секунд в зале и спрятавшись обратно в менеджеро-тренерской комнате. — Это что за город такой? — любопытствует Яку. — Москва, — с особой ленцой отвечает Саня. — Просто вот ещё одно прозвище у города. Самое смешное, что сейчас Москва белым камнем особо не отличается. Яку делает вид, что история русских топонимов ему интересна, но Саша всё понимает и больше ничего не рассказывает, да и нечего. Мифология русских имён интересна может быть только тому, кто видел тот или иной город и может себе представить, как он выглядит и, что лучше, как он выглядел когда-то. Это снова надо проживать. Яку упускает сотню жизней — и выбирает ту, которая окажется лучше их всех. Зима теплеет, когда есть планы на будущее, и, думая, что нужно взять с собой, Яку отвлекается и от холодов, и от падающих за шиворот снежинок. В конце месяца пишет Лев — очаровательное событие, но теплее от него почему-то не становится. Я приеду в Москву, представляешь? У нас тут показ, приуроченный к женскому дню Хочешь, я выпрошусь на несколько дней к тебе? лев мальчик мой мы с тобой такой ебучий прикол ??? Яку вместо внятного ответа скидывает сетку расписаний матчей. Он не уверен, что Лев знает, как называется его клуб, но сетка составлена на латинице, потому что приедут небольшие клубы из других стран, и Лев-то должен сообразить, что соревнования проходят в Moscow, а одна из команд — из Ekaterinburg, и сложить два и два. ???!!!! так ну-ка нормально разговаривай Да это просто удивительно ну что мы снова вот в одном городе, хотя не планировали ничего такого ты сильно не надейся у меня ж матчей видишь сколько? дохуя потому что я клёвый Так пишешь, словно выступаешь за какие-то ещё команды да, такой вот сессионный игрок был бы я бы хохотал безмерно ещё бы две команды на поле и я в обеих вот умора Умора, и правда. Яку ловит себя на мысли, что в отношениях он, получается, и правда в обеих командах. Одна со львами на эмблеме, другая — с котами. Обе за Мориске готовы отдать очень многое, но — не абсолютно всё. И Яку в такой жертве никогда и не нуждался. короче ну если серьёзно лев… мы с тобой пиздец какие занятые люди мы можем не встретиться просто потому что тупо будем кошмарно заняты на своих работах Ты прав :( я всегда прав но пообещай мне что несмотря на то что ты всю поездку будешь думать обо мне отдавайся работе так словно ты её обожаешь больше всего на свете и я поступлю так же Будешь всю поездку думать о себе? :D ай-ай разгадал мои планы ну что вот ты такое спишемся в москве уже, ладно? Хорошо. Я буду ждать <3 Мориске откладывает телефон в сторону. Это никак не похоже на весну, думает Яку. И от этого — горше. И даже неизвестно, перезимовал ли он в этот раз.март, 2019
В Москву они летят самолётом; Дима ворчит всю дорогу, потому что самолёты не любит, и Яку вообще не представляет, что там с ним делал Арсений, чтобы они пережили перелёт на Кубу. Ему достаётся сидеть в ряду с Яку и Сашей, но тут уже подключается Арсений и просит Петра поменяться местами. Яку не знает, догадывается ли вообще кто о них с Саней. Арсений и Дима могли бы, потому что Яку в ответ догадывается о чём-то между ними, а вот в целом довольно прямолинейный капитан, редко понимающий какие-то намёки, вряд ли. Хочется учудить какую-нибудь шалость прямо рядом с ним, но, конечно, было бы весьма странно, если они вдруг поцеловались или убежали бы уединиться в хвост самолёта. Но всё же, когда самолёт взлетает, Яку, сидящий у окна, находит руку Сани и чуть сжимает его пальцы. Ему не страшно — и всегда даже радостно лететь навстречу авиакатастрофам — но почему-то хочется напомнить Сане, что они вот такие немножко дурные с ним. Саша мягко улыбается, повернувшись к окну — к окну больше, чем к Яку, чтобы никто не подумал, что он улыбается именно Мориске, — и шепчет на ухо: — Видел же списки, как нас распределили в отеле? К нашему большому удивлению, мы будем жить в одном номере. — Реально? — Яку и правда удивляется, и по коже мурашки бегут — от шёпота и от ощущения, что он чего-то такого ждал. Илья Николаевич придерживается следующего правила: все места в гостиницах распределяются случайным образом, чтобы укреплялись связи между всеми членами команды, а не только между парами друганов, которые как-то сблизились на тренировках. Ужасно смешно было пару раз, когда Яку вытягивал себе в пару Диму или Арсения, а Саня — второго из их пары, и, наверное, если бы они друг другу больше доверяли, они бы менялись местами без проблем. Но кое-что они все всё равно держат в секрете — и явно не о таком доверии думал Илья Николаевич. С Арсением можно пообсуждать все местные сплетни: эта змеюка знает, кажется, совершенно всё об игроках других команд; будь он знаком с Куроо, вселенная бы схлопнулась. Дима знакомит с клёвой музыкой и способами заварить лапшу так, словно это паста из дорогого итальянского ресторана. С Саней можно познать рай на земле — хохотать в поцелуй, угадывать выпавшее в "алиасе" слово по рисунку пальцами по спине и ничего не говорить о будущем. В московском отеле их поселяют на восьмом этаже. Не так высоко, чтобы влюбляться в вид из окна, но зато в лифте можно ехать совсем недолго. Яку раскладывает вещи, занимая полки пониже. Мог бы демонстративно очень плавно наклоняться, но боится, что снова защемит спину, снова будут заворачивать в собачью шерсть и клеить горячие пластыри на поясницу — такого не хочется даже ради шаловливого перфоманса. — У нас будут свободные вечера? — уточняет он, с интересом разглядывая две свои одинаковые футболки. Это всегда его занимало: почему-то он отправлял футболку в стиральную машину, а она оказывалась чистой в шкафу, затем снова оказывалась среди уже постиранной одежды, затем снова очень быстро пачкалась. И вот только теперь, когда он положил её в чемодан, а потом снова положил её в чемодан — на этом внутренний детектив очень хмурился, ясно помня, что уже укладывал эту вещь, — только теперь, вынув две одинаковые футболки из чемодана, он разгадал свою загадку. Внутренний детектив довольно закуривает. Яку хочется курить тоже, но отель весь в “курить запрещено”. — Слушай, честно, смотрю на график, и чувство такое, что вот только послезавтра и сможем куда-то выбраться, — хмурится Саня. Яку пожимает плечами: в целом его всё устраивает. В Москве он не первый раз, летом устроил здесь отличные туристические каникулы, посмотрел главные достопримечательности, а сейчас на улице слякотно, чтобы хотелось прям долго гулять. Послезавтра как раз восьмое марта. Лев будет на показе. Яку даже не знает, в какой день он приезжает, но до восьмого, очевидно, он будет занят репетицией всего этого дела, примеркой, подбором макияжа — Мориске вообще не очень в курсе, что они там делают, но по рассказам Льва примерно представляет картину, и всё это тоже кажется не особо лёгким делом. — Ты бы хотел куда-то? — мягко интересуется Саня, наконец-то определившись, за какими цифрами скрываются музыкальные каналы. — Не знаю даже, я помню, тут парк был классный недалеко от Красной площади, — Яку силится вспомнить название, но не вспоминает и боится ошибиться в произношении. Саня кивает, поняв, о чём речь. — Можем сходить. Хотя для парка, конечно, погода так себе. — Лучше давай в перерыве между тренировками смотреть какие-нибудь необычные кафе, чтобы съездить туда, потому что больше шанса не представиться, — предлагает Яку. Или смотреть места, в которые можно свалить с мальчиком, чтобы другой мальчик не узнал. Не то чтобы Яку вообще планирует что-то скрывать или что-то объяснять, просто конкретно сейчас посреди соревнований не хочется отвлекаться на исповедь. Они этим и занимаются весь вечер. Следующий день весь уходит на тренировки, потому что с утра уже матч: надо прочувствовать зал, поглядеть на соперников. Что Яку нравится, так это то, что никто не тыкает в него пальцем и не смеётся за глаза. Он на самом деле довольно чутко воспринимает всё, что происходит вокруг, чуть щурится, чуть замедляет шаг, собирая сплетни и о себе тоже, но никто его не обсуждает. Сейчас это хорошо: они ничего не знают о его игре, а значит, обсуждали бы рост или азиатскую внешность. Но, кажется, всем плевать. Им будет весьма не плевать, когда он отобьёт какую-нибудь крутейшую подачу высоченного игрока. И вот тогда — и только тогда — Яку позволит им на себя посмотреть. После тренировки Илья Николаевич ведёт всех в достойную столовую, потому что в столовой спорткомплекса мест на всех спортсменов не хватает: параллельно проходят масштабные сборы подростков-пловцов. Мориске немного пугается суматохи, а ещё надо быстро-быстро сказать даме на раздаче, что тебе надо, а он не определяет с виду, что там за гарниры. — Возьми всего по две порции, — просит он Саню, которому всё видно в очереди и который уже с выбором поэтому определился. — Без проблем. Яку благодарно кивает, и вскоре у него на подносе появляются блюда, которые он торжественно несёт за свой стол. По пути мимолётно думает, что без проблем — это вообще их с Саней девиз. И не то чтобы проблем и правда нет, просто они предпочитают их не видеть и не анализировать. Наверное, это приведёт к чему-то плохому. Яку как-то даже усмехается этой мысли. У них всё настолько хорошо, что должно закончиться бытовой трагедией. И со Львом всё настолько по-бытовому трагично, что должно закончиться шальной хохмой. В обоих случаях и хохма, и трагедия будет выглядеть, наверное, как-то одинаково. Яку, впрочем, долго думать не приходиться: его отвлекает Дима — они вчетвером делят один стол — с гениальной идеей поставить друг на друга пустые подносы, чтобы не занимали место. Еда оказывается вполне себе. — Ночью всё равно захочется в какую-нибудь прикольную кафешку, — вздыхает Арс над своим пловом, в котором морковки больше, чем мяска. — Потому что нам так похуям на план питания, — поддерживает его Дима. — И нам, и нам, — соглашается Саня. — Сбежим куда-нибудь? — это уже адресуется только Яку. Казалось, они бы могли сбежать вчетвером, раз уж так сдружились в последнее время. Или вообще — всей командой. Но Арсений, очевидно, предлагает ночную вылазку только Диме, а Саня — Мориске. И это кажется ужасно правильным. — Если не захочется лениться и спать, — пожимает плечами Яку. — О, точно, можно же просто в продуктовом купить вредное, — довольно щёлкает пальцами Саня, — и смотреть музыкальный канал. И в одиннадцать отбой. Всё-таки давайте сделаем хотя бы вид, что нас заботит завтрашний матч. Арсений и Яку прыскают одновременно. Нет, не то чтобы им прям настолько всё равно, просто недавно родилась шальная мысль, что они охуенные. Не зря же постоянно во всех рейтингах клубов занимают какое-нибудь место в тройке лидеров. Это, конечно, не повод зазнаваться, забивать на тренировки и всё такое, но ребята решили, что могут позволить себе чуть-чуть расслабиться. Сейчас не какой-то важный турнир, скорее, соревнования ради соревнований, устроенные одной из многочисленных компаний-спонсоров, которая как-то связана с природными ресурсами страны. Для них всех — хорошая тренировка, чтобы понять, в каком состоянии находятся соперники, кто появился новый, как поменялась игра из-за смены тренеров. Илья Николаевич настроения ребят знает, не поддерживает, но и не просит взять себя в руки. Как раз эти игры и покажут, насколько они умеют взять ответственность за самих себя, чтобы ходить по грани, но не выходить за допустимые рамки. Вечером Саня и Яку правда решают купить что-нибудь приятное в номер — Мориске почему-то очень заинтересовывается манной кашей с манговым соусом, которая продаётся как готовое блюдо в супермаркете, — и никуда больше не ходить. Ночью вид из окна куда привлекательнее: окна выходят на парковку и кольцевое наземное метро, и теперь, когда появилось много огоньков — в том числе и на многоэтажках, возвышающихся где-то вдалеке, — стало даже красиво. Саня включает канал с клипами; им лениво даже переговариваться, но всё равно вдвоём очень хорошо. — Надо будет перед сном сбегать в курилку, — Саня кивает в сторону окна, потому что курилка располагается на улице. — Илья Николаевич заметит и что-то сделает. — Эх да, наверняка завтрашний матч мы начнём с повторения всяких замечательных вещей про здоровый образ жизни, — притворно вздыхает Саша. — Но мы же сбегаем туда, а не просто пешочком сходим. Пробежка на свежем воздухе — это ж хорошо. — Какой ты у меня умный. Яку мягко улыбается. В клипе мужчина очень трагично поёт заунывную песню под дождём. Именно в этот момент прилетает несколько сообщений от Льва. Я прилетел Представляешь, нас очень сильно тряхнуло в самолёте, и я подумал, что если мы будем падать, то я напишу маме с папой и сестре И тебе Яку фыркает: никогда он так не был близок с семьёй Хайбы. Они бы этому весьма удивились и вряд ли бы обрадовались. Потом подумал, что вряд ли сообщение было бы доставлено, если бы что-то случилось в небе Но я всё равно бы попытался Вот сейчас едем в отель, и я ищу удобный момент спросить, доходят ли сообщения на землю, когда ты умираешь в воздухе Загуглил, оказывается, нормально всё, связь почти всегда есть, просто есть правила отдельных авиакомпаний, которые не позволяют пассажирам этого делать Но я думаю, что в случае аварии всем же будет всё равно? Или, наоборот, пока пилот пытается вырулить, мы ему действительно можем помешать, если прям все начнём что-то отправлять? так ты в итоге не упал никуда никаких катастроф?? Никаких катастроф так и чё мы тогда с этим ебёмся лев блять я рад что ты жив конечно и никуда в опасность не попал но щас такое впечатление что ты бы и воскрес ради того чтобы ебать мозг какой-то удивительной теорией Ты был бы мне рад в этот момент? безмерно Яку даже не врёт. Грузиться вместе со Львом как-то даже забавно. чё у тебя по датам ты ж так и не сказал тогда туманно ответил мол несколько дней тут буду прям как настоящая звезда Мы одиннадцатого утром уже улетаем обратно ??? ты ж собирался как будто дней на десять?? Ну вот так получилось Яку тоже улетает одиннадцатого — но вечером, с утра у них завершающий матч. Два вечера на то, чтобы попытаться состыковаться. Яку просматривает своё расписание, и что-то ему подсказывает, что никаких попыток не будет. Яку желает удачи на показе. Надеется, что нигде в городе его на больших рекламных щитах транслировать не будут. Пока он переписывается, Саня тактично молчит. И вообще, кажется, немного дремлет. Переезды так или иначе утомляют. — Пойдём курить, — тыкает его в плечо Яку, вставший со своей кровати. Саня, разомлевший от медленных песен, притягивает вдруг Яку к себе, целует его в нос и медленно моргает. — А пойдём. Яку хочет возмутиться чему-то, но на самом деле — шикарно же топиться в такой нежности. А потом — в совместном дыму, где уже не отличить, чьё кольцо от чьей сигареты. И думать, что они тоже — соединённый дым, который развеется в сумерках с первым сильным летним ветром. Но Яку не ощущает даже весны — и лето кажется выдумкой. Утренний матч они выигрывают легко, взяв два сета, днём приходится уже постараться: игра доходит до трёх сетов, и последний они затягивают. Илья Николаевич, впрочем, результатом доволен: его пацаны в очередной раз напомнят сами себе, что нельзя просто раз и навсегда стать крутым, надо свою крутость постоянно вытачивать. Пацаны решают, что в целом и правда получилось сегодня неплохо, обсуждают свои промахи и то, на что будет сделан упор на тренировках, когда они вернутся домой. Вечером организаторы предлагают покатать всех на двухэтажном автобусе, и Саня соглашается одним из первых, потому что ему откровенно лениво ходить. Яку соглашается за компанию, и в итоге едет почти вся их команда. Яку рассматривает город за окном с любопытством, потому что ему нравится, как много огней в этой темноте. — Ты не думал никогда сюда переехать? — спрашивает Мориске осторожно. Это он — столичный мальчик, ему по Японии как будто бежать некуда, но Сане — с его-то многочисленными талантами — как будто можно было податься в крутой столичный клуб. — А зачем? — Саша пожимает плечами. — Меня всё устраивает здесь. В студенчестве как я мог маму оставить одну? Она бы переживала больше, чем надо. А потом как-то тут и больше связей, и команда сразу понравилась, да и Екатеринбург — шикарный город, из которого не хочется сбегать. И мы прям держим уровень наравне со столичными клубами, так что даже ради карьерного роста как будто и нет смысла. А совсем большие города я не люблю. И если бы я переехал в Японию, то явно не в Токио. И ладно я, я остался при своём, а ты почему из Токио перешёл в российскую не-столицу? Яку думает: потому что там меня слишком сильно любили, а я как будто не мог так же в ответ. Хотя Лев — это даже не первая причина, по которой он отправляет родной столице воздушный прощальный поцелуй. — Этот клуб гораздо лучше, — и это правда. Пусть не вся, но правда. Поэтому Яку в очередной раз не идёт на сделку с совестью, а остаётся чист во всём. Саня улыбается широко, и больше они эту тему не поднимают. На утреннем матче девятого они проигрывают, взяв один сет из трёх. В команде соперника из шести игроков пять уступают в росте Саше всего на четыре-пять сантиметров. Блокирующая стена получаются ужасающе высокой, и концу второго сета постоянные попадания в чужие ладони, раз за разом, выматывают всех. Яку показал себя с лучшей стороны, да и все они показали себя очень хорошо — но недостаточно, чтобы пробить такую крепость. Илья Николаевич разбирает с ними в этот раз всё долго и чуть строже, чем обычно, и ребята, совсем поникшие, рады лишь одному: на сегодня был запланирован только один матч. К концу разговора тренер всё-таки смягчается и говорит много подбадривающих слов, отмечает плюсы, но просит их не расслабляться. Впереди ещё три матча — два завтра, один в день отъезда — и хорошо бы уехать не в хвосте турнирной таблицы. — Так, ну и где мы будем зализывать раны от такого поражения? — вздыхает Арсений, когда они начинают расходиться. У них свободный вечер, когда каждому есть над чем подумать. Мориске бросает взгляд на телефон. Я сегодня не смогу, нас позвали на мероприятие в честь дня рождения какой-то очень важной дамы. Или важного мужчины, я не совсем понял. будешь там украшением зала? Как будто да. Но на самом деле там у человека японские корни, вот он или она хочет пообщаться с носителями языка, которые при этом ещё и носители дорогих брендов ох мой мальчик твой язык доведёт тебя до чего-нибудь жуткого и это будет роскошно удачи ;) Ты не расстроен? слушай ну ты ведь пойдёшь классно проводить время? я за тебя рад я в принципе всегда рад от тебя слышать что твоя жизнь подкидывает тебе счастливых моментов “И мне ли не знать, что я всё равно буду самым счастливым твоим мгновением”, — думает Яку, но наблюдением не делится. Спасибо Завтра, может?.. всё может развлекайся — Я могу куда угодно, — говорит Яку. Саня с ним соглашается: у него тоже нет никаких особенных планов, что там можно посмотреть в Москве. В итоге раны они всей командой пошли зализывать в ресторан японской кухни. Говорят, его держит настоящий японец, поэтому никаких русских версий суши и роллов, что весьма печалит Петра и Диму. Яку приходится выступить в роли ресторатора и оценить аутентичность блюд, и в целом это правда напоминает то, что готовят в Японии. Поэтому каждое блюдо встречают с большей радостью. Яку ловит себя на мысли, что очень здорово попадать в компанию, где вкусная еда — это тоже часть бытовой психотерапии. И раны затягиваются сами собой. Десятого Лев с очевидной надеждой пишет, что он вечером в целом свободен. Зато несвободен Яку: их дневной матч переносят на несколько часов из-за травмы одного игрока в команде соперников. Поскольку это столичная команда, они вызывают кого-то из запаса — вообще не предполагали, что так будет нужно, — и поэтому им нужно время, чтобы собраться. Их капитан становится похож на котёнка, когда рассыпается в извинениях, и никто на него не злится. Яку быстро объясняет Льву ситуацию и советует посетить японский ресторан, в котором они были вчера, мол, оценишь, как здесь понимают японскую кухню. Лев присылает несколько грустных эмодзи, а спустя пару часов — селфи из этого ресторана. Расстояние между ними одновременно и сокращается, и увеличивается. Со Львом — удивительно. Иногда настолько, что совершенно не хочется думать обо всех этих чудесах. После того, как они завершают свой последний матч — очередной победный, в итоге они уедут всего с одним проигрышем на турнире, что в целом очень даже хорошо, Яку пишет Льву, чтобы он в пути нигде не разбился и написал обязательно, как прилетит, а то Мориске будет совсем чуть-чуть переживать. Чуть-чуть — потому что самому предстоит перелёт — не разбиться бы тоже. В самолёте уже Саня несколько раз тянется взять Яку за руку — просто так, их даже не трясёт, но хочется прикоснуться, без слов сообщить, что это была классная поездка в том числе и потому, что они все вечера разделили на двоих — иногда целовались, но не больше, — и всё равно чувствовали себя в бесконечном влюблённом восторге друг с друга. Прилетают они по местному времени поздно, и каждый едет к себе: не устали друг от друга и наверняка могли бы махнуть к кому-то, спрятаться на пару выходных в чьей-то квартире и роскошно провести время, но этого всего как будто не хочется. Может быть, завтра Яку словит особое настроение, потянется написать Сане, мол, может, встретимся, и с интересом обнаружит подобное сообщение уже от него. А может быть, проспит полдня и решит, что так лениво и хочет провести выходные до новых тренировок. Дома Яку заводит плейлист из песен, украденных с помощью шазама в московских ресторанах, и под них ужинает и готовится ко сну. Под итальянскую песню приходит сообщение от Льва. Так, ну я долетел без катастроф Прости, что так и не встретились Яку чувствует, что он ведь тоже соучастник этой невстречи. Но извиняться ему не хочется — не за что. Как, впрочем, и Льву. ну ты чего ну нет в этом ничьей вины просто, лев, жизнь сложнее, чем нам кажется “Или гораздо проще”, — думает Яку. И в каком-то шальном танцевальном движении падает на кровать один.