//
— Аддамс, не хочешь рассказать о том, что ты делала на заднем дворе с Ксавье? — Лариса изгибает дугой бровь, сжимая ладони в кулаки от раздражения. Этот невзрачный чудаковатый мальчонка однозначно суется туда, куда не следовало бы — на её территорию. — А какое Вам дело до его сердечных терзаний? — теперь дразнится Уэнсдей, и Лариса сполна понимает, какого это: оказаться на её месте. А ещё то, что всё происходящее совершенно точно является своего рода местью. Глаза Уэнсдей привычно находят глаза, полные океанических штормов. Лариса медленно-медленно встаёт, шагает в сторону Уэнсдей, расстояние между ними оставляя относительно безопасное. Ну да, полшага с Уэнсдей — верх безопасности по меркам Ларисы. Зато так удобнее метать друг в друга колкости. — Ты была с ножом, Аддамс. Откуда ты его вообще достала? На территории академии владеть холодным оружием запрещено, — Лариса старательно держит строгий тон, но Уэнсдей буравит её своими чëрными глазищами, и от этого становится совсем не по себе. Мурашки с невероятной скоростью пробегают от щиколоток вверх, прямо к шее, и Лариса вздрагивает едва заметно. Уэнсдей, безусловно, всё видит, и от собственного воздействия на чужой организм расплывается в довольной ухмылке. — Это был просто флирт, и кто сказал Вам, что нож настоящий? Я ознакомлена с уставом академии, и оружие в моих руках — простой муляж. А у Ксавье просто специфические вкусы, — бесцеремонно заявляет Уэнсдей, выискивая на дне сузившихся зрачков ярость. И — разумеется — она там была. Уэнсдей знает, где у Ларисы слабые места. Уэнсдей приносит удовольствие факт, что она — одно сплошное слабое место Ларисы. Лариса перекрывает гнев широчайшей улыбкой. Как же до ужаса привычно действовать согласно этой тактике. — Знаешь что, Аддамс, я не желаю слушать о подобных подробностях. А ты будешь наказана. Сегодня. И, думаю, завтра. А ещё лучше — до конца жизни, — Лариса вполне серьёзна, Лариса надавливает Уэнсдей на плечи, почти насильно сажая в удобное кресло, — Как жаль, что в кабинете нет верёвок. Я бы привязала тебя к себе, чтобы ты наверняка не смогла натворить чего-нибудь похуже, — Уэнсдей усмехается, кончиком пальца цепляет ворот платья Ларисы, не давая ей отстраниться. Более того, тянет ближе, заставляя склониться в неудобное положение. Хотя, Уэнсдей не нужно было прилагать усилий: Лариса была готова сделать всë, что будет угодно непроглядно тёмной душонке. — Боюсь, мисс Уимс, тогда Вы лишь обретëте больше проблем. И если Вам вдруг интересно, то в мои специфические вкусы входите Вы. На привязи, — и у Ларисы щëки заливаются пунцовой краской, когда Уэнсдей прямо в ухо нашëптывает ей подобные вещи крайне низким тембром, завязывающимся в тугой клубок внизу живота. Палец Уэнсдей выбирается из-под плотной ткани, мягко чертит что-то на шее, ощущая пульсирующую венку. Приоткрываются алые губы невольно, спускают непозволительный полувздох. Лариса резко отстраняется и разворачивается, кусает внутреннюю сторону щëк. Ларисе кажется, что Уэнсдей просто нравится над ней издеваться, и отчасти Лариса права.Уэнсдей нравится видеть реакцию.
Слышать трепещущее в груди сердце, рваные полувздохи, ловить робкие взгляды, немым присутствием скрашивающие унылые будни. Лариса — очередная жертва, но, безусловно, лучшая из всех предыдущих.Уэнсдей нравится провоцировать.
Чувствовать на себе чужие руки и — впервые в жизни — не стремиться избежать контакта. Распускать по молочной коже мурашки, селиться в мыслях, не давая спокойной жизни. Лариса — ядерная бомба, а Уэнсдей любит поиграть с огнём, и поэтому часто чиркает спичками неподалёку от фитиля.Уэнсдей, кажется, нравится Лариса.
От этой мысли Уэнсдей страшно. Несвойственное чувство цепко захватывает в свои костлявые пальцы лëгкие, заставляя практически задыхаться. И Уэнсдей невероятно хочет этими ощущениями с Ларисой делиться, правда делает это крайне специфическим образом. Лариса же с горечью глотает мысль об очередном поражении. Уэнсдей научилась играть по правилам Ларисы, а если быть точнее, то и вовсе без них.//
Уэнсдей приходит к Ларисе вечером. Неожиданно, с очередным планом нападения, но блеск в помутневшей глади голубых глаз рушит идеально выстроенную стратегию, добавляя в план изюминку в виде импровизации. — Мисс Уимс, что с Вами? Я, конечно, догадывалась, что Вы не менее странная, чем каждый из учеников, но что-то с Вашим взглядом сегодня... Не так, — Уэнсдей делает пару шагов к столу, склоняется к нему уже больше в силу сложившейся привычки. Блеклая ухмылка дёргает уголки губ вверх, когда Уэнсдей улавливает в воздухе приятные нотки красного сухого вина. — Всё в порядке, обычные у меня глаза, Аддамс. И вообще, рабочее время давно подошло к концу, так почему же ты нарушаешь моё спокойствие? А ещё ты почему-то двоишься. Видимо, уже галлюцинации вызываешь одним лишь присутствием, — Уэнсдей смотрит на Ларису с подобием вызова. Уэнсдей уверена в очередной победе, особенно ярко ощущающейся после ряда позорных проигрышей. — Это входит в мои прямые обязанности, забыли? Да и удовольствие приносит отменное, — Уэнсдей надавливает на крышку ноутбука, закрывая его, — Смею так же напомнить, что в нерабочее время тревожить Вас должна я, а не какие-то там дела, — Лариса поднимает голову. Зря. Очень-очень зря. Бледное личико Уэнсдей находится от её собственного на расстоянии пары жалких сантиметров. От Уэнсдей пахнет формалином, немного вишней и ещё чуть-чуть металлом. Лариса щурится, отводит взгляд, будучи не в силах сфокусироваться на чём-то конкретном. — Вы пьяны, — шепчет Уэнсдей, и Лариса не знает, что обжигает её больше: привкус мяты в чужом дыхании на собственных губах или горькая-горькая правда. — Нет, — утверждает Лариса с определённой неуверенностью в голосе. И Ларисе чудится, что Уэнсдей улыбается. Господи, это было бы лучше любых происков дьявола, но только вряд ли являлось действительностью. — Да, — настаивает Уэнсдей, не до конца осознавая истинной причины собственного желания всё это продолжать. Лариса сейчас выглядит иначе. Причёска отнюдь не идеальна, приторный запах парфюма смешался с лёгкими нотками спирта, отчего приобрел горчащее послевкусие, а помада немного смазалась — видимо, отпечаталась на окантовке бокала. — Нет, — Лариса почти теряет нить повествования, подпирает ладонью подбородок и расплывается в абсолютно нелепой улыбке. — Нет, — подхватывает Уэнсдей, окончательно выбивая Ларису из колеи. — Нет? — чуть изгибается в удивлении светлая бровь. — Да, — с ноткой противоборства утверждает Уэнсдей, вглядываясь в голубые глаза на короткое мгновение. — Да, — кивает Лариса, роняя лицо на ладони. Уэнсдей ликует, делая шаг назад, усаживается в кресло. Уэнсдей не любит роль психолога, но Ларису отчего-то хочется выслушать. — Что случилось, мисс Уимс? — складывая руки на коленях, вопрошает Уэнсдей в надежде на достаточный уровень развязанности чужого языка. — Не поверишь, Аддамс, я влюбилась, — Лариса почти укладывается на стол, не желая поднимать глаз. Ожидает от Уэнсдей очередного подкола, хоть и хотелось бы чего-то совершенно иного. Перед закрытыми глазами маячит лицо Уэнсдей, смешанное с тысячей солнечных зайчиков. Лариса жмурится, прогоняя образ, но возникшей темнотой насладиться не может. — Святой дьявол, а я и не думала, что Вы умеете что-то чувствовать. Как-никак, опыт проживания с моей матушкой должен был сказаться, — Уэнсдей жмёт плечами, когда Лариса поднимает на неё гневный взгляд, а после уворачивается от карандаша, летевшего прямо в неё, — Очень метко для пьяного человека. Надо как-нибудь взять Вас пострелять из лука, думаю, это развлечение придётся по вкусу, вы ведь так любите в меня кидать чем попало. Но даже в качестве исключения мишенью не стану, у меня слишком много планов на остаток жизни, — Уэнсдей закидывает ногу на ногу, чуть склоняя голову. — Если ты сейчас же не прекратишь издеваться, я весь твой сарказм выставлю за дверь. Ах, да, и тебя, вы ведь неразрывным комплектом идёте, — Лариса поднимается, шагая к камину, скидывает с усталых ног туфли. Ковëр на полу мягкий-мягкий, и Лариса садится на него, аккуратно вытягивая ноги вбок; всë-таки, платья сильно ограничивают свободу действий. — Хорошо, договорились. Вечер без колкостей, полная идиллия. Так кто он? — Уэнсдей чувствует, как горло неприятно саднит. Неужели всë, что виделось раньше со стороны Ларисы, лишь показалось? — Она. И ты её не знаешь, да и вряд ли я вас когда-нибудь познакомлю. После мэра я боюсь себе представить, на что способны маленькие ревнивицы, — Лариса улыбается с долей грусти, голову склоняет, смотря на трещащие в камине доски. Уэнсдей неожиданно для самой себя садится рядом, прижимаясь спиной к спине Ларисы, голову откидывает чуть назад. Уэнсдей не хочет, чтобы Лариса смотрела в её глаза. Уэнсдей не хочет, потому что боится: неподвластное контролю ощущение досады наверняка прочно отпечаталось на дне зрачков. Уэнсдей наверняка всё перепутала, и у Ларисы к ней из искреннего лишь желание сделать её чуть менее проблемной. — Мне бы тоже не помешало сегодня выпить, похоже. Не хотите ещё что-нибудь рассказать о ней? — поджимая к себе колени, Уэнсдей обхватывает их руками. Всё происходящее кажется ужасно плохой шуткой даже для такого хорошего чувства юмора, как у Уэнсдей. — А тебе вообще можно? — беззлобно интересуется Лариса, тоже чуть откидываясь на Уэнсдей. — Если я похожа на десятилетнюю, это не значит, что мне на самом деле столько лет, — с определённой долей ущемлëнности в голосе говорит Уэнсдей, — Можно. Так что Вы мне ещё расскажете? — С каких пор ты стала такой вовлечëнной? — справедливое опасение Ларисы лишь больше распаляет неожиданно существующее сердце Уэнсдей. — С тех самых, когда влюблённость может постепенно перерасти в алкоголизм. Вы думаете, если сопьëтесь, другой директор станет меня терпеть? Я окажусь отчисленной раньше, чем успею моргнуть, — Уэнсдей закрывает глаза. Рядом с Ларисой представляет красивую, достойную женщину, не хамящую через слово и дарящую не желание уволиться, а продолжать жить эту чёртову жизнь. Возможно, Уэнсдей даже делает выводы. Но ни к каким изменениям они не приведут. — Ты разве не этого добиваешься? Только поэтому тебя и не исключаю, — усмехается Лариса, опираясь на руку. Ребро теплой ладони едва касается прохладной кожи; Уэнсдей чувствует, как по телу что-то непривычно приятное передвигается, — Она красивая. И у меня нет никаких шансов, потому что я вряд ли её типаж, — неожиданно делится Лариса, заставляя Уэнсдей ещё больше впасть в смятение. Если речь все-таки идёт о Уэнсдей, то не она ли несколько раз упоминала, что Лариса очень даже в её вкусе? В те моменты все были идеально трезвы, и вряд ли можно было забыть что-то подобное. Может, Уэнсдей для Ларисы — одна сплошная чёрная шутка? Если же не о Уэнсдей, то горела бы к чертовой матери эта академия, а вдобавок и та, что смогла вскружить Ларисе голову раньше Уэнсдей. — Я думаю, мне пора идти, — сквозь зубы процеживает Уэнсдей, но всё ещё с места не двигается, — Уже довольно поздно, мисс Уимс, не находите? — Аддамс, если вызвалась быть душевным лекарем, то будь добра слушать мои жалобы до конца. И я всё ещё не снимала с тебя ни одно из наказаний, так что имею право держать тебя здесь хоть до самой смерти, — Уэнсдей мизинцем цепляется за мизинец Ларисы, чуть кусает внутреннюю сторону щёк и готовится к новой волне рассказов о том, какая эта загадочная незнакомка невероятная-восхитительная-уникальная-чуткая-волшебная-неповторимая и далее по списку. Но Лариса молчит. Долго молчит, вслушиваясь в ритм чужого дыхания, подстраивается под него, немного склоняя голову к Уэнсдей. Время теряет свою ценность. Мгновение наоборот приобретает особую значимость. Треск камина прерывается тихим боем часов; Уэнсдей насчитывает ровно двенадцать ударов и готовится к побегу: вот-вот её карета превратится обратно в тыкву, а умение держать себя в руках и вовсе покинет пределы её разума. Уэнсдей едва успевает шевельнуться: ладонь Ларисы мгновенно накрывает её собственную, заставляя замереть вновь. — Останься, — тихо слетает с чужих губ, и Уэнсдей окончательно путается в причинно-следственных связях.