Братья Карамазовы. Продолжение

      Князь Лев Николаевич Мышкин после известных трагических событий находился теперь уже во второй раз на лечении в Швейцарии и вот, наконец, спустя годы, практически выздоровел. Поначалу он был очень слаб, но постепенно память к нему вернулась, он стал все понимать, сознание его прояснилось и стало, быть может, даже яснее, чем в какое-либо другое время его жизни. Горный воздух способствовал его выздоровлению, и с каждым днем он проходил все большее расстояние, забираясь все выше и выше по горным тропам.       Он поставил себе целью подняться на самую вершину горы, что возвышалась над швейцарским селением. Взяв с собой немного воды и еды, рано утром он вышел из дома. Путь на вершину предстоял неблизкий. По мере того, как он поднимался, он чувствовал, что все его прошлое как будто оставалось там, внизу, и чем выше он поднимался, чем тяжелее было идти и дышать, тем легче становилось на сердце. Постепенно луговая трава под ногами сменилась серыми камнями, в лощинах заблестел снег. Когда он поднялся на вершину, взошло солнце, а облака, что остались чуть ниже, рассеялись, его взору открылась замечательная картина: безкрайние просторы поражали своим великолепием, альпийские луга расстилались внизу, речка казалась тоненьким ручейком, дома были словно разноцветные камешки, рассыпанные по долине. «О, если бы она могла это видеть!» — подумал он и вдруг ощутил, что она здесь, рядом, и она все видит. Лицо его осветилось счастьем.       — Я знал, что найду тебя здесь, — сказал он кому-то вслух, хотя на многие мили кругом никого не было.       Только он произнес эти слова, словно в ответ на них ветерок ласково потрепал его светлые волосы. На вершине горы всегда ветрено, но в этот раз после легкого порыва ветер почти полностью затих. Установилась необыкновенная тишина.       — После стольких лет, с тех самых событий в Петербурге и до сегодняшнего дня я помню все. Я впервые поднялся так высоко и чувствую, что полностью выздоровел. Припадков не было уже три года. В последние месяцы меня все чаще тянет в Россию. Думаю, что я готов вернуться на родину. Знай же, что все это время, после того, как ко мне вернулось сознание, мысленно я с тобой, и так будет всегда.       Образ Настасьи привиделся князю в проплывающем мимо облаке, и она словно ответила ему: «Я знаю…»       Но темная грозовая туча приближалась к горе. Нужно было спешить вниз.       После этого восхождения князь пробыл в Швейцарии еще несколько месяцев, прежде чем отправиться в Россию. Накануне отъезда он читал газету c последними новостями. В ней сообщалось о том, что в Зимнем дворце было совершено покушение на императора Александра Второго.

***

      Митя прогуливался за казармами вдоль острожного забора перед вечерней поверкой. Над ним раскинулось звездное небо. До освобождения ему оставался всего один день. Он шел, смотрел на звезды и вспоминал прошедшие годы. Он думал о том, как следом за ним в Сибирь отправилась Аграфена Александровна, она ни секунды не сомневалась в своем решении. На одном из этапов они поженились. Но здоровье ее оказалось не подготовленным к трудностям этапирования. Она не выдержала дороги, сильно простудилась и умерла, не добравшись до пункта назначения совсем немного. Дмитрий Федорович принял это событие стоически. Он изменился. Он выбрал путь и решил пройти его до конца.       В самый первый день, когда он только прибыл на место каторги, Митя познакомился с одним интереснейшим человеком. Другие каторжане звали его Схимником. Он был молчалив, угрюм, в любое свободное время читал Евангелие, но все в бараке прислушивались к его словам, и видно было, что он имел влияние. Человеком этим был Парфен Рогожин. До окончания его каторжного срока оставалось менее девяти лет.       Вот в это самое время и познакомился Митя с Рогожиным. Поначалу он не решался подойти к нему и заговорить. Все, что он о нем знал, так это то, что он купец и наказание свое получил за убийство. Но спустя пару недель между ними случился разговор. Как это ни странно, первым заговорил Рогожин.       — Знаешь, у меня ведь тоже невеста погибла, — сказал он, обращаясь к Мите. По его утешительному тону тот понял, что собеседник ему сочувствует, и как-то слишком удивленно ответил:       — Неужели?! И что же с ней случилось?       — Да убили ее, — ответил Рогожин и немного помолчал. — Я ее убил. Потому и здесь оказался.       Митя не знал, что на это сказать. Парфен тем временем продолжал, он удивительно для самого себя разговорился:       — Я тут слышал, как вы про аффект рассказывали, будто доктора сейчас это состояние установить могут, тогда и в суде могут оправдать. Вот у меня это самое состояние и было в тот момент. Это и без сомнений так. Но вы вот сейчас подумаете, что я веду к тому, что меня оправдать теперь надо…       — Продолжайте, пожалуйста, мне очень интересно, и, кажется, я догадываюсь, к чему вы ведете.       — Много я об этом здесь думал, — вздохнул Рогожин. — И сначала так обидно мне стало, так эта мысль меня поразила, что стал думать, ведь, наверно, и не виноват я, напрасно в каторгу сослали. А потом понял: да что я, безумный, что ли? Ведь если так, то каждый себе разрешит все, что только ему вздумается, и себя же оправдает. Да и более того, виноват я уже тем одним, что с самого начала мысль эту преступную не отогнал от себя, а напротив, все больше и больше она мной овладевала, идея-то эта, убийства, то есть, что наконец и произошел этот аффект.       — Как верно вы сейчас сказали, и я о том же думал, ведь меня осудили за то, что я не совершал, ну, разве только в мыслях. Исполнил же убийство другой. Но ведь и мной временами овладевало это преступное желание, и кто знает, мог бы я сдержаться, если бы тот человек не опередил меня. Поэтому я считаю свой приговор — нет, вовсе не заслуженным, — но, по крайней мере, он даст мне шанс искупить свои грехи, и, может быть, наконец, стать на путь покаяния.       С того дня Дмитрий и Парфен много говорили между собой. Когда Рогожина освободили, расстались они с Митей друзьями.       Шел десятый год с того дня, как Митя прибыл в острог. Дни на каторге тянулись однообразно. Надо заметить, что он не терял присутствия духа, был весел и доверчив, чем раздражал остальных арестантов. Но за десять лет, проведенных на каторге, он все-таки стал мрачнее, во взгляде его все чаще виднелась отстраненность. Чувство безысходности охватывало его при мысли о том, что прошла только половина срока, и что еще долгих десять лет предстоит ему здесь провести. Он все чаще жалел о том, что отказался от побега, который ему обещали устроить при пересылке. Возможно, эти мысли довели бы его до отчаяния, если бы в один прекрасный день не произошло событие, потрясшее его до глубины души.       В тот день его вызвали к коменданту. Оказалось, что нашлись доказательства его невиновности. Митя был оправдан. На следующий день он был обязан покинуть острог.       Он еще не оправился от радостной новости и с необычным чувством шел по острожному двору под сияющим звездами небом.       Теперь Митя готовился к освобождению и с улыбкой вспоминал своих братьев, с которыми наконец сможет встретиться. Лишь одно обстоятельство тревожило его. В письмах, которые Иван иногда присылал ему, была какая-то недосказанность. Он писал, что есть нечто важное касательно Алеши, что этим делом он сейчас и занят, но ничего конкретного не сообщал. Не думал не гадал Митя, что поводом для безпокойства станет Алеша. С великим нетерпением ждал он встречи с братьями.