Дорога добра

             Ночь. Тибидохс. Бесконечные запутанные тёмные лабиринты, кишмя кишащие нежитью. Но она любила их. Любила высокие арки и башни, смотрящие в голубую высь небес. Любила маленькие кузни домовых, под лестницей атлантов. Любила его странную нагромождённую архитектуру. Нет! Она не могла отдать его, да что его, весь Буян, магществу! Она не могла предать замок, за эти пять лет ставший ей больше чем просто школой магии, он заменил ей дом, которого у неё никогда не было. Таня стоит у окна, на карнизе которого вновь висят Чёрные Шторы. В океане красиво игралась с волнами луна. Пипа и Гробыня мирно посапывают в своих постелях. Слава Богам, вчера всё обошлось без жертв. Они и сами не могли объяснить, почему так легко удалось прорваться, но Таню не переставало покидать ощущение, что они играют по навязанным врагом правилам. Что-то забормотал во сне малютка Клоппик — он не пожелал улетать вместе с остальными и его поселили под присмотром Тани, Пенелопы и Склепши. Чёрные Шторы больше ничего не отражают, слишком мало стоящих снов им снилось за последнее время. Тут её размышления прервал резкий вскрик Гробыни. Дурнева и Клоппик, заранее усыплённые Пундусом даже не шелхнулись, а вот Гроттер, успевшая полностью расслабиться и уйти в себя, вздрогнула от неожиданности. Чёрные Шторы ехидно отразили девушку на перепутье двух дорог. «Она должна это видеть» — подумала Танька и принялась расталкивать Склепову.       — Что случилось? — спросила девушка, приоткрыв левый глаз косого монгольского разреза.       Рыжая молча кивнула на Чёрные Шторы. Гробыня опёрлась локтём на подушку, поднимаясь с кровати, лениво кинула взгляд на карниз и висящие на нём «милые, чудные Шторки» (как отзывалась о них Пипа) и тут же её разномастные глаза расширились от испуга. В следующий момент дочь Гроттеров сидела рядом с дочерью могильщика, прижавшей колени к груди, обхватив их руками и тихонько подрагивая. Танька обняла её за плечи.        — Ты как? — спросила она у Склепши, уже не сжимавшийся в комочек, но ещё пока дрожавшей.       — Нормально.       — Что произошло?       — Сама не понимаю, я только на них посмотрела и у меня перед глазами появилась белая вспышка, и какое-то навязчивое ощущение, что сейчас случится что-то плохое…       — Ну-ну — прошептала Гроттер и прижала девушку к себе. — Тш… Ложись спать. Хочешь, я побуду с тобой?        Гробыня прислушалась к себе и, помедлив, неуверенно кивнула.       Три часа ночи. Огонёк свечи задорно танцует, оставляет на стенах загадочные тени. Таня спит, сидя около кровати Склеповой и положив голову на её матрас. Снаружи промелькнула зелёная вспышка. Дверь тихонько скрипнула и в комнату осторожно проскользнул человек. Аккуратно, чтобы не разбудить рыжеволосую, поднял её и переместил на соседнюю кровать, заботливо накрыв одеялом, задул начавшую оплывать свечу и вышел из комнаты, заперев за собой дверь.

       |・・・[∞]・・・|            

Ночь. Стрекочут за распахнутым окном скрипачи-кузнечики, мелькают жёлто-зелёные огоньки светлячков. Он лежал в уютной тёплой кровати в закутке у Ягге. Пахнет летом, скошенной травой, свежесваренным земляничным вареньем и какими-то травами. Потрескивают в жарко натопленной печи дрова, давая тусклые отблески, пляшущие по стенам. Словно они находятся не в громадном каменном замке, а в маленькой уютной бревенчатой избушке на курьих ножках посреди леса. Бабуся сидит рядом и поёт ему его любимую колыбельную, которую передавали из поколения в поколение много лет, которую она когда-то пела его матери: — Дай же ты мне слово, что Чёрта пошлёшь к Лешему День придёт новый, ты жить будешь по-прежнему В суете, в радости завтрака ждать с ужина. Вот и не надо стихов. Песен не нужно! А коли бедовый ты, коль упрямый Жить будешь Ягою, изгоем — ну прямо я! Ох, голова кружится, ох, день упал с дерева! Лишь одной музыке ты всегда верил.              Эту колыбельную Ягге всегда пела, когда разбушевавшийся за день или сильно напуганный внучок не желал идти спать и начинал бузить. Эти слова давно и прочно отпечатались на подкорке его сознания, стали чем-то единым с душой и телом. Даже сейчас, во время войны и разрухи, он не забыл её, мысленно, словно молитву, напевая её всякий раз перед сном. Внук Ягге на удивление отчётливо понимал, что придёт время, и он будет петь её своим детям, а те своим детям, а те детям своих детей. И эта цепочка никогда не порвётся. Она существует вместе с миром и с ним же уйдёт в свой час, ибо она вобрала в себя в магию цветов, птиц, деревьев, глубин океана, огненных жерл вулканов, голубой бескрайности неба и не может быть иначе, ибо это была магия самого бытия.