***
Звонок графа де Сен-Бриз застал доктора в самый разгар подготовки материалов к весеннему семинару в Цюрихе и психоаналитической конференции в Лондоне. Шаффхаузен не любил отвлекаться от написания текстов и хотел отложить беседу на вечер, но граф настоял на разговоре. Эмиль расслышал в его голосе нотки неподдельного беспокойства. Побеседовав с Сен-Бризом об Эрнесте и узнав о брачных планах, доктор сперва не мог взять в толк, почему граф, так радовавшийся тому, что сына больше не тянет к мужчинам, вдруг воспротивился его решению жениться. Шаффхаузен начал задавать наводящие вопросы и кое-что прояснил для себя. Сен-Бриз просил не просто совета — он умолял доктора приехать в Париж и лично познакомиться с невестой сына. Разумеется, граф готов был в очередной раз заплатить кругленькую сумму за «экспертное заключение». Просьба была странной, но… выполнимой. К тому же зимой пациентов в клинике было немного, и до запланированных заграничных поездок у Шаффхаузена оставалось относительно свободное время: Договорившись с графом, что сможет уделить его семейным делам только пару дней, и урегулировав финансовую сторону вопроса, Шаффхаузен выехал в Ниццу и оттуда отправился ночным поездом в Париж. Прибыв рано утром на Лионский вокзал на следующий день, он погрузился в машину, присланную графом, и с комфортом доехал до престижного пригорода Буживаль, где располагалась городская вилла Сен-Бризов.***
Увидев в окно, что автомобиль въехал во двор, граф позвонил дворецкому и приказал подавать обед. — Накройте на двоих в маленькой столовой. И смотрите, чтобы ни одно блюдо не опоздало. После обеда мы будем разговаривать в курительной, заранее подайте туда кубинские сигары и коньяк. Отдав распоряжения, он направился вниз, чтобы лично встретить Шаффхаузена, который как раз успел отдать лакею пальто с шарфом и трость. — Здравствуйте, доктор! Надеюсь, я не очень спутал ваши планы… Вы уж простите, но мне никак не обойтись без вашего мудрого совета. — Здравствуйте, мсье граф! — Шаффхаузен ответил улыбкой на улыбку, и рукопожатием на рукопожатие: -Не стоит извиняться, вы попали в удачный момент, когда в клинике случилось временное затишье. Зима, знаете ли, многие из моих пациентов в ремиссии разъехались по домам, а я занимаюсь в основном научной работой. Мужчины поднялись на второй этаж, и граф пригласил доктора в столовую, обставленную светлой мебелью в стиле модерн и украшенную витражами. Эмиль сделал комплимент тонкому вкусу владельца дома, но тот был чем-то сильно расстроен и только рассеянно кивнул в ответ, будучи мысленно не здесь. Обед был очень вкусным и прошел по-дружески, за интересной беседой о политике и культуре. Ни гость, ни хозяин дома ни словом не упомянули о главном поводе для встречи… Только позже, когда они переместились в курительную комнату, и Шаффхаузен с удовольствием расположился в удобнейшем кресле с бокалом коньяка и длинной трубкой, полной душистого виргинского табака, он первым задал вопрос: — Итак, чем же вызвана ваша тревога за сына на сей раз, мсье граф? Ваш мальчик делает успехи, учится и работает… вопреки всему нынешнему безумию, происходящему с молодежью… — Да, да, вы правы, доктор… — вздохнул Сен-Бриз. — Конец старой Франции! Эти горячие головы, заставившие де Голля покинуть свой пост, ничего не соображают и никого не уважают… Вот увидите, это все кончится новой войной, и потерей новых территорий! Как будто одного Алжира нам было мало… Шаффхаузен покивал и мягко вернул графа к основной теме беседы: — К счастью для вас, к Эрнесту это уже не имеет отношения. Я слышал, у него прошло несколько персональных выставок, и вот он собирается жениться, как добропорядочный человек. Аллилуйя, должны бы сказать вы, мсье граф, но я не вижу на вашем лице радости, наоборот… — Вы правы. — Значит, дело в невесте… И что же не так с этой девушкой, кроме того, что она не из вашей среды? — Хотите знать правду? — граф отложил трубку, не успев сделать даже одну затяжку. — Разумеется. Одну только правду и ничего кроме нее… — Меня беспокоит все. Вся эта история со стремительным романом и столь же стремительной помолвкой… Да, понимаю, мне следует радоваться, что Эрнест наконец-то образумился, образумился настолько, что даже вознамерился жениться. Тем более, что я и сам женился на его матери примерно в том же возрасте… ну, это не важно сейчас… Так вот, месье Шаффхаузен. Все это не похоже на Эрнеста. Он какой-то слишком… тихий, послушный, и у меня дурное предчувствие. Сен-Бриз прерывисто вздохнул и посмотрел в окно, за которым в синеватом сумраке кружил белый снег. Шаффхаузен помнил, что граф всегда старается спрятать взгляд, когда касается тяжелой или постыдной темы. — Я все еще не вижу причин для тревоги, мсье. — Понимаете… я неплохо знаю своего сына; и хотя у нас бывают сложности, он весь в меня. Да, он настоящий Сен-Бриз, потомок крестоносцев и непримиримых аристократов Вандеи, сколько бы ни играл в свои республиканские и анархистские игры! — И что же? Насколько я понимаю, дух предков пробудился в нем настолько, что он готов продолжить семейные традиции. Ему пошел двадцать третий год — самое время для таких решений… Граф искоса взглянул на доктора, но, убедившись, что в его словах не скрывается ирония, продолжил обосновывать свое беспокойство: — Да, не спорю, выглядит все очень благостно… но повторюсь, я неплохо знаю сына. И в любви он такой же, как я… Если влюбляется — то со всего размаха, горы свернет, чтобы добиться цели… и при этом женщины никогда не забирали над ним власти. А эта девица, как мне кажется, держит его в ежовых рукавицах. И на коротком поводке. — Хм, вот как? Это действительно интересно. Ваш сын никогда не производил впечатления мягкой и покладистой натуры, и он явно не из числа тех мужчин, кто добровольно отдает себя во власть женских капризов. — Вы ухватили самую суть, месье Шаффхаузен! — Сен-Бриз сжал руки в кулаки. — Ваше лечение помогло, доктор, очень помогло… Эрнест больше не прикасается к наркотикам, почти не пьет и даже курить стал гораздо умеренней… а самое главное, оставил идею переезда на Кубу или в СССР… чтобы делать «настоящее революционное искусство»… Знаете, одно время он бредил идеей создать с натуры серию портретов команданте Че Гевары… и всерьез оплакивал его смерть. — Да… Как и многие его романтически настроенные сверстники, захваченные наивной верой в идеалы справедливости и всеобщего равенства… Это нормативно для двадцати двух лет… — Не думаю, что у него это сугубо возрастное, доктор, — возразил Сен-Бриз. — Эрнест выглядит таким бунтарем, грубияном… но он просто добрый и чувствительный мальчик. Говорит, что не верит в Бога, никогда не ходит в церковь, но вместе с католическими волонтерами часто посещает больницы и школы для бедных, дает бесплатные уроки рисования. — Похвально, — Шаффхаузен выпустил клуб ароматного дыма. — Все, что вы рассказываете об Эрнесте, мсье граф, радует меня… Ваш сын благополучно преодолел ценностный кризис двадцати одного года и начал осваиваться в материальном мире. — Да, да… Все бы ничего, если бы не эта девушка. Лидия. Она его полностью подчинила, топчет… унижает… А я не знаю, как ему помочь! Доктор сделал новую затяжку и кивнул, показывая, что обдумывает услышанное. «Компенсаторная реакция подчинения? На что? Он восстановил отношения с семьей и социумом… но стал ли счастлив от этого? Девушка подавляет его волю, хочет полностью присвоить … Но что заставляет его терпеть?» — Скажите, граф, вы давно разговаривали с Эрнестом по душам? Он вам признавался в том, что счастлив, что сбылись его надежды? Или напротив, делается скрытен и раздражителен, когда вы заводите с ним подобные беседы? — Я пытался, доктор. Неоднократно. Но он или отшучивается, ссылаясь… ммммм… на некоторую особую сексуальную притягательность Лидии, или — как вы и сказали — замыкается и становится раздражительным. «Я очень счастлив, она -богиня, я безумно люблю ее», вот и все, чего я сумел от него добиться. Но счастливым он при этом совершенно не выглядит, скорее подавленным и… загнанным в угол. «Особая сексуальная притягательность — не скрывается ли за этой формулировкой какая-нибудь перверсия? Анальный секс… как эрзац прошлых приключений… Стоит выяснить это поточнее, но как? Дело весьма щекотливое, а ведь больше не его лечащий врач, наделенный особыми полномочиями! » — нахмурился Эмиль. В его душе шевельнулось подозрение о том, что он всё-таки что-то недоработал с Эрнестом… Сен-Бриз в свою очередь сделал глубокую затяжку и медленно глотнул коньяка, раздумывая, стоит ли сразу же выкладывать Шаффхаузену всё, что на душе, и решил, что стоит. А выводы пусть доктор сделает самостоятельно. — Вы знакомы с греческими семьями, доктор? У них в большом почёте их религия — консервативная ветвь восточного христианства, так называемое православие. — Да, знаком. Традиционный уклад, безоговорочное подчинение младших старшим, и брак, как правило, по выбору родителей. В общем-то, не так уж сильно отличается от правил, принятых в наших консервативных семействах. — Вы правы. И все же есть разница… Греки живут замкнутой общиной и крайне неохотно допускают в свою среду представителей других наций. Любой, самый дальний родственник, или даже просто грек, всегда будет иметь преимущество над «чужаком». Лидия очень привязана к семье. И утверждает, что очень религиозна… однако это не помешало ей вступить в сексуальную связь с Эрнестом вопреки семейным правилам. — Полагаю, теперь ваш сын считает, что несёт полную ответственность за доверившуюся ему девушку… и хочет жениться, как честный человек. — Вы снова угадали, доктор! Вот только девушка, сойдясь с моим сыном, была совсем уже не девушкой… и право, я затрудняюсь определить число предшественников… однако именно Эрнеста эта маленькая акула избрала в мужья, и он согласен дать ей свое имя. Несмотря на то, что греческий папаша этой девицы, какой-то торговец оливковым маслом и пряностями, Эрнеста терпеть не может, и вообще считает нас, французов, «выродившейся нацией!» Ну, каково?.. «Ага… межэтнический конфликт… революция ушла из области надмировых идей в плоскость семейных отношений… И Эдип переродился в конфликт Ахилла и Агамемнона за Брисеиду…» Коньяк у графа был превосходный. Терпкий черносливовый привкус был долгим и приятно сочетался с крепким табачным дымом. Нервы и тело расслаблялись мягко, как после оздоравливающей прогулки на свежем воздухе… Самое то, что требуется в холодный зимний день. — А с девушкой вы часто общаетесь? — Чаще, чем хотел бы. — Какое впечатление она на вас производит? Возможно, она просто очень сильно любит вашего сына и желает его осчастливить, даже если этому будут противиться все её родственники? Сен-Бриз покачал головой. — Я в этом не уверен. Может быть… поэтому я пригласил вас, доктор. Чтобы вы разрешили моё сомнение. Конечно, Лидия ещё очень молода, ей едва исполнилось двадцать, однако… её повадки… манеры… то, как она говорит с Эрнестом, как держит себя с ним — все это так мало похоже на юную наивность, что я, право, озадачен. Граф покрутил в пальцах пустой бокал, поставил его на стол. — Она умеет себя поставить. Свободно держится в любом обществе, без тени смущения… Она веселая, остроумная — на свой манер, но слишком уж любит быть в центре внимания. Нарушает правила, потому что уверена, что ей позволено больше, чем другим. И… — граф замялся. — И? — Шаффхаузен побудил собеседника продолжить, зная, что именно после подобных запинок говорится самое важное. — На мой вкус, Лидию нельзя назвать такой уж красавицей. Она эффектна, но… этот южный средиземноморский тип, знаете? Рано созревают, быстро стареют. Сексуальна? Да. Пикантна… пожалуй, даже чересчур… и вызывает не страсть, а скорее грубое возбуждение, какое испытываешь к бордельной шлюхе, или при просмотре порнографии. А для моего сына, насколько я знаком с его пристрастиями, очень важен момент чистого эроса… платоновского, если вы понимаете, о чём я. — Понимаю… — кивнул доктор, усваивая новую порцию информации и прокручивая в голове отдельные сказанные графом слова и фразы. «Двадцать лет, строго воспитанная, но уже не девственница… Вероятно, тоже демонстративна, как сам Эрнест, или даже превосходит его, ибо он свою демонстративность отчасти перенёс в картины… Нарциссична и полная самолюбования модель- идеал для столь экспрессивного художника… Грубое возбуждение? О, да это дева земная, Лилит, Геката поймала нашего витающего в облаках бога в свои крепкие объятия…» — Скажите, мсье граф, как бы вы определили их пару, если бы они были, к примеру, скульптурой или картиной? Какие образы или сравнения приходят вам на ум? — спросил он графа, допив свой бокал, и взял спички, чтобы заново раскурить погасшую трубку. — Хм… Какие сложные вопросы вы задаете, месье, — Сен-Бриз потер лоб и смущенно улыбнулся. — Признаться, никогда не думал об этом. Мне не нравится видеть их вместе, вот что я точно знаю! Они как… как бык и тореадор, простите за столь грубое сравнение. А ещё мне почему-то всегда страшно за сына. Как будто по ночам эта девушка превращается в змею или в дракона. Он налил в бокалы ещё коньяка, раскурил заново погасшую трубку. — Возможно, это лишь мои фантазии… Возможно, мной управляет страх — меня пот холодный прошибает, когда я вспоминаю, что чуть было не потерял моего мальчика… Но я хочу быть твердо уверен, что он счастлив с этой Лидией, а не женится из духа противоречия, понимаете? «Бык и тореро… да ещё и дракон со змеёй! Да, это встреча нашего юного героя с хтоническим чудовищем! (2) Ах, какой прекрасный материал! И какая досада, что Юнг уже скончался, а то я непременно подкинул бы ему эту в высшей степени архетипическую историю! Расскажу о ней на конгрессе независимого аналитического общества Великобритании в мае». — доктор замечтался и несколько отвлекся от родительских тревог графа, но слова Сен-Бриза о своем главном страхе мигом вернули его в курительную комнату с университетской кафедры: — Если я прав, доктор, то вскоре после свадьбы Эрнест или снова впадет в депрессию, или возьмется за наркотики. И…встречи с парнями тоже не исключены. Если же он останется верным жене из духа противоречия, то будет сбегать из дома при первой же возможности. — Давайте подведем итоги, мсье граф. Вы сомневаетесь, что Эрнест счастлив с Лидией. И желаете узнать, не скрыта ли под всем этим корысть, которая в итоге может разрушить вашему сыну жизнь… Если же нечто такое выяснится, то вы всеми силами постараетесь предотвратить их свадьбу, так? — Именно так. — подтвердил Сен-Бриз. — Ну что же, доктор… вы согласны помочь мне? И… что теперь нужно сделать, по-вашему? Знаете, я ничего не говорил сыну о вашем приезде, но пригласил его сегодня прийти ко мне на ужин… Вместе с Лидией, разумеется. Вы… я надеялся, вы останетесь на этот ужин. Или такая диспозиция кажется вам неправильной? — Да, есть смысл мне остаться и взглянуть на эту молодую пару, ну, а вам — стоит придумать достаточно правдоподобное обоснование, почему я оказался здесь в это время. — заключил Шаффхаузен и встал с кресла. — Разрешите мне временно откланяться, мсье граф. Раз уж я в Париже, то до ужина хотел бы воспользоваться возможностью побывать в Сальпетриер, благо, это недалеко отсюда, в Университетском квартале. Вы не откажете мне в любезности вызвать такси? — Зачем же такси, месье Шаффхаузен? Мой шофер отвезёт вас куда угодно и привезёт обратно. Или вы не доверяете Мишелю? У него опыт и стаж вождения больше, чем у любого из парижских таксистов. — Я полагал, вы отправите машину за вашим сыном и его девушкой… — пожал плечами Шаффхаузен, но не стал сопротивляться предложению графа. По дороге в Сальпетриер он не без умысла дружески разговорился с шофером и узнал кое-какие мелкие подробности отношений Эрнеста с возможной будущей женой — и положил их в отделение своей памяти, где хранились другие сведения про его пациента. Граф де Сен-Бриз не счёл нужным сообщить Шаффхаузену, что его сын, как и тысячи других парижских студентов и парней с рабочих окраин, предпочитает ездить на метро и ходить пешком, а девушку катает на такси. Не предупредил он доктора и о том, что ужин в компании Эрнеста очень мало напоминает традиционную семейную трапезу в респектабельном кругу. Оставалось надеяться, что суп из омара, пулярки и артишоки, поданные на обед, несколько примирят Шаффхаузена с макаронами и полентой за ужином.***
— Эрни! — капризно надула губки Лидия. — Мы опаздываем! — Сейчас, дорогая. Только переоденусь. — молодой человек, отмывая под краном перепачканные тушью руки, обернулся через плечо и улыбнулся невесте. Выглядела она экстравагантно: длинное шёлковое платье в модной «шахматной» гамме, туфли-лодочки с с небольшими чёрными пряжками, на плечах — накидка из белого шифона, прихваченная серебряной фибулой в виде орхидеи. Чёрные, как смоль, волосы Лидии, собранные в высокую прическу, украшала заколка в виде той же орхидеи. Фибулу и заколку собственноручно сделал Эрнест, по своим же эскизам, но Лилия считала эти украшения слишком скромным, и добавила к ним несколько колец и жемчужное ожерелье, из ювелирного магазина на площади Вандом (3). — Ты должен был быть готов час назад! Такси уже ждёт. — Но ты ведь не хочешь, чтобы я отправился в гости прямо так? Мне наплевать на условности, однако ты потребовала галстук и рубашку. Мне нужно было все это отыскать и погладить. — Ну конечно… Я, как всегда, виновата! Между прочим, у меня сегодня не очень-то много времени. Я должна вернуться домой, как Золушка, не позже полуночи. Отец завтра принимает компаньонов из Афин, он хочет, чтобы я непременно присутствовала на фуршете. — Лидия, — Эрнест взял девушку за плечи и развернул лицом к себе — Когда ты усвоишь, что твой дом — здесь, рядом со мной? — Не раньше, чем мы с тобой официально поженимся, дорогой, — рассмеялась она. — И если ты не согласишься повенчаться со мной в греческой церкви, боюсь, у тебя и дальше будут проблемы с моим отцом. Для него брак, не освященный церковью, не является браком. Верней поднял глаза к небу, но смолчал, не желая вступать в долгую дискуссию. Четверть часа спустя они оба сидели в такси, и Эрнест, рассеянно отвечая Лидии, что-то щебетавшей насчет отдыха на Ривьере, старался настроиться на встречу с отцом… Он прекрасно понимал, что во время рождественского бала ему не удалось провести проницательность старшего Сен-Бриза и убедить его в своём безоблачном счастье. В общем-то, мнение отца о Лидии не имело решающего значения. Да и сам брак воспринимался Эрнестом как буржуазный предрассудок — однако отцовский скепсис и сомнения графа де Сен-Бриз в значительной степени отражали сомнения виконта… — Добрый вечер, мадемуазель, добрый вечер, месье виконт. — голос Поля, как всегда, был мягким и вкрадчивым. — Месье граф ждет вас в голубой гостиной на аперитив. — Поль, — начал было Эрнест. — Сколько раз я просил тебя… Он хотел добавить — «не называть меня виконтом», но не успел, поскольку в него попала парфянская стрела: — Да, месье виконт, я спешу вас уведомить, что месье граф пригласил к ужину профессора Шаффхаузена. — Кого?! — Профессора Шаффхаузена. — вкрадчиво повторил мажордом. И добавил с особенным удовольствием: — Шафф-хау-зена. Первым побуждением Эрнеста было развернуться и уйти, но его остановил раздосадованный и недовольный взгляд Лидии. Ей не хотелось опаздывать на ужин, и она сразу поняла, что столкнулась с какой-то очередной тайной из жизни жениха… О, как же она ненавидела его туманное прошлое! — Кто такой этот Шаффхаузен, Эрнест? — спросила она, пока они поднимались по лестнице. — Доктор медицины. Наш… добрый друг семьи.***
Хозяин дома с гостем уже выпили по рюмочке шерри, когда вошла молодая пара. Эрнест учтиво поздоровался с обоими мужчинами, Лидия что-то прощебетала, а Шаффхаузен, после того, как их с девушкой представили друг другу, сказал даме пару дежурных комплиментов… и протянул руку своему бывшему пациенту: — Рад видеть вас в добром здравии, мсье Верней. — Я тоже рад… быть в добром здравии, док, — ответ звучал иронически, рукопожатие было немного вялым, и Шаффхаузен обратил внимание, что молодой человек отводит взгляд и и плохо скрывает свое раздражение. — Как продвигается ваша учеба? Как успехи на художественной ниве? — спросил доктор, и получил безразличный ответ: — Все в порядке… благодарю вас. Мизансцена становилась все более интересной, Шаффхаузен наслаждался ей как тонкий ценитель психологических игр. Между отцом и сыном явственно натянулась нить напряжения; зато девушка, чья эффектная и броская красота напоминала Клеопатру в исполнении Элизабет Тейлор (4), не чувствовала никакой неловкости. Она как будто не замечала ни холода в вежливых фразах Сен-Бриза, ни вызова в ответах Эрнеста, а с Шаффхаузеном немедленно стала кокетничать. Хлопала ресницами, точно бабочка крыльями, весело щебетала о невероятном таланте своего жениха — и об успехе его картин на выставке, рассуждала, как будет замечательно отправиться весной в Грецию… — …ведь там так живописно! А вы бывали в Греции, месье Шаффхаузен? — К сожалению, в самой Греции бывать мне не доводилось, только на Кипре, да и то в период, не очень благоприятный для отдыха… — ответил Эмиль, вспоминая, как ездил туда на реабилитацию жертв греко-турецких военных столкновений (5). Удручающее зрелище — война в столь райском месте… — А вы, я так понимаю, чистокровная гречанка? — Да, как вы узнали? Потому что я говорю с акцентом? — засмеялась Лидия. — Мммм… возможно, у вас есть очень легкий южный акцент, но я его сразу и не заметил… Ваше французское произношение безупречно! Пока доктор светски болтал с его невестой, Эрнест смотрел на отца, даже не пытаясь скрыть укоризны и раздражения. Он не верил в «рояли в кустах» и понимал, что психиатр оказался здесь не случайно. Может быть, в другое время Верней не возражал бы повидать этого человека, которому, как ни крути, был обязан жизнью, но встретиться с ним без предупреждения, да ещё в присутствии Лидии… Все это напоминало грубо расставленную ловушку. — Ты выглядишь усталым, — обратился к нему отец, передавая бокал шерри, — Ты здоров? — В докторе я не нуждаюсь, тем более в таком… — с иронией ответил Эрнест. — И между прочим, папа, ты тоже хреново выглядишь. — Я знаю, — вздохнул Сен-Бриз. Чутье охотника подсказало ему, что пора нанести удар: — Я пригласил доктора не для тебя, а для себя. Мне повезло, что месье Шаффхаузен смог приехать… Удар попал в цель. Эрнест поставил бокал, не сделав глотка, и другим тоном спросил: — Что с тобой? — Пока ещё не знаю. Плохо сплю, даже со снотворным, и вообще мне как-то не по себе… Лидия, втянувшись в беседу с доктором, в то же время внимательно прислушивалась к тихому разговору отца и сына. Все, что выпадало из зоны ее контроля, тревожило и вызывало раздражение. Ей очень хотелось нравиться графу де Сен-Бриз — не только как будущему свекру, но и как интересному и умному мужчине… к тому же весьма богатому… — но она инстинктивно понимала, что пока не очень-то преуспела. С Эрнестом было намного проще, он считал ее красавицей, и неустанно доказывал свои чувства самым пылким образом. Гречанке весьма льстило подобное поклонение. Роман с художником расцвечивал жизнь яркими красками, возносил на вершину самых сладостных переживаний, но все же… их любви чего-то не доставало. Стабильности. Респектабельности. Всеобщего восхищения и одобрения родни… и денег. Да, денег. В сравнении с доходами графа, да и с тем уровнем достатка, к которому Лидия привыкла в доме отца, у художника не было ни гроша. Это очень удивляло девушку — ведь Эрнест был талантлив, удачлив и успешен. Деньги текли к нему ровным постоянным потоком, но отчего-то никогда не задерживались надолго. И ладно бы все они тратились на Лидию и обустройство семейного гнезда! Эрнест вечно сорил деньгами, раздавал их налево и направо «нуждающимся», а те и рады были стараться. Разумеется, он и невесте никогда и ни в чем не отказывал. Ради удовлетворения ее прихотей легко влезал в долги и хватался за любую художническую «халтуру», но… этого было недостаточно, чтобы жить на широкую ногу. «К чему такие усилия, когда все может быть проще?» - думала Лидия, поглаживая рукой дорогую обшивку удобного кресла. — «Ему надо всего лишь занять подобающее положение в приличном обществе… Оставить свои сомнительные увлечения, всех этих ужасных нищих из трущоб, приятелей из Университетского квартала — попрошаек и пьянчуг… Найти толкового агента, и… начать оформлять витрины, магазины, рестораны, дома. Почаще бывать в доме отца. Тогда… тогда никто не станет возражать бы против нашего брака, да и ему самому будет не отвертеться». Их пригласили к столу. Лидия улыбнулась и взяла Эрнеста под руку. В этом доме она чувствовала себя хозяйкой…***
Из разговора с девушкой доктор понял главное: она — капризная папина дочка, привыкшая, что ей угождают, играющая роль прирожденной покорительницы сердец. Лидия считала своим долгом сводить с ума всех присутствующих мужчин, включая слуг, и ее пышная грудь, выступающая из открытого платья, являла собой невероятно соблазнительное зрелище. Сидя рядом со своим женихом, невеста использовала любую возможность невинно заигрывать с двумя другими сотрапезниками. В ход шло все: «наивные» вопросы, жеманные улыбки, подшучивания и кокетливые жесты. Было заметно, что визиты в дом графа инициирует она — ей здесь нравилось, в отличие от Эрнеста, убежденного социалиста и противника «буржуазного образа жизни». Она откровенно любовалась убранством стола — дорогим фарфором и хрусталём, с наслаждением дегустировала «Моэт Шандон» со смородиновым ликёром, и… кокетливо посматривала на графа де Сен-Бриз, словно ощупывала взглядом его изысканный костюм горчичного цвета. По сравнению с небрежным богемным стилем художника, граф был образцом элегантной респектабельности. «Богатство и положение отца — вот что влечет ее сюда… Эрнест — единственный сын, наследник титула и большей части состояния; став его женой, мадемуазель Лидия будет терпеливо выжидать, когда ей перепадет доля от семейного пирога Сен-Бризов… Пиранья… маленькая греческая пиранья», — пришел к невеселому заключению доктор. — «Все девицы такого типа одинаковы в своем стремлении взобраться повыше, ступая по чужим головам и сердцам…отринув стыд и честь, как ненужные рудименты…»***
Во время ужина Эрнест пребывал в состоянии мрачной задумчивости и нехотя ковырял вилкой любимую поленту. Присутствие Шаффхаузена, причиной которого оказалось нездоровье отца, встревожило его гораздо больше, чем он хотел показать. Память ни с того, ни с сего взбунтовалась и взорвалась вакханалией мучительных образов из прошлого… Плотно сомкнутые, остывшие губы любимого человека, которые он с рыданиями целовал перед тем, как Сезара положили в гроб и забрали у него навсегда. Собственный обморок на похоронах, сладострастно описанный в бульварной газете. Пустая квартира на Монмартре, где всё хранило память о возлюбленном. Невыносимая душевная боль, первая попытка самоубийства, галлюцинации, больница. Запах газа, тошнота, бешеный разгул в Париже, клиника Сан-Бернар. Вспоротая вена, наркотический туман… Наконец, клиника Шаффхаузена, белоснежное здание, в окружении кипарисов, апельсиновых деревьев, миртов и олеандров. И следующие полтора года, прошедшие, точно во сне, но все-таки вернувшие ему надежду и желание жить… Окончательным пробуждением ото сна стала встреча с Лидией. Именно с этой яркой греческой богиней он ощутил весну любви и жизни. К ней он тянулся душой и телом, готовый отдать всего себя — но чем лучше узнавал подругу, тем сильнее разочаровывался. Гречанка оказалась столь же скупой на истинную нежность и дружбу, сколь жадной до чувственных ласк и суетной дребедени. Счастье и восторг «обычной земной женщины» заключалось в красивых вещах и драгоценностях. К искусству она была равнодушна, политикой не интересовалась вовсе, а все идеи свободы, равенства и братства считала богохульством. Взрывной греческий темперамент давал себя знать на каждом шагу, Лидия была нетерпелива, горда и скора на расправу. В сочетании с природной вспыльчивостью Эрнеста, их союз представлял собой нечто вроде романа Этны и Везувия (6). При всем том Лидия как будто и не спорила со своим мужчиной; не выдвигала прямых требований, стремилась получить желаемое окольными путями — но всегда получала то, что хотела, будь то поцелуй, кольцо с красивым камнем, новенький кошелек, страстная ночь любви или не менее страстный скандал. Взаимная чувственная феерия поначалу была красива и вдохновляла художника на творческие эксперименты; но через полгода отношений непрерывная буря над минным полем начала утомлять… Тем более что Лидия постепенно, шаг за шагом, но очень методично опутывала Эрнеста целой сетью уловок. Лишала свободы, выдавливая и оттесняя не нравящихся ей друзей и подруг, ломала под себя привычки и образ жизни. И все это ведьминское варево подогревалось костром ревности, куда Лидия никогда не забывала подкинуть дровишек. За ней вечно носилась толпа кавалеров (включая греческих женихов, которых ей регулярно предлагала родня), и она находила острое удовольствие в стравливании самцов. Правда, после того, как одна неловкая ситуация закончилась жестокой дракой Эрнеста с неким Марио, рассаженной бровью для одного, вывихнутым плечом и сломанным носом — для другого, а также солидным штрафом для обоих, Лидия стала осмотрительнее…***
— Как долго вы задержитесь в Париже, профессор? — спросил Эрнест, улучив момент, когда смог вставить слово в бесконечный щебет невесты. — Думаю, еще одни сутки, не больше. А вам уже не терпится от меня избавиться? — улыбнулся Шаффхаузен. — Да нет, наоборот… Я вот подумываю, не нанести ли визит в ваши края, ближе к Пасхе. Можем вместе порыбачить в заливе. — Порыба-а-ачить? — протянула Лидия, не пропустившая ни одного слова. — Эрнест, а как же я? На яхте меня укачивает, значит, я буду сидеть на берегу и ждать? О, вот они, мужчины! Хотя… (на ее губах запорхала улыбка) если месье де Сен-Бриз-старший составит мне компанию… Тогда, пожалуй, порыбачьте, господа. Месье граф не даст мне скучать. Понимая, какое впечатление весь этот пассаж произвел на отца и на доктора, Эрнест мучительно покраснел. Ему определенно не хотелось, чтобы они посчитали его невесту вульгарной мещанкой… Шаффхаузен отметил, как ловко девица встревает в разговоры и какое упорство проявляет в своём стремлении удерживать всех присутствующих мужчин в поле своего контроля. Глядя на Эмиля, она клала руку поверх руки Эрнеста, и в то же время посылала улыбку в сторону графа де Сен-Бриз, и сыпала, и сыпала милой чепухой… «Странно, что Эрнест не замечает этого… или замечает — и от того так мрачен? Пожалуй, кое-что нам бы стоило обсудить уже сегодня, не откладывая…» — Может быть, вы все-таки задержитесь в Париже еще на пару дней, док? Я бы пригласил вас в мою мастерскую на Монмартре и попросил позировать. Предложение было лестным и приятным, но Шаффхаузен с улыбкой покачал головой: — Увы, не могу, меня ждут дела в клинике… однако вы, Эрнест, можете приехать в Антиб в любое время, хотя на юге пока и не сезон для рыбалки. Думаю, что для ваших кистей снова найдётся работа в часовне… Шаффхаузен употребил кодовую фразу, понятную только им двоим, но гречанка и тут немедленно встряла: — Часовня? Ты расписывал часовню? Моему папе это должно понравиться! А почему ты мне раньше не говорил об этом? Я хочу посмотреть! Доктор, вы покажете мне эту часовню, ведь правда? — греческая дива очаровательно улыбнулась, ее ресницы-бабочки снова затрепетали, а губки сложились в капризную линию. На доктора ее уловки впечатления не произвели, и даже вызвали раздражение — совсем как подобные фокусы со стороны собственной супруги, Жанетт. — Я не говорил, потому что мне неприятно об этом вспоминать, — резко и отрывисто ответил Эрнест. — И я сильно сомневаюсь, что твой папа пришел бы в восторг от моего творчества… Во-первых, он нихуя не понимает в живописи, а во-вторых, там в основном хуи и были нарисованы. — Эрнест! — воскликнула скандализованная Лидия, покраснев так же сильно, как и ее жених за минуту перед тем. — Ты… Ты… Возможно, дальше последовали бы слёзы, но молодой человек не дал ей времени довести мизансцену до конца. Поднявшись из-за стола, он проговорил: — Прошу прощения… я вынужден покинуть вас на несколько минут, но успею вернуться к десерту. — Эрнест! — полетел ему в спину возмущенный возглас невесты, но он не обернулся и вышел из столовой, чувствуя, что готов провалиться сквозь землю от стыда за все происходящее… и прежде всего за самого себя. Отец, а теперь ещё и Шаффхаузен — не должны были видеть его таким (покорным? слабым? смирившимся? — он не знал точного ответа). Но они видели. — Мадемуазель Лидия… Месье Шаффхаузен… Я прошу извинить моего сына, — мягко проговорил Сен-Бриз. — Он был ужасно вульгарен и груб, это просто неприлично… но в случившемся есть и моя вина. Перед обедом я сказал Эрнесту кое-что, что его сильно расстроило… И разговоры про Антиб… Наверное, не стоило касаться этой темы. Он вопросительно посмотрел на Шаффхаузена, потом ободряюще улыбнулся Лидии и нежно пожал ей руку: — Мы не будем идти на поводу у его дурного настроения. Эрнест скоро вернется, а мы пока попробуем десерт… Мой повар превзошел сегодня самого себя. Шаффхаузен покивал головой в знак согласия, но взглядом постарался передать графу нечто иное — дело не в Антибе и дурных воспоминаниях… Увы, Сен-Бриз был искренне расстроен и огорчен выходкой сына и не понял этого намека. Эмиль вздохнул и заново включился в обсуждение греческих сладостей. Десерт и впрямь был превосходен, и девушка вскоре снова обрела беззаботную веселость, хотя и поглядывала на дверь, в ожидании возвращения Эрнеста. Тревога графа, напротив, все возрастала; вскоре он тоже извинился, преодолевая смущение от вынужденного нарушения негласных правил гостеприимства, и вышел из столовой вслед за сыном. Шаффхаузен и Лидия остались вдвоем — доедать греческий десерт и пить кофе по-гречески — Расскажите, мадемуазель, если вас это не смутит, а как вы познакомились с Эрнестом? На выставке? — спросил доктор, чтобы поддержать разговор, и в дальнейшем сравнить версию девушки с версиями Эрнеста и его отца. Он не исключал, что в итоге получит три не совпадающих рассказа об одном и том же событии… — Да ну что вы, доктор, чему ж тут смущаться, — весело рассмеялась девушка, и в ее тёмных, как маслины, глазах появился лукавый блеск. — Конечно, я расскажу. Нет, это было не на выставке. Но зато так романтииииично! Мы с подругой собрались в кино, на новый фильм с Жаном Марэ, и… нам не хватило в кассе билетов, представляете? Мы так расстроились! Чуть не плакали! А Эрнест… Он был там с другом и просто услышал наш разговор. И они отдали нам свои билеты! Лидия помолчала, чтобы усилить впечатление, и глубоко вздохнула. — Мы были очень благодарны и согласились попить с ними кофе после сеанса… Я, правда, сначала не хотела идти в кофейню с незнакомым парнем, тем более, что он так на меня смотрел… но отказать было бы невежливо! Я схитрила: предложила отправиться на улицу Л’Арп, в кофейню, которую держат мои дядя и тетя. Гречанка звонко рассмеялась и метнула на доктора многозначительный взгляд. Он понял: «Да уж, схитрила… Просто ты хотела стать хозяйкой положения. Ты сразу знала, что не упустишь такого красавца!» — Ну, они нас встретили, мы пошли пить кофе, всё было очень мило… Эрнест хотел проводить меня домой, но я не позволила, попросила поймать мне такси. Ох, хорошо я тогда ещё не знала толком, кто он такой!.. А то ни за что не согласилась бы с ним снова встретиться. У моего папы предубеждение насчет богемы и студентов, а он ведь ещё и социалист. Ужас, и это графский сын! Он пригласил меня пообедать вместе, а я… нет, представляете? Сказала, что пойду с ним, если он принесет мне автограф Жана Марэ! Ой, у него сделалось такое странное лицо… Я даже пожалела, что дала ему такое невыполнимое задание, и хотела уже придумать что попроще, но он вдруг улыбнулся и сказал, что принесет. Лидия снова глубоко вздохнула, вспоминая свои сомнения и волнения, и страх, что привлекательный незнакомец «сорвался с крючка», и последующее торжество. — Он оказался человеком слова и моим героем! Не знаю, как ему это удалось, но он принес мне автограф — такая красивая фотография, надписано — «Лидии с наилучшими пожеланиями, от всего сердца! Жан Марэ». Конечно, после такого подвига я не могла ему отказать, хотя мне не просто было выбраться из дома. «Вот оно что… Мальчик и впрямь кинулся совершать подвиги ради своей хм… «принцессы». Это благородно — и глупо, если он рискует погибнуть в огне ее темперамента, точно в пасти прожорливого дракона». - думал Шаффхаузен, удивляясь про себя свойству психики приукрашивать действительность и подменять ее привлекательной фантазией. — « Впрочем, это отчасти во благо… она его обратила к сфере материального, приземлила нашего Икара, парящего в опасной близости от солнца…» Теперь Шафхаузен намного лучше понимал, почему Эрнест так глубоко завяз в отношениях с Лидией. Пышногрудая и чувственная гречанка была подобна плодородной пахотной земле, которая влекла любого, кто был достаточно щедр и могуч, чтобы засеять её всю семенами… Правда, смельчак рисковал растратить все свои силы на возделывание и «возгонку» этой грубой материи… но так и не дождаться урожая. — Значит, вас познакомил с Эрнестом сам Жан Марэ? — с едва заметным оттенком иронии спросил Шаффхаузен. — Да, именно так! Вы удивлены, признайтесь, доктор! — Как ни странно — я не очень удивлен, мадемуазель. Марэ… этот архетипический герой, экранный бог, с ослепительной внешностью, скандальной личной жизнью, несокрушимой физической силой и сумасшедшей отвагой, уже больше тридцати лет пленял сердца — и не только женские… Было что-то символическое, героическое и одновременно неправильное в этом жесте Эрнеста — достать автограф своего героя, кумира нескольких поколений — и тайной иконы всех гомосексуалистов Франции. Достать — и принести этот дар любимой девушке, на которой он был намерен жениться. Это выглядело как символическое отречение от прошлого. Эрнест хотел закрыв для себя страницу, где остался запретный роман, кровь погибшего возлюбленного — и горькие слёзы по нему… «Знает ли мадемуазель Лидия про эту тайну семьи Сен-Бриз? Вряд ли…» — И на какой же фильм вы тогда ходили? — продолжил Шаффхаузен свои аккуратные расспросы, припорошенные пудрой светской беседы. — Да я уже не помню, какие-то приключения, кажется, очередная серия «Фантомаса»… — небрежно усмехнулась Лидия. — Как? Разве можно не помнить название фильма, где играет ваш кумир? Вы ведь наверняка немножко влюблены в него, так? Лидия пожала плечами и отрицательно покачала головой: — Марэ, конечно, прекрасен… но где я — и где Жан Марэ? Мне никогда не приходило в голову влюбляться в актеров или в певцов, как делали мои подруги. Потому что это глупость — любить того, с кем никогда не сможешь быть вместе… Нет, весь этот «плутонизм» не по мне. Просто я сказала Эрнесту первое, что в голову пришло, дала задание потруднее, и он его выполнил. — лицо девушки просияло горделивой улыбкой. «ПлУтонизм»? Да уж, куда ей до философии ПлАтона? Скорее уж, «плутовство» — вот ее настоящее искусство, и Плутон — бог, которому она поклоняется… Да, барышня-то вовсе не романтичная фея, прагматизма в ней хоть отбавляй… Бедный мальчик! Осознает ли он, как тяжело ему придется, если он на ней в итоге женится?» Шаффхаузен, ненадолго отступив от профессионального нейтралитета, преисполнился живейшего сочувствия к Эрнесту… и с ужасом представил, как подобная супруга может отравить существование ранимого и тонко чувствующего человека, что прятался в душе художника под напускным цинизмом и защитной грубостью манер. — И это было только первое задание! Ой, когда он ухаживал за мной, я чувствовала себя настоящей принцессой в башне. А мой папа грозил поначалу убить его, представляете? Даже нанимал своих рабочих, чтобы они его как следует проучили. Пришлось мне вмешаться, а то неизвестно, чем бы это закончилось. Лидия помолчала, и вдруг сердитая гримаска исказила ее круглое личико: — Но знаете, иногда я думаю, что Эрни заслуживает хорошей порки! Он чудесный, милый, я очень люблю его, но иногда — совершенно невозможен! Вы давно его знаете? Что вы о нем думаете? Фраза про то, что Эрнест заслуживает порки, тоже насторожила доктора — не попал ли его бывший пациент на качели садо-мазохистских игрищ? Доминирование Лидии в их паре было очевидным… возможно, за счёт того, что она полностью подчинила его себе в постели? Шаффхаузен решил, что нужно быть предельно осторожным и ничем не выдать этой юной вакханке, что они с Эрнестом тесно общались почти год, да еще в ролях врача и пациента. — О, я знаю его давно, но совсем не так хорошо как вы, уверен. Мы редко общались с ним, в основном, когда я заходил проведать его отца. Первый раз он произвел на меня впечатление немного самоуверенного молодого человека с большими амбициями и грубыми манерами… Потом же я не раз имел возможность убедиться, что он может вести себя благовоспитанно, что он умён, добр, что он приятный собеседник… — И талантливый художник! — Да, конечно… Талантливый художник. Он умеет выбирать не только красивые вещи, но и красивых людей… что подтверждает и ваше присутствие сегодня здесь, мадемуазель Лидия. Последняя фраза прозвучала комплиментом, хотя не была им: Шаффхаузену хотелось увидеть, как она отреагирует на его слова. — Вы совершенно правы, месье, — важно кивнула Лидия. — Он только с виду такой… А чуть поскреби анархиста-социалиста — под ним самый что ни на есть настоящий графский сын. Ох, если бы вы знали, как иногда бывает тяжело! Он ничего не слушает и всегда все хочет сделать по-своему. Сколько усилий приходится прикладывать, чтобы воспитать этого дикаря! Почему-то ей захотелось пожаловаться, изобразить заботливую мать непутевого сына. Лидия полагала, что именно в такой роли легче всего завоевать благосклонное внимание этого импозантного господина. И хотя не понимала, зачем ей добавлять в свою коллекцию скальпов ещё и пожилого доктора, продолжала гнуть свою линию. — Но он любит меня, очень сильно любит… И раз его сердце принадлежит мне — а я верю, что это никогда не изменится — я смогу победить все, что нам мешает! Вот увидите, мы непременно повенчаемся в греческой церкви! «Самоуверенности этой девочки мог бы позавидовать английская королева…» — подумал доктор, а вслух сказал другое: — Венчание в греческой церкви ведь предполагает обряд крещения в греческую веру, так? Будет очень любопытно узнать, как вы собираетесь обратить этого, как вы выразились, «дикаря», бунтаря и атеиста? Надеюсь, ваши методы будут помягче тех, что спутники Фернандо Кортеса применяли к дикарям Нового Света …