О любви

Тип любви, который вырастает из людуса и эроса. Про неё говорят, что это — иррациональная любовь. Другими словами — одержимость. Для неё типичны зависимость от объекта влечения и внутренняя неуверенность. Это бурное и всепоглощающее чувство, которое ассоциируется с безумием и смятением.

So please don't set me free I'm as heavy as can be I will do you harm I will break my arm I'm a victim of your charms

Её кровь кажется раскалённой, Риллиан шипит, когда кожа расходится под когтями, а затем ухмыляется потемневшему от голода и чувств взгляду. Глаза такие же красные, сверкающие, но от этого только веселее. Кто же знал, что в венах спрятан весь секрет этой глупости, что другие называют любовью? — Ах, до чего же я неаккуратная! Шею жжёт, губы растягиваются в улыбке. Смотри лишь на меня, видь лишь меня, люби лишь только не меня. Всё как в детстве, внимание должно принадлежать лишь ей, потому что найдётся ли на свете вторая такая? Сломай себя, навреди мне, докажи, что любишь и затем скажи, что ненавидишь. Под чужим взглядом расправляет плечи, пока кровь стекает по ключицам. Шэдоухарт уже не пытается лечить, лишь ледяным голосом требует перестать. На смех встаёт и уходит, а потом можно услышать это злое «прекрати!», обращенное к тому, кого Риллиан вовсе не любит, ведь она не умеет. Красный на синем смотрится так прекрасно, не так ли? — Дорогая, позволь же тебе помочь. Смерть касается её этими руками, холод её проникает под кожу, забирается в душу. Риллиан все равно жмётся, как птицы жмутся к чужим пальцам, не чувствуя, что пальцы эти оттягивают крыло. Взмах ножа, — и на пол полетят перья, но разве будет это уже волновать привыкшую к клетке птаху? Разве может такое беспомощное, бесполезное существо волновать хоть что-то? И подобно осознавшей это птице Риллиан выпархивает из чужих объятий. Астарион мрачнеет, но чего ещё можно ожидать? Кровь начинает бежать по венам быстрее. — Неужели я способен причинить тебе боль? — А разве не этого ты желаешь? — она смеётся, позволяя касаться себя, но всё это лишь иллюзия. Он верит, что она останется с ним добровольно, она верит, что сможет вырваться. Точно как птицы верят, что клеток не существует. — Что ты, дорогая. Я мечтаю лишь о вечности для нас с тобой, — он убирает прядь с её лица. Риллиан улыбается, хвостом все равно пытается оттолкнуть, а может притянуть ближе, но разве есть для него разница? Все равно поступит как захочет. Взгляд намертво прикован к её шее, к остаткам крови, к шрамам от укусов. Риллиан наслаждается этим вниманием, позволяет ему обжечь, как в детстве тянула руки к огню. Тифлингов сложнее обжечь, но даже так она не успокаивалась, пока на синей коже не расцветали ожоги, потому что останавливаются лишь разумные, знающие, что жизни так и лишиться можно. Она не знает, может потому и прожила так долго. — Вечности в твоём желудке? — мурлычет в ответ. Вены змеятся под кожей, собственная же кровь кажется проклятым пламенем. Хочется воскликнуть: «отпусти!», но тогда её схватят лишь сильнее. Он наклоняется совсем близко к её лицу, перебирая волосы, мёртвое дыхание жжёт кожу: — Вечности вдвоём. Любовь, как и твоя жизнь, короче свечи на ветру. Неужели такого для себя хочешь? Риллиан ухмыляется, не отвечая. Молча берёт за руку, проводит по белой коже кончиками когтей, но осторожно, чтобы не порезать. Постепенно когти сменяются пальцами, кажется, будто держит в руках ледышку, да только не способную растаять. Такую сколько не сжимай, все равно обожжёт холодом. Любовь жаднее любого грешника, эгоистичнее любого богача, всё для неё, ничего для себя. Кажется, что под снежной кожей бьётся что-то, похожее на пульс. Но это лишь кровь стучит в её пальцах.

'Cause love itself is just as innocent as roses in May It is pure white just like sin