Зимние цветы

На улице было холодно. Ноябрь был холодным, ученые то и дело говорили о глобальном потеплении, об изменении климата, но каждый год зима в Сеуле, казалось, начиналась все раньше, а заканчивалась все позже… Дончжу не любил зиму и не только потому, что зимой его мир сужался до его комнаты в доме Ёнджо, где он мог чувствовать себя в безопасности, а еще и потому, что зимой было холодно, темно и безлико от снега, белым полотном покрывающего город. Намного больше ему нравилась весна, ему нравилось весной выбираться на природу и воздух весной становился совершенно особенным, несущим в себе сообщение о приближающемся лете и это напоминало ему о доме. В последний раз он был дома в июле и его родители принимали его, всегда принимали, но Дончжу не мог отделаться от ощущения, что они смотрят на него со страхом, потому что он был не таким как они и, может быть, они даже винили себя за его дар и за дар его брата, но никогда не говорили об этом. Дончжу проводил с ними время, тянущееся бесконечно, запирающее воздух в его груди, а затем возвращался в Сеул чувствуя, как наконец-то может дышать рядом с такими же как он, кто принимает его. Он никогда не спрашивал как родители старших относились к тому, что они были другими, но он знал, что Хванун редко ходит домой, а когда ходит — всегда возвращается расстроенным, и что Ёнджо тоже редко бывает дома, хоть Дончжу и слышал несколько раз, как он разговаривал с родителями, чаще с мамой и реже с отцом, и эти разговоры были спокойными, но короткими, потому что родители Ёнджо хоть и смирились с его особенностью, но они с трудом приняли то, что их сын состоит в отношениях с мужчиной. Они никогда не обсуждали свои семьи и только один раз Ёнджо спросил его о том, как относятся к Дончжу и его брату их родители, Дончжу ответил нехотя и больше эта тема никогда не поднималась. Так было лучше. В конце концов молчание было их правом, которое было одним из их свобод, которых с каждым годом становилось все меньше. В молчании же они дошли до дома и только у входа в подъезд Хванун улыбнулся Дончжу ободряюще. — Все в порядке, Чжу-я? — спросил он ласково — это было проявлением заботы и Дончжу взял старшего за руку, сплетая их заледеневшие пальцы. — Да, — ответил он коротко и не расцепляя рук они поспешили вверх по лестнице желая как можно скорее оказаться в тепле. *** В четверг у Ёнджо была ночная смена в баре. Когда в четверг Дончжу вернулся домой, в полной уверенности, что дома он один, потому что у Хвануна еще были занятия, а Ёнджо уже должен был уйти на работу он здорово удивился, когда застал старшего у телевизора, хмурого и задумчивого, смотрящего вечерние новости. Ведущая — молодая симпатичная женщина, одетая в строгую синюю униформу, которую носили сотрудники департамента связи и теле-радиовещания говорила с экрана о том, что подходят к концу медицинские тесты, позволяющие врачам выявить потенциального носителя, что правительством предприняты меры по усилению контроля и выявления носителей, представляющих угрозу для мирного населения, и расширения класса носителей, попадающих в категорию «А» — тех, кто по мнению представителей власти представлял повышенную опасность. Заученным текстом прозвучало её фальшиво-доброжелательное: «Носителям гарантируется безопасность и неприкосновенность при условии добровольной регистрации в государственном реестре. Регистрацию можно осуществить в любом департаменте, в любом отделе полиции, в любой больнице. Правительство Южной Кореи призывает вас к сотрудничеству», но Дончжу знал и все знали, что все это чушь собачья, которую им повторяли изо дня в день из всех телевизоров, радио и газет. Никто не мог бы гарантировать неприкосновенность таким как Ёнджо или Дончжу, или Хванун. Никто не смог бы гарантировать им, что явись они добровольно для регистрации, были и те, кто являлись, что их не отправили бы в исследовательский центр, на «базу», как потенциально опасных. Дончжу боялся базы. Он знал о ней лишь то, что за огороженной колючей проволокой территорией располагается несколько зданий, наверняка административное, а еще здание лаборатории, где проводили медицинские тесты и здание медицинского блока, в котором содержались носители категории «А» и некоторые из тех, кто попадал в категорию «Б», по классификации принятой законодательным парламентом Кореи. Дончжу боялся базы и не хотел знать к какой категории его могли бы отнести. Он кашлянул, ненамеренно, когда вошел в кухню и Ёнджо поспешно выключил телевизор, и только потом обернулся чтобы взглянуть на младшего. — Дончжу, — сказал он со странной интонацией в которой слились воедино ласка и невысказанный вопрос, но затем старший улыбнулся и добавил уже как всегда дружелюбно: — ты сегодня раньше. — Я пропустил экологию, — ответил Дончжу. Ёнджо понимающе кивнул и сказал со скользнувшей в голосе горечью: — У меня сегодня ночная смена в баре. Дончжу улыбнулся ему ободряюще: — Все в порядке, хён. Мы справимся. Ёнджо помолчал немного, замявшись, это был не первый раз, конечно же, когда он уходил работать в бар ночью, оставляя младших вдвоем, но каждый раз Дончжу видел невысказанное беспокойство и вину на его лице за то, что ему приходится делать это — оставлять Хвануна, в первую очередь, во власти его собственных кошмаров, которые некому было усмирить в долгие ночные часы, что они проводили порознь. Конечно, он беспокоился и о Дончжу, на которого дар Хвануна тоже влиял, но Хванун был тем, кого Ёнджо любил, а Дончжу был другом… Он замялся и спросил тихо, словно опасаясь, что их кто-то услышит: — Как скоро наступают галлюцинации? — спросил он. — Часов через шесть-восемь, — ответил Дончжу. — Все будет нормально, хён. И я присмотрю за Хвануном-хёном, чтобы он поспал. Ёнджо кивнул ему опять с этим выражением беспокойства и вины, коснулся плеча Дончжу по-привычке, даря мимолетное ощущение спокойствия и вышел из кухни. В коридоре послышалась его возня, шебуршание, потом он сказал: — Я ухожу, Дончжу. И хлопок двери заглушивший имя Дончжу стал заключительным аккордом перед всепоглощающей тишиной, заполнившей квартиру. Дончжу ценил минуты проведенные в одиночестве, потому что это удавалось ему очень редко, обычно в их квартире всегда кто-то был, так что тот час, который он провел наедине с собой подарил ему не меньше удовлетворения, чем поход в парк развлечений, которые он обожал с детства. Через час домой пришел Хванун. Несмотря на то, что он отряхнулся от снега на лестничной площадке на его плечах, шарфе и шапке все еще лежали снежные хлопья, которые почти сразу растаяли, едва он вошел. Он сказал: — Я жутко хочу есть, — и прошел в ванную, а Дончжу вывалил на сковороду рис из контейнера и включил плиту, чтобы согреть для старшего ужин. Из ванной доносился плеск воды, потом Хванун громко сказал, почти крикнул: — тот парень и правда ездит со мной в автобусе. Дончжу вопросительно взглянул на него, когда старший вошел в кухню, вытирая влажные руки прямо о джинсы. Хванун коснулся рукой своей макушки и пояснил в ответ на непонимающий взгляд младшего. — Тот парень в желтой шапке, — произнес он, — мы столкнулись с ним в баре пару дней назад. — О, — кивнул Дончжу, — да, я помню. — Кажется, он тоже меня узнал, — сказал Хванун, оттеснил Дончжу от плиты и принялся раскладывать теплый рис по мискам, — он смотрел на меня так странно. Ох, как горячо. Дончжу ощутил, как в желудке поселяется мерзкое чувство тревоги, которое он испытывал всякий раз, когда думал, что кто-то догадывается о том, кто он есть на самом деле, но он усмирил его заставив себя думать, что это чувство ошибочно, что это был просто случайный парень, который просто каждый день ездил в одном автобусе с Хвануном, потому что они наверняка учились в одном университете или вроде того и занятия у них заканчивались в одно время. Десятки людей каждое утро и каждый вечер садились на один и тот же автобус или вагон метро и в этом не было ничего необычного, просто им было по пути. Они поужинали и Хванун предложил: — Хочешь посмотреть фильм? Дончжу кивнул, старший велел: — Тогда иди и включи что-нибудь веселое. Я сейчас приду. Дончжу пошел в гостиную и включил какой-то иностранный фильм, он не читал сюжет и не всматривался в обложку, просто актер играющий главную роль был ему знаком, поэтому он остановил на нем свой выбор. Он забрался на диван с ногами, потому что дома было прохладно и вскоре Хванун присоединился к нему, с двумя дымящимися чашками, в одной из которых был травяной чай для Дончжу, а в другой крепкий кофе для него самого. — Не пей, пожалуйста, — попросил его Дончжу, когда Хванун сел рядом, но Хванун уже сделал глоток. — Хён, тебе нужно спать, — сказал ему Дончжу укоризненно, Хванун его проигнорировал и Дончжу толкнул его ногой так что немного кофе выплеснулось из кружки старшего прямо на пол. — Я обещал Ёнджо-хёну, что ты поспишь, — сердито сказал Дончжу, — тебе не нужно опять всю ночь бодрствовать, хён… Завтра ведь на учебу. Все будет нормально. — Я просто хочу подготовиться к зачету ночью, пока Ёнджо-хён на работе, — ответил ему Хванун, но Дончжу знал, что это неправда. Почти всегда, когда они с Хвануном оставались вдвоем Хванун старался… Не спать. Не только потому что вдали от Ёнджо кошмары возвращались к нему и терзали его разум словно озлобленные изголодавшиеся псы, которым бросили кусок мяса, терзали его, заставляя просыпаться в холодном поту, но они так же терзали и тех, кто был с ним рядом. Если рядом был Дончжу — они рвали его сон на части заставляя метаться в постели всю ночь едва он закрывал глаза и даже когда он открывал их кошмары являлись ему во тьме комнаты наполняя её отвратительными образами прячущимися в углах, в дверном проеме и у Дончжу за спиной — так было всякий раз, но Дончжу никогда не винил за это Хвануна, в отличие от самого Хвануна. — Пожалуйста, хён, — позвал его Дончжу чувствуя себя виноватым, — обещай, что не будешь опять всю ночь пить кофе, ладно? Выпей одну чашку, если тебе так хочется. Хванун улыбнулся ему снисходительно и пообещал: — Хорошо, только одну. Но я правда буду готовиться к зачету ночью, так что не беспокойся за меня. Но Дончжу все равно еще минут десять ворчал на старшего на тему того, как безответственно он относится к собственному здоровью и только потом замолчал, и всецело устремил свое внимание на экран, так и продолжая сжимать в руках уже давно пустую чашку. Они досмотрели один фильм и включили второй, и через час после того, как начался второй фильм Дончжу вдруг понял, что он уже дремлет прижавшись к старшему, который тоже казался сонным, но еще не спал. — Тебе лучше пойти в постель, — сказал ему Хванун заметив, что Дончжу заерзал рядом с ним, — уже поздно. — Ладно, — сказал Дончжу, потому что ему и правда очень хотелось спать, — но пообещай мне, что тоже ляжешь спать, хён. — Ага, — кивнул Хванун небрежно, — немного позже. Дончжу зевнул, сбросил с плеч плед и с полузакрытыми глазами отправился в свою спальню. Стоило ему лечь в постель как он тут же провалился в сон, тяжелый, крепкий и глубокий. А потом к нему явились образы. Он подумал: «Боже, мне нужно немедленно проснуться», но не смог этого сделать. Тени кружили вокруг него и смеялись ему в лицо беззубыми ртами с отвратительно воспаленными деснами, а он был маленьким мальчиком, стоявшим в парке аттракционов, сжимал в руках их любимую с братом игрушку и визгливая грохочущая музыка ударяла ему по ушам. Он стоял там, совершенно один в сером свете дождливого дня, среди пыльных каруселей, поломанных лошадок с облезшей краской на сбруях и боках. Совершенно один, только он единственный живой и настоящий на целой планете, и призрачные образы вокруг него, только он и дикий ужас заполоняющий его мысли, только он и рядом не было ни его родителей, ни его брата, никого кто мог бы защитить его, а музыка играла все громче и громче и вот он начал тонуть, видя перед собой потолок бассейна, в который водила его мама, когда ему было восемь, вода лилась ему в горло, Дончжу глотал её и она заполоняла его тело вытесняя из легких воздух. Потом он проснулся. Образы прятались в углах комнаты издевательски глядя на него в темноте. Он потянулся к прикроватной тумбочке и включил свет прежде, чем смог подумать об этом. Они по-прежнему смотрели на него из углов, он видел их краем глаза, видел их беззубые ухмылки, уродливой формы головы, костлявые руки с длинными грязными ногтями. Он видел их, заполнивших дверной проем, нелепо безобразных, похожих на трупов, с сухой пергаментной кожей, обтягивающей их бесполые изможденные тела. Они смотрели на него раскрывая грязные рты в немом оскале, словно говоря: «Попробуй, выйди из комнаты» и беззвучно смеялись над ним. Дончжу зажмурился, вытирая кулаками слезы, выступившие на глазах и сердце у него в груди билось так сильно, что заглушало все остальные звуки. Он открыл глаза и они все еще смотрели на него, полупрозрачные, словно призраки. Дончжу открыл рот будто бы собираясь закричать, но только и смог выдавить из себя: — Вон. И они тенями скользнули под потолок затаившись там, ожидая, когда он заснет, чтобы снова явиться в его сны. Дончжу откинулся на подушку, влажную от пота, его футболка и волосы тоже были влажными, глаза щипало и чувство тревожного страха блуждало внутри него не давая расслабиться. Он обхватил и сжал голову руками, словно пытаясь выдавить из нее все, что испытывал сейчас, но это было бесполезно. Чувство первобытного ужаса поселилось внутри него. Он встал, рывком откинув одеяло, мерзкие тени в углах его комнаты заколыхались протягивая к нему руки. Дончжу выскочил торопливо в темный коридор и он знал, что если он обернется, то увидит как они облепили дверной проем желая следовать за ним, поэтому он почти бегом добрался до кухни, включил свет и посмотрел, наконец, на часы. На часах было два часа ночи. Дончжу замер вслушиваясь в тишину квартиры, затем дошел до комнаты старших, приоткрыл дверь и увидел, что Хванун спит в постели, полусидя, с ноутбуком на коленях и конспектами на подушке Ёнджо, а на прикроватной тумбочке стоят две чашки из-под кофе и две, скорее всего, пустые банки из-под энергетика… Лицо Хвануна было спокойным, брови были немного нахмурены, но губы были расслаблены и он не шевелился, так что Дончжу подавил в себе желание разбудить его, чтобы избавиться от теней поджидающих Дончжу в его собственной спальне, но и вернуться туда у него не было сил… Потому что даже зная, что все, что он видел было лишь призрачными образами его терзал страх, безотчетный, неконтролируемый страх, который душил его каждую секунду, пока Дончжу находился дома. Он опустился на тумбу в прихожей и протянул руки к своим ботинкам, краем глаза видя гнилую ухмылку и две точки блестящих в темноте глаз чего-то, что наблюдало за ним из кухни. Натянул куртку, поспешно отвернувшись от тянущихся к нему пальцев из дверного проема прихожей, сдернул с полки шапку и вышел из квартиры, успев оставить за дверью столпившиеся в коридоре тени. Он почувствовал как слабость яростным рывком ворвалась в его тело, заставив его обессиленно опуститься прямо на лестничные ступени… Дончжу привалился к стене, сонный, охваченный страхом и тошнотворной тревогой и он чувствовал что то, что осталось в стенах квартиры ждет его за дверью и наблюдает в дверной глазок — пусть на самом деле это было всего лишь пустым образом, галлюцинацией, но Дончжу все равно было страшно даже обернуться — давно уже он не видел и не испытывал ничего подобного. Несколько минут он сидел на грязных ступеньках кутаясь в куртку, пока прохлада не облепила его голые щиколотки и шею, потом поднялся, с трудом перебарывая слабость, пошатываясь спустился по лестнице вниз, вышел на улицу и побрел в единственное место, где он сейчас смог бы почувствовать себя защищенным — в бар, в котором работал Ёнджо.