Помешательство

Хорошо. Это первое, что приходит в пребывающее в полудреме сознание. Мне снится погожий день. Весна, и мы гуляем в парке, взявшись за руки. У нас все замечательно, целуемся украдкой и смеемся. Улыбаюсь. Он меня обнимает, и жар передается по всему телу, концентрируясь на талии. Горячая ладонь касается кожи. Я с шумом втягиваю воздух. Колючее предвкушение расползается по телу, мне нравится происходящее, а еще приводят в восторг пальцы, которые пробираются под кромку пижамных шорт, прогоняя сон. Будоражит, с какой осторожностью мягкие движения вводят меня в наслаждение. Я завожу руку за голову, касаюсь колючей щеки, поднимаюсь выше, глажу волосы и пропускаю их сквозь пальцы. Боже, я умерла и попала в рай? Обожаю утренние ленивые ласки, когда первое, что видишь спросонья — нежность и медленно тлеющая страсть, такая непривычная, но пробирающая до дрожи. Моего плеча касаются губы — шиплю от удовольствия, выгибаюсь в пояснице, подставляясь ласкам. Пальцы кружат внизу, надавливая на чувствительные точки. Помогаю второй рукой, накрывая сверху и мягко направляя, задавая нужный ритм. Он быстро схватывает, и вот я, так и не вынырнув до конца из сна, проваливаюсь в другую реальность. — М-м-м, вот так, Жень, еще, — прошу, но вопреки мольбам все прекращается. — Сука! — раздается гневное за спиной, и мне становится холодно настолько сильно, будто на меня ведро ледяной воды вылили и выставили на мороз. Я подскакиваю в кровати и смотрю на спину Соколова, уносящегося прочь из комнаты. Боже, боже, боже. Это катастрофа. И мне не так больно от реальности, что все это со мной проделывал Соколов, как страшно от того, что он может натворить в порыве собственного бешенства. Несусь за ним, настигая в дверях ванной. Сердце колотится на разрыв, я не знаю, что делать в таких ситуациях, как его успокаивать и надо ли вообще. Мне тоже больно, потому что я все еще с трудом соотношу сон, наши с Женей утра и Соколова, который рвет и мечет. — Паша, прости, — цепляюсь за его плечо обеими руками и не даю спрятаться. Зачем? Что делать с ним буду? Этими вопросами не задаюсь, потому что сейчас кажется, что если я не объяснюсь, то окончательно потеряюсь в своих страданиях, которые разрастаются в геометрической прогрессии. Назвала одного мужика именем другого. Дурость какая-то. Я просто сонная была, вот и все. У меня нет проблем с памятью, всего лишь сон слишком сладкий был, и я не отличила реальность от фантазий. Низ живота предательски тянет, напоминая о несостоявшемся сексе. Мне не нравятся эти ощущения, они доставляют дискомфорт, но сейчас они последнее, о чем стоит думать. — Все сказала? — грудная клетка тяжело вздымается и опускается, по скулам ползут желваки, ноздри гневно раздуваются, а сам он напряжен настолько, что каменеет. Я не хотела его обижать. Оттолкнуть — возможно, да, но не обижать, еще и так грубо. — Нет, — убедившись, что он больше не собирается от меня прятаться, отпускаю его плечо и отхожу, упираясь лопатками в стену. Мой коридор не предусмотрен для ссор таких масштабов, он не вмещает всей злости. — Я не со зла это сказала, мне снился Родин, и я не сразу соотнесла, а потом… — Замолчи, — он поворачивается ко мне лицом. Вижу ярость во взгляде. Соколов выглядит устрашающе, но я глупо не боюсь. Идиотка, наверное. Любая адекватная женщина в моей ситуации уже бежала бы за чугунной сковородкой, я же молча наблюдаю, думая, что он просто не услышал и нужно повторить. — Паш… — Рот закрой, Алёна, пока я ничего лишнего не сказал, — ему хватает всего одного шага, чтобы застать меня врасплох. Он опускает ладони по обе стороны от моей головы. Дыхание обжигает кожу. Мне невыносимо жарко. Все дрожит от аномального ужаса. Я не знаю, что он предпримет в следующую секунду. Точно ведь не придушит, но от внушительности его фигуры трясутся колени. — Послушай, я… — касаюсь рукой его груди, и этот жест запускает какой-то механизм. И ни один из нас понятия не имеет, как он работает. — Я же, блядь, попросил! — рычит сквозь стиснутые зубы и тыльной стороной кулака бьет по стене над моей головой. — Заткнуться, замолчать, ни слова больше не произносить, Алёна, какого хрена это для тебя так сложно, а? — сверлит взглядом, в котором нет ничего, кроме разочарования. — Прости, — одними губами, потому что в горле пересохло от нашего напряжения. Мы два оголенных провода, а еще мы слишком близко, так что точно скоро произойдет короткое замыкание. — Прощу в первый и последний раз, — кивает, и вроде должно стать легче, но он не расслабляется. Только костяшками по моим ключицам ведет, опускается ниже, сдвигает пижаму в сторону, так что бретелька сползает к локтю, оголяя грудь, — но ты будешь кричать. — Что? — спрашиваю испуганно и упираюсь ладонью в его грудь. Шиплю, потому что сосок оказывается зажатым между его пальцев. Я ни черта не понимаю, что он делает. — Имя мое кричи, — бросает отрывисто. Ведет руку ниже, легко раздвигая пальцами влажные складки и проникая внутрь. — О-о-о, — озарение мешается с удовольствием и выливается в короткие предыхания и тихие всхлипывания. — Я жду, — толкается, медленно выходит и повторяет действие, пока я расползаюсь по стене, потому что после чрезмерного напряжения мне очень хорошо. По телу всполохами бегут искры, я концентрируюсь на темноте глаз, которые утопить в своей черноте меня хотят. Пашка нигде больше меня не касается, только рукой. Никакой близости, ощущения сильного тела, горячей кожи и никаких поцелуев. Я не привыкла к такому, но необычный опыт отзывается в груди, где все еще бешено тарабанит сердце. Кусаю губы, жмурюсь и обхватываю обеими руками шею Соколова, но он не дает к себе прижаться. — В глаза смотри. Я, кажется, умру прямо сейчас от того, насколько это неправильно хорошо. Я не должна сдаваться, не должна чувствовать сумасшедшего желания, не должна гореть от грубых ласк, но все это происходит здесь и сейчас. Боюсь. Боюсь открыть глаза и встретиться с бурей. Я не выдержу, уже захлебываюсь наслаждением и сжимаюсь с каждым резким толчком. Сдаюсь. Снова пропадаю, встречаясь с взглядом, в котором столько всего невысказанного таится. Пашка уверенно ведет меня к грани, я уже ни черта не понимаю и едва держусь. Он заботливо поднимает мою ногу и заводит на свое бедро, сжимает кожу почти до боли и срывается на дикий темп. — Боже… — Давай. Иначе я остановлюсь. Я едва слышу. По телу поднимается теплая волна оргазма. Хватаю воздух, которого становится мало, фокусируюсь на лице Соколова, мужественном, красивом. Он усмехается и нарочно замедляется, подкрепляя действием свои слова. — Нет, нет, пожалуйста, Паша, — я глажу его щеки, цепляюсь за плечо и подаюсь бедрами вперед. — Паша-а-а-а, да, да-а-а, — он возвращается к прежнему ритму и уже не противится нашей близости. Обнимаю его, прижимая к себе крепко-крепко, будто приклеить хочу. Он утыкается в мою шею носом, кусает кожу и хрипло говорит: — Моя, ты только моя, поняла? — слова добивают. Это уже не то что контрольный в голову — это бомба, срабатывающая моментально. Меня разрывает на части от сильного оргазма, который столпом колючих искр врезается в кожу. По щекам катятся слезы и, отойдя от сумасшедшей волны, я тихо всхлипываю, все еще подрагивая от пережитых ощущений. Не от него я хотела услышать эти слова. Совсем не Пашка герой моего романа, но сейчас в сказанное хочется верить — глупо поддаться и часто-часто закивать, соглашаясь со всем. Мне больно. После взлета к удовольствию я с глухим ударом разлетаюсь в клочья, ударившись о землю. — Прости, Алён, — он мажет губами по шее, — прости, что напугал, — кусает мочку уха и продолжает снова меня распалять. Я не знаю, как вообще способна выдерживать этот сумасшедший напор. Он собирает губами мои слезы, явно чувствуя себя причастным к мини-истерике. — Тише, тише, — целует лоб, уголки губ и снова опускается к ключицам. Руки его уже давно гладят, а не сжимают, тянут и давят. Он успокаивает меня после того, как сам вспылил. Невыносимо. — Заткнись, Соколов, — в моей голове это звучало приказом, в сущности выходит мольба. — Просто помолчи, — в нашем молчании и так слишком много всего.