Повторяй за мной

Вообще-то Томо и Эи встречались. Да, да. Такая вот стремная история любви. Эи рассказала об этом тогда, на прогулке — собственно, вот и вся причина ядовитой ненависти к ней. Для того, чтобы полюбить человека, не обязательно, чтобы он был твоей родственной душой. Любить человека можно просто так: за милые ямочки, появляющиеся, когда он улыбается, за прищур глаз, за россыпь родинок на спине, за тембр чужого голоса, за плавную походу — даже за красивую внешность. Томо говорил Эи, что в ней красиво все, начиная от черт лица и заканчивая душой, а потом быстро переобулся — с одной малюсенькой ошибкой Эи стала для него самым мерзким и злобным существом на всей планете. Эи сомневается, что любила Томо. Эи не может объяснить это до сих пор, но ее очень напрягал тотальный контроль. И, ладно, Эи тоже любит, когда все идет исключительно по ее плану и не терпит, когда отходят от ее первоначальной задумки, но это… другое. Казуха, тем не менее, понимает без слов, что она имеет в виду. Не нормально, когда ты пытаешься расстаться человеком, а он угрожает, что убьет не то себя, не то ее близких, включая семью — Макото и Куна. Ненормально, когда человек сливает твои личные данные — _твои_ личные фотографии — и распускает слухи по всему университету. Не нормально, когда он устраивает эмоциональные качели, лишь бы удержать тебя рядом с собой. И при этом это отчасти можно было ожидать от нестабильного человека, заглушающего собственную эмоциональную боль вписками и алкоголем. Ну, не удивительно: Томо располагает к себе, он очень харизматичный и веселый парень, с ним интересно говорить и много нового можно узнать исключительно из его рассказов. Вот только у каждого человека — своя, личная война, которую он прячет от окружающих на тысячи замков. Томо не проработал свои детские травмы и обиды и смешал в себе любовь и ненависть. Акварельные краски, разбавленные водой — в конечном итоге, исправить ничего не выйдет. Возможно, это к лучшему. К лучшему для Казухи, потому именно на Эи он выплеснул всю свою желчь и мерзость, оставив для своего соулмейта исключительно хорошее. Что интересно: Эи не злится на него. Не ненавидит за то, что пытался сломать — и Казуха восхищается ей. Восхищается, потому что надо обладать просто нечеловеческой силой для того, чтобы простить человека, причинившего тебе немыслимые страдания. Томо умный, очень творческий и очень талантливый журналист. Был им. Когда-то, когда был жив. Эи рассказала, что когда впервые услышала о его смерти, подумала, что он все-таки наложил на себя руки, и поэтому пришла, отчасти чувствуя вину. Она, однако, не спрашивала ни у кого, какова истинная причина его смерти. Тогда, под проливным дождем, держась за локоть Казухи, как за спасательный круг, Эи спросила: — Из-за чего он на самом деле умер? Казуха не отвечал долго. Он чувствовал острую потребность закурить — или напиться — но смотрел на Эи и старался держаться также спокойно, как она. Вдох и выдох. Он обязан, он _должен_ отпустить Томо. — Это был передоз. *** Ну, да. Да. У Казухи было тяжелое прошлое, и теперь — не менее тяжелое настоящее. У него сложные отношения с родителями. Красивая картинка с гнилой сутью. Праздничная обертка шоколадной конфеты, вот только саму сладость съели поселившиеся черви. Паразиты, разрушающие семьи, называются «обществом» и «общественным мнением». От Казухи многое ожидали. С л и ш к о м много всего. Поступление на журфак — ну, да, самый непрестижный курс во всем университете — и полный отказ от каких-либо связей с семьей можно было бы назвать эдаким бунтарством. В восемнадцать лет Казухе уже не было негде жить и негде было искать помощь, и перекантовывался он в основном на городских вписках (иронично, но на каждой из них он видел Томо). Первое время было тяжело — настолько, что он всерьез думал отчислиться, и, честно говоря, ему было не до внутренних разборок факультета и уж тем более не до личной жизни Томо и не до связи соулмейтов. Они познакомились спустя два года — иронично — в кабинете ректора. Казуха писал заявление об уходе. Томо его отговорил. Да, да. Томо — его соулмейт, его душа, то, что недостает его личности, самое ценное, что можно представить, но. Но. Тысячи «но» можно найти в двух изувеченных душах и тысячи «но» можно найти в одном этом рассказе, но суть остается одна — голова Казухи забита мыслями только об Эи. Это до смешного тупо, как будто они в какой-то мелодраме или типичном подростковом сериале. Казуха влюбился в злейшего врага своего почившего соулмейта. Ха-ха, вот это ирония! Казуха, который должен быть на стороне Томо, который должен, по мнению общества, перенять его мысли, мировоззрение и вообще все, вплоть до личности, должен и ненавидеть Эи тоже. Заочно, можно так сказать. Вот только люди не понимают, что быть соулмейтом — не значит быть продолжением друг друга. Да, теперь, кажется, Казухе вечно жить с черной дырой в груди вместо сердца, теперь Казуха никогда не почувствует себя полноценным, но… Но. Но когда они с Эи встречаются в табачке, и она улыбается ему приветливо, становится немного легче жить. Становится немного легче жить, когда приходит в университет, когда после нескольких дней голодания она вновь пытается восстановить свой режим, когда она периодически пишет ему, спрашивая типично-человеческое: «Как дела?», когда она улыбается сдержанно, немного печально, но все равно шепчет приглушенно: «Спасибо тебе». Спасибо за понимание, Казуха. Тысячи «но» в его жизни имеют только один образ. И это — Райден Эи. *** Поздняя осень сменяется холодной зимой. Снежинки кружатся, оседая на макушки, путаются в ресницах и тают, если поймать их разгоряченной ладонью. Приближается праздник, уходит старый год. Близится обнуление для рода людского; для того, чтобы попытаться начать жизнь с чистого листа. Казуха снова видит Эи в корпусе, в столовой, но чаще они видятся в курилке. У Эи нет зависимости, в отличии от него (а есть ли зависимость Казухи от Эи?), но курит или за компанию, или когда мириться с действительностью снова становится невыносимо. Эи ходит по земле, разговаривает и даже пытается улыбаться, но все не то — Казуха чувствует это буквально кожей. Все не то, потому что для Эи уже никогда не будет ничего, как прежде. Она замыкается в себе. Закрывается от остальных еще сильнее. Мико пытается ее расшевелить, и даже новый человек в их компании не приносит Эи радости — Кудзё Саре нравится Эи, но Райден нужен лишь один человек, теперь навечно закопанный в сырой земле. Эи понимает рационально, что ничего уже не вернуть, но… но так хотелось бы. Да. У Эи тоже есть несчетное количество «но». И жалко, что под это «но» Каэдэхара Казуха не вписывается. — Мико хочет устроить на Новый год какую-то тусовку, — у Эи дрожат руки от холода, пока она вытаскивает из кармана пальто пачку. — Тысячу раз ей говорила, что я не люблю людей, — Эи хмурится, когда обнаруживает, что сигарет не осталось, и досадно выкидывает ее в мусорку. — Почему бы и нет? — интересуется Казуха, вытаскивая вторую сигарету — и протягивает ее Эи. Она немного наклоняется, чтобы он чиркнул зажигалкой, дав ей прикурить — и есть в этом жесте какая-то другая, особенная эстетика. Эи выдыхает сизый дым. Досадно качает головой. — И ты туда же. — Нет, правда. Тебе нужно отвлечься, — и отвлечься Эи нужно не только от навязчивых мыслей. Чтобы хотя бы немного не думать о Макото, она погрузилась в работу — и в юридической организации она берет все больше задач, и в университете она берет все больше и больше научных работ. Последняя ее конференция завершится как раз двадцать девятого декабря; у нее будет неделя на то, чтобы восстановиться, и Казуха думает, что ей катастрофически не хватит этого времени. Иногда забыться — вполне себе вариант. — Это все, конечно, очень замечательно, но я прекрасно знаю, что Яэ устраивает это для того, чтобы поиграться с первенцем Камисато, — Эи фыркает, но потом немного неловко сутулится. — Только не говори Аяке об этом, ладно? Я знаю, что вы хорошо общаетесь. — А что, у Мико есть какие-то подозрения насчет Аято? — Казуха интересуется из праздного интереса — Каэдэхара, вообще-то, любит слухи, хотя, как показывает практика, не всегда им можно верить. Но для журналиста это — переработанная и дополненная информация, ну, а еще Казуха просто любит быть в курсе событий, даже если их центр — его друзья. — Она думает, что он — ее соулмейт. Казуха молчит. В голове прокручивает личности этих двоих, но не находит событий, в которых Яэ и Аято хоть как-то пересекались. Аяка говорила, что ее брат много работает, а Мико не зацикливается на типичных человеческих чувствах. Мико — прирожденный манипулятор, та самая девушка, ради которой все парни переубивают друг друга — а она даже не обратит внимания. Хитрая и своевольная, она превыше всего ставит свободу, корпеть над бумажками, как это делает Аято, для нее просто невыносимо. Они абсолютно полярные личности. С другой стороны — что-то в них было общее. В их хитром прищуре глаз и в хищных полуулыбках. Оу. Ну… да. — Теперь, когда ты об этом сказала, мне кажется, что они выглядели бы очень гармонично, будучи вместе. — О боже, в тебе проснулась сваха? — Эи коротко смеется — после смерти Макото она почти не улыбалась, и сейчас Казуха чувствует облегчение. — Ладно. Тогда, придешь на новогоднюю тусовку? Мне нужна будет моральная поддержка, чтобы не выйти в окно. Сигарета Казухи догорает. В руках Эи буквально тлеет его время. Казуха улыбается. Ну, Эи он не в силах отказать. *** Итак! Теперь у него есть две недели на то, чтобы придумать для Эи новогодний подарок, и об этом Казуха задумывается только после того, как снова оказывается в университете. Осознание этого подобно грому — у него закладывает уши и куда-то вниз ухает сердце, потому что Казуха не знает — нет, понятия не имеет — чтобы хотела Эи на Новый Год. Уже давно минула осень, и Каэдэхаре, кажется, что они прожили больше, чем всю жизнь, но о ее предпочтениях он не знает до сих пор. И навряд ли кто-то еще знает: Макото, единственный человек, знающий Эи досконально, мертва, а Яэ не умеет хранить секреты — все она разболтает своей подруге, а Казухе, все-таки, хотелось бы сделать сюрприз. Впрочем, есть один вариант. На лекции он переписывается с Моной, и та услужливо сообщает, что Куникудзуши соизволил явиться сегодня в университет. Действительная радостная новость! Для Казухи. Он просит Магистус не говорить о своих намерениях, и, когда она отправляет ему подмигивающий стикер, раздается звонок. Казуха вылетает из аудитории; среди пестрых голов и огромных курток он замечает мрачную фигуру, аккуратно огибающую людей. Кафедра перевода находится на одном этаже с журналистами. Куну определенно не повезло. — Уважаемый мистер Райден! Кун вздрагивает, когда слышит свою фамилию. Он озадаченно вертит головой, и, заметив Казуху, движущегося в его сторону… идет в ровно противоположную. Кун накидывает на голову капюшон, максимально пытаясь слиться с толпой — но у Каэдэхары, вообще-то, зоркий глаз. — Уважаемый, куда же вы! Мне нужен ваш комментарий по очень важному вопросу, — Казуха, в принципе, предполагал, что столкнется именно с такой реакцией. Смерть Макото подкосила и местного Сказителя, после произошедшего он делает вид, что вообще не знает, кто такой Казуха и постоянно его игнорирует. К его сожалению, Каэдэхара бывает очень, очень упертым. Кун сворачивает к лестнице, его шаг становится быстрее. Казуха спешит за ним и, чтобы сократить расстояние максимально быстро, проезжается по перилам вниз. — Уважаемый, куда же вы! Я, вообще-то, тоже умею бегать. — Блять, — до Казухи доносится его шипение, когда Кун с силой толкает дверь на улицу — и на пороге сталкивается с Моной. Казуха подмигивает Магистус из-за его спины. «Спасибо, Мона, ты просто самая лучшая подружка!» — Ой, какая неожиданность, — Мона хлопает длинными ресницами, чуть отойдя в бок, чтобы не стопорить остальной поток студентов. Отойти приходится и Куну с Казухой, и первый оказывается зажат между ними. У него просто нет путей отступления. — Не думала, что вы, оказывается, общаетесь. — Мы не общаемся, — мрачно осведомляет ее Кун. Он сверяет Каэдэхару просто убийственным взглядом. Казуха, однако, улыбается ему добродушно: — Мне нужно провести социальный опрос касательно новогоднего празднества. — Это что-то типа журналистского репортажа? — интересуется Мона — она без лишних слов поддерживает созданную Казухой игру. — Да, именно. Доматываюсь до несчастных студентов, чтобы закрыть свои — в скором времени — прошлогодние долги. — Я бы ответила, но мне нужно сдать лабу по астрономии, — Мона со вздохом кивает на тубус с чертежами в своих руках. — Иначе лишусь стипендии. Я думаю, Кун вполне может тебе с этим помочь. — Схуя ли? — мрачно интересуется Куникудзуши, пряча руки в карманы. — Я на это не подписывался. — Да брось, Кун, Казуха не кусается. Ты же знаешь. — Ну, если только легонько, — очаровательно улыбается Каэдэхара. — Ну, да. Я думаю, тебе даже понравится, — согласно кивает Мона, похлопав Куна по плечу. Тот смотрит на нее исподлобья, взглядом загнанного зверя, и сквозь стиснутые зубы шипит: — Предательница. Мона легко целует его в щеку в ответ, а после быстро поднимается по лестнице, скрываясь за очередным пролетом. Казуха и Кун молчат какое-то время: они смотрят друг на друга, молчание звенит между ними недосказанностью. Кун очень напряжен — об этом говорит выпирающая на висках тонкая жилка и сведенные к переносице брови — и, честно говоря, Казуха знает, что он ему скажет. Это будет догий и утомительный процесс поиска информации. — Что бы Эи хотела на Новый Год? Кун бросает ему типичное «пошел нахуй» и разворачивается, выходя за дверь. *** Казуха, вообще-то, не сказал бы, что по природе своей — навязчивый человек; но иногда до людей приходится… доебываться. Близко, близко тридцать первое декабря. Казуха уже точно знает, кто будет на вечеринке у Мико, и народ, кажется, прибавляется с каждым днем все больше и больше. Кажется, будто приглашенные приглашают еще друзей, эти друзья приглашают и своих друзей, и, вообще-то, Каэдэхара уже запутался в этих хитросплетениях. Он точно знает, что и Аяку пригласили, а Аято по каким-то своим причинам _точно_ явится на сие мероприятие. Хочется спросить Аяку: знает ли ее брат, что там планируется? Казуху буквально разрывает от любопытства, и он решает поинтересоваться на обеде: — А что думает Аято насчет Яэ Мико? Аяка давится пудингом, но чинно и аристократично вытирает рот салфеткой. — Почему ты спрашиваешь? — Просто интересно. На самом деле, Казуха отменно пиздит. Казухе важно знать, что происходит вокруг него, важно знать, кто что думает и даже малейшее несоответствие портит или дополняет картинку. Казуха называет это «синдромом Томо», потому что после того, что произошло с Эи, он очень подозрительно относится к информации. Информация — ценный ресурс. С ее помощью можно перевернуть игру в абсолютно другое русло, и… Ну, ладно. Казуха просто любит собирать сплетни. Аяка аккуратно складывает салфетку. Пару минут размышляет, как бы ответить, и в итоге просто пожимает плечами: — Я не знаю, о чем он думает. Он мало со мной разговаривает на эту тему. Но я слышала, что однажды, когда они были на первом курсе, Яэ пошутила над ним. Ну, на одной из вечеринок. После этого Аято и слышать о ней не хотел. — А что насчет его соулмейта? — спрашивает Казуха. — Я к тому, что столько времени прошло. Оно хоть как-то проявляется? Аяка мрачнеет. Отчего-то Казуха понимает: для нее это очень болезненная тема, и, видимо, не то, что она должна рассказывать. Каэдэхара терпеливо ждет ее решения — разговор принимает более серьезные обороты, когда она все-таки одними губами шепчет: — У него ханахаки. С каждым годом все хуже и хуже. Слышится треск, и все будто замирает вокруг них. Аяка выходит из оцепенения первой, чуть наклоняется вперед, чтобы разглядеть, что происходит. Казуха тоже оборачивается. Эи стоит посреди столовой, у ее ног — разбитая посуда; ее руки дрожат, плечи — тоже. Она сжимает пальцами поднос, хотя это уже совершенно бесполезно, и старается сохранить свое равнодушное, абсолютно безучастное лицо. Эи кусает губы: ее аметистовые глаза потухают, огни заволакивает мутная пленка подступающих слез. Паническая атака. Яэ Мико, однако, выходит из оцепенения первой, и она поднимается из-за стола, осторожно берет подругу за руки. От этого действия Эи приходит в себя и опускает голову: темные волосы падают ей на плечи, закрывая лицо, пока Яэ что-то тихо говорит подоспевшей уборщице. Вероятно, извиняется. Эи будто хочет стать меньше, Эи будто хочет исчезнуть, раствориться над потолком сигаретным дымом, оказаться где угодно, но только не здесь, среди толпы студентов, смотрящих на нее, смотрящих пристально, осуждающе, потому что слух, который пустил Томо, все еще существует призраком и вертится на злых языках. Казухе становится тошно от этого, и он отодвигает стул, чтобы подойти к ней, но ловит предостерегающий взгляд Мико. Она жестом говорит ему остаться на месте, пока уводит Эи прочь из столовки. Возникшая тишина давит на сознание: Казухе кажется, будто все студенты смотрят в спину уходящей Эи, и молчание в до этого шумном помещении звенит над потолком и закручивает в узел нервы. Нервы Казухи натянуты — вот-вот лопнут — но этого не происходит, потому что спустя секунду после ухода Райден все возвращается на круги своя. С пола исчезает разбитая посуда. Ничего не напоминает о недавнем инциденте. — Знаешь, — среди этой кутерьмы оживает и Аяка, будто застывшая до этого стеклянной скульптурой, — мне ее даже жаль. — Нет, Аяка, — Казуха качает головой, пытаясь справиться с собственной тревогой. — Это не то. Не то, что нужно Эи. — Мне интересно, с каких пор вы стали настолько близки, что называете друг друга по именам. Казуха не отвечает. Ему хочется курить. *** Было еще кое-что, что после себя оставил Томо — помимо всепоглощающей пустоты и недосказанности. Это был кот. Томо любил котов, и эта любовь передалась Казухе заразной по венам. Так всегда бывает, когда ты слишком близко общаешься с человеком — волей-неволей перенимаешь даже его привычки. Или Томо просто навязал Казухе свою любовь? Каэдэхара не уверен, да и разбираться в этом ему пока не хочется: вместо этого он приютил кота Томо в своей квартире, и по обыкновению, после универа, прикармливает бездомных — они всегда это делали с Томо вместе. Сегодня — двадцать четвертое. Кун оказался крепким орешком, он стойко выдерживал Казуху на протяжении нескольких дней и не раскололся — хотя, самому Каэдэхаре немного не понятно, почему он просто не может ответить на вопрос. Это же не какая-то вселенская тайна, не государственный секрет, и от этого ничего не будет — но Кун лишь надменно фыркал в ответ и старательно Казуху игнорировал. Вчера он не пришел в универ. Сегодня — тоже. Пушистые клубочки ютятся у него под ногами, Казуха гладит рыжего кота и чешет за ушком, пока тот утробно мурлычет. Казуха прикидывает варианты: если не получается через Куна, придется просто угадать с ее предпочтениями. Или спросить напрямую. Жаль. Казухе хочется Эи именно обрадовать, сделать что-то такое, из-за чего она улыбнется, но не натянуто, не печально, а действительно искренне, чтобы показать, как она рада. Казуха вспоминает улыбку Эи, когда была жива Макото, и на душе становится печально. Слышатся шаги — подходящего выдает скрипучий снег. Сегодня морозно, и Казуха выдыхает облачко пара, когда оборачивается. — О, — вообще-то, Казуха удивлен. Правда. — Какие люди. Ты опоздал в универ, кажется, на целые шесть пар. Пришел дать мне комментарий? — Иди нахуй. — Информативно. Кун топчется на месте, у него расстёгнута куртка и небрежно висит шарф. Моны на него не хватает; Казуха молчит, наблюдая, как коты заинтересованно поглядывают на новое лицо в их окружении. Особенно смелые, приученные к ласке, подходят к Куну ближе и садятся напротив, глядя на него глазами-бусинками. Казуха уверен, что Куникудзуши проигнорирует их, однако он тоже садится на корточки, чтобы погладить. Один из котят особенно заинтересовывается кисточками на его шарфе. — Так зачем ты пришел? — интересуется Казуха. — Нет, правда, занятия давно закончились. Тут больше нечего делать. — Я забираю Эи с очередной конференции, — сухо отвечает он. — Но она еще не закончилась. Решил прогуляться, пока время есть. — Оу, — Казуха неловко хмыкает. — Надо же. Надо было прийти и послушать ее выступление. — Не думаю, что тебе было бы интересно слушать о том, как регулируется региональное судоустройство. Это очень муторная и скучная херня. Я уже наслушался, когда она репетировала дома. Казуха решает не спорить. Он наблюдает, как Кун играет с котенком: тот пытается поймать коготками кисточки на его шарфе, но все не дотягивается. Каэдэхара вспоминает: считается, что животные не тянутся к плохим людям. — Твой вопрос изначально был глупым и бессмысленным, — вдруг говорит Кун. — Не важно, что ты ей подаришь — ценность подарка заключается в том, кто его дарит. Эи обрадуется любой безделушке, которую принесешь _ты_. Я удивлен, что ты этого до сих пор не понял. Казуха молчит, переваривая сказанное. Эи все равно, главное, чтобы подарок был от _него_? Он, Каэдэхара Казуха, выступает в главной роли в этом действии? Значит, он нравится Эи? Или он дорог Эи? Или… может… Как-то все резко переворачивается с ног на голову. Кислорода как будто не хватает; Казуха чувствует, как краснеет, но краснеет не от мороза, хотя, даже так, из-за зимы наверняка никто не поймет истинных причин. Ну, кроме Куна; он строит рожу, картинно закатывая глаза, и говорит: — Боже, какой же ты влюбленный идиот. — От влюбленного идиота слышу, — парирует Казуха и, прежде, чем Кун успевает ответить, переводит тему. — Почему сразу мне не сказал? Я бы отстал и не доебывал тебя целых две недели. Кун будто о чем-то задумывается и смотрит на него нечитаемым взглядом. Один из котов пытается забраться ему на колени, но вместо этого Куникудзуши берет его на руки: и тот сворачивается клубком, утыкаясь мордочкой ему в куртку. — Боюсь, что у нее появишься ты, и она забудет о моем существовании. Казуха моргает. Он ослышался? — Оставит также, как и отец с Макото. Только Макото ушла случайно, а отец целенаправленно хотел исчезнуть, прихватив с собой мать. Иногда мне кажется, что меня может оставить и Мона. Все время ищу подвох в ее действиях, даже в словах. Я понимаю рационально, что это нездоровая фигня, но иной раз навязчивые мысли об этом не отпускают. Наверное, я ее недостоин. Кун отпускает кота для того, чтобы вытянуть из кармана пачку сигарет. Он чиркает зажигалкой несколько раз, но газ не идет. — Люди думают, что смерть — это конец жизни, но, на самом деле, это ее часть. Просто в этом случае человек _действительно_ уходит навсегда. Его не найти и не вернуть. Это как оборвать все связи, сменить имя и переехать в другую страну. Среди миллиарда людей невозможно найти нужного. — Эи не умрет от моего подарка. — Да. Она уже умерла. Зимой темнеет рано, над их головами вспыхивают приглушенные огни фонарей. Город украшен к предстоящему празднику: на лицо Куну падают красный, желтый и зеленый от цветных огней магазинчика неподалеку, и Казуха молча достает из кармана зажигалку. Щелкает; Куникудзуши прикуривает, тоже молча, и коты отходят от него подальше. Животным не нравится запах табака. И Кун, вообще-то, прав. Вместе с Макото Эи потеряла и частичку себя, Казуха понимает это, как никто другой; часть Эи осталась там, закопанная вместе со своей сестрой, в закрытом гробу под символичным крестом, часть Эи растворилась вместе с ней среди человеческих слез, и Куну, вообще-то, тоже больно, в том числе и от этого. Больно терять свою сестру — смотреть, как она проходит сквозь пальцы, смотреть на то, как она с каждым днем становится все эфемерней, призрачней — ее как будто бы и не существует больше. Той Эи, сильной, справедливой, больше нет; осталось лишь то, что когда-то могло ею называться. Пустая оболочка, и то ее все норовят забрать. Куну страшно, что его покинут единственные близкие люди, и при этом он рационально понимает — это неправильно. Эи заслуживает быть счастливой и заслуживает быть нужной еще кому-то. Заслуживает улыбаться, как раньше. Заслуживает помощи. Эи — не вещь, и не та, за которую нужно бездумно цепляться. Кун должен перебороть и пересилить этот страх одиночества. Если не помогают таблетки — значит, поможет кто-то другой. — Ладно, Кун, — Казуха вздыхает, пытается ободряюще улыбнуться. — Даю тебе честное пионерское, что не уведу у тебя твою любимую старшую сестренку. Кун смотрит на него так, будто собирается уничтожить прямо здесь и сейчас: — Еще одна подобная фраза, Каэдэхара, и я тебе втащу. *** Тридцать первое декабря искрится бенгальскими огнями, дышит предпраздничной суетой. День Казуха проводит в прострации, вечер будто бы проходит сквозь него, а ближе к девяти часам он оказывается в доме Яэ Мико. Казуха не помнит, как дошел, и, честно говоря, уже не помнит, сколько стаканов выпил за компанию с Горо, который удивительно сильно нервничал, когда на горизонте появлялся местный клоун под именем Аратаки Итто. Справедливости ради: каждая вечеринка с ним заканчивалась просто невообразимо феерическим пиздецом. Яэ Мико встретила его немного навеселе. Или много, это уже как посмотреть: хорошо, что она держалась на ногах, она коротко объяснила ему, где что находится, но не сказать, что в шуме музыки Казуха смог хоть что-то запомнить. Ладно, он пиздит. На самом деле, запомнил, но далеко не планировку ее огромного дома. — Какая чудесная встреча! Если пришел ты, значит, с вероятностью в девяносто процентов придет и Эи, — сказала тогда Яэ, и, вообще-то, Каэдэхара ухватился за эту фразу, как за спасательный круг. — Как же чудесно! Жаль только, что придет она не ради меня, а я так старалась приготовить для нее любимые данго… — Что-что ты сказала? — Казухе показалось тогда, что он ослышался, но Мико не повторила — она вообще, можно сказать, забыла, о чем они вели беседу и весело плеснула ему в стакан водки. И сейчас он сидит на диване в окружении пестрой разношерстной толпы и считает про себя цвета от гирлянд. Красный, желтый, зеленый. Ему кажется, будто свет от них преломляется, и он становится тусклее, и музыка будто слышится через подушку, а еще кто-то щелкает пальцами у него перед носом, и когда Каэдэхара поднимает взгляд, то узнает лицо местного Сказителя. — Пиздец, дружище, ты, походу, нахуярился просто в щи. Сколько ты здесь? — Да я сам не знаю, — Казуха рассеянно хлопает глазами, и Куну приходится сесть рядом с ним, чтобы услышать его. — А сколько времени? — Почти одиннадцать. Казуха задумчиво кивает самому себе. Он помешивает жидкость в своем пластиковом стаканчике: от светодиодных лент ему кажется, будто водка приобретает синий оттенок. — Что ты пьешь хоть? — второй вопрос, который посещает Каэдэхару — что здесь делает Куникудзуши. Райден-младший, почти также, как и Эи, не особо любит большое скопление людей, и он вроде бы ясно дал понять, что никуда идти на Новый Год не собирается. Казуха также рассеянно пожимает плечами. — Сам не знаю. Стакан мне отдала Яэ. — Нужно быть либо безрассудным глупцом, чтобы принять что-то из рук Яэ Мико, либо бессмертным, как Эи, — Кун затягивается ашкой и выпускает густой дым. Казуха слышит нотки мяты. — Абсолютно теми же качествами обладают люди, которые просто пришли на ее вечеринку. — Мону пригласила ее одногруппница, которая тесно общалась с Яэ, — объясняет Кун и кивает куда-то в бок. Казуха наклоняется через спинку дивана, замечая, что у столика с закусками действительно стоит Мона в компании с какой-то незнакомой девушки. — Ее зовут Лайла, кажется. — И ты, как верный рыцарь, решил не отпускать свою девушку одну в нору страшной и хитрой лисицы, — насмешливо тянет Казуха, абсолютно игнорируя злобный и тяжелый взгляд Скарамуччи. — Просто не хочу оставлять ее одну в этом сборище недоумков. Даже если ты из них — самый адекватный. — Воу, это что, комплимент от Куникудзуши Райден? Я отмечу этот день красным в своем календаре. — Тебе, видимо, нельзя пить. Ты становишься очень развязным и острым на язык. — Все мы не без греха. Ну, да. Вообще-то Казуха обычно не пьет — так уж сложилось. Отчасти это из-за того, что раньше приходилось кантоваться на подобных мероприятиях как минимум ночь, а для этого важно сохранять здравый рассудок. Да и, честно признаться, Казуха в принципе равнодушно относится к алкоголю — просто сегодня какой-то… очень странный день. Вдруг у коридора начинается какое-то копошение. Казуха замечает, как настораживается Сара, до этого вполне себе спокойно общавшаяся с Кокоми, и некоторые взгляды устремляются к источнику нарушения спокойствия. Со второго этажа спускается Яэ Мико, за ней — Аято; Казуха не сразу соображает, что они могли бы делать вдвоем, да и мысли об этом как-то улетучиваются, когда Мико, всплеснув руками, радостно восклицает: — Пришла! О н а пришла. Дверь тогда открывает Тома — он просто находился рядом — и почти сразу же, молча, удаляется обратно к Аяке. Мико скрывается за углом, встречая ее и у Казухи внутри будто все переворачивается. Он еще не видит ее, даже точно не знает, действительно ли это она, но чувствует, как останавливается его сердце и кровь начинает набатом стучать в висках. Бум-бум. Бум-бум. Как звон колокольни, громогласное предупреждение о надвигающейся катастрофе. Эи будто цунами: настигает стремительно, и убежать от него не сможешь. Волна накрывает с головой, и только потом ты ощущаешь, что и не море это вовсе. Это взрыв, взрыв шаровой молнии, и тебя впечатывает в стенку вместе с остатками адекватности. Кровь приливает к вискам, когда она появляется в зале. И — удивительно! — с ее появлением все становится, как прежде, хотя Казухе казалось, что к ней будут прикованы все взгляды. Также громко ревет музыка, кто-то пьет на спор, кто-то чокается бокалами, и кто-то бьет на брудершафт, свет хаотично падает на лица, слепит глаза, и в этот хаос Эи вписывается весьма успешно. Казуха видит, как она отдает Яэ подарочную коробочку с аккуратным розовым бантиком, и подруга горячо целует ее в щеку. Они о чем-то разговаривают; на Эи черное платье с длинными рукавами, но вырез специально такой, чтобы оголить плечи; Казуха замечает острые ключицы и тонкую цепочку с кулоном; на тонких длинных пальцах — серебряные колечки, и волосы непривычно струятся по плечам. Они у нее длинные, темные и очень, очень красивые — Казухе чудится, как он проводит по ним пальцами и вплетает кленовые листья по весне. По весне цветет сакура, апрель дышит в спину, и пахнет сливами и совсем немного — жасмином, и… … кто-то настойчиво пинает его в бедро. — Рот закрыл и попиздовал нахуй, — шипит Кун на его недовольный взгляд. — Что вылупился? Ты похож на умалишенного придурка. Знаешь девочек с рожами ахегао под музыку «Сенпай»? Вот это ты сейчас. Зрелище пиздец жуткое. — Скарамучча, еще раз спизданешь что-то в таком духе, и втащу тебе уже я, — на самом деле, Казуха растерян. Он действительно так выглядел? Наверное, он бы и сам испугался, но показывать своего замешательства Куну нельзя. Глаза, впрочем, его сильно выдают — он постоянно косится на ведущих беседу Эи и Яэ, подмечая, что к ним присоединяется и Кудзё. — Какая посредственная пародия на меня! — очевидно, что в их перепалке преимущество было у Куна, потому что Казуха пьян и не особо соображает, что говорит и думает. — Кстати, послал я тебя не из вредности. Настоятельно рекомендую первым подойти к ней и поговорить. Ну, не знаю, о погоде, о том, какой жуткий сегодня гололед. Слюни только подбери. — А ты? — А я не собираюсь смотреть на твои попытки пофлиртовать с моей сестрой, поэтому я, пожалуй, отчалю куда подальше, — и с этими словами Кун действительно поднимается с дивана. — Надеюсь, ты прислушаешься к моему совету, иначе придется тебе весь Новый Год провести на этом диване в полном одиночестве. Аривидерчи. И, отсалютовав, Кун уходит в сторону Моны и Лайлы — удивительно просто для человека, не любящего в тусовки, он вливается в разговор, мягко притянув к себе Мону. Только спустя долгие три секунды Казуха соображает, что действительно остался один. Бессмыслица какая-то. Казуха облокачивается о спинку дивана и устало потирает переносицу, внутри разрываясь от сложных чувств, прямо как шестнадцатилетний юнец. Вообще-то, один он бы и так не остался: здесь Ёимия и Аяка, периодически мелькает Горо и он видел где-то даже знакомого Хейдзо. У него априори есть, с кем поболтать о том, о сем, о хорошей погоде и о блядском гололеде, и не обязательно для этого подходить к Эи. Проблема в другом — он хочет подойти, но отчего-то не может. Такое же чувство было, когда он не хотел идти к ней в самый нужный и ответственный момент, как будто прошлое удерживает его на месте. Томо слишком многое ему навязал: например, мнение о том, что Райден Эи заносчивая сука, Райден Эи не видит никого, кроме собственных амбиций, Райден Эи способна ходить по головам, и характер у нее дерьмовый, Райден Эи… — …Казуха? Он резко поднимает голову. В полутьме, в свете неоновых огней, глаза Райден Эи будто бы светятся аметистовым. Райден Эи снова оказалась на шаг впереди него. Снова оказалась лучше, чем о ней говорят — и первая подошла к нему, хотя сделать это должен был он. — Опять флешбечит? Казуха снова поражен тем, как легко она угадывает его состояние. Он сглатывает ком в горле. — Просто задумался. Эи садится рядом с ним и взглядом окидывает столик с выпивкой. Она смотрит без интереса, как будто реальность ее теперь почти не волнует. Весь ее образ в свете новогодних огней будто бы эфемерный — Казухе чудится, будто и не существует ее вовсе. — Извини, — Каэдэхара решает сказать хоть что-нибудь, потому что молчание между ними, кажется, способно длится вечность. Это не то, чтобы плохо, просто для этой ситуации — нежелательно. — Мне нужно было встретить тебя. — Все в порядке. Меня встретила Яэ, — она тянется к чистому пластиковому стаканчику и бутылке чего-то. — Я рада, что ты пришел. И удивлена, что пришел Кун. Обычно его не вытащишь никуда… — … как и тебя. — … как и меня. Казуха наблюдает, как она внимательно изучает бутылку. Потом ставит на место. Забирает виски. Наливает в стакан и выпивает залпом, даже не поморщившись — и Казуха понимает, что Эи и сама очень, очень сильно нервничает. Между ними снова молчание. Эи наливает себе еще и снова выпивает, пока молчание оседает пеплом где-то в легких. Казуха вспоминает слова Куна — он велел поговорить с ней хоть о чем-нибудь, и теперь Каэдэхара понимает, к чему это было сказано. Пока они молчат, Эи, в непривычной для себя обстановке, нервничает еще сильнее, переходит на градус побольше, и количество выпитого увеличивается. За неземной красотой скрывается густая, обволакивающая неуверенность в собственных действиях. Это — болезнь и проклятье прекрасных людей. — Эй, эй, — Казуха поспешно ловит ее руку, прежде, чем Райден залила бы в себя стопку скотча. От этого действия Эи вздрагивает и смотрит на него широко распахнутыми глазами — как будто Казуха сделал что-то запрещенное. — Давай проветримся? Прогуляемся вокруг дома, запустим фейерверки. Я одолжу у Ёимии. — Но скоро же двенадцать, — отвечает Эи. — Вот-вот куранты пробьют. — Запустим прямо в звон колоколов. Эи хмурится, будто бы недоверчиво, и бросает взгляд куда-то в сторону. Она будто ищет невидимую поддержку (поддержку Макото, вероятно), но не находит ничего, кроме огромной украшенной мишурой елки, и вздыхает. Она долго не думает. — Ладно. Пойдем запустим… твои фейерверки. *** Надо было завести беседу о гололеде. Нет, правда: когда они выходят из дома, Эи чуть ли не падает, просто ступив на землю. От алкоголя ли это, или из-за того, что вся заасфальтированная дорожка покрылась толстой коркой льда — не понятно; понятно только то, что у Эи каблуки, на которых удержать равновесие очень трудно, а в руках — бутылка виски, поэтому удержаться на ногах для нее — задачка со звездочкой. — Что ж ты к ней так присосалась? — Казуха сдерживает тяжкий вздох, когда Эи, вновь вернув себе равновесие, награждает себя очередным глотком. На самом деле, идея выйти на улицу уже не кажется ему такой хорошей. Эи тупо хлопает ресницами. — К кому? — К бутылке. — А… Кажется, она и сама не понимает, почему. Эи задумчивым взглядом сверяет остатки виски, и она явно погружается в себя, обдумывая свой ответ. Казуха решает прервать ее тяжкий мыслительный процесс и мягко касается локтя. — Смотри, тут есть качели, и рядом как раз нет машин. Думаю, идеальное место. Эи снова смотрит на него нечитаемо, но ничего не отвечает. Они спускаются вниз, к детской площадке, по виду — заброшенной: остатки снега говорят о том, что детей здесь не было, качели и карусели скрипят от любого движения. Относительно чисто только на лавках: когда-то их все-таки использовали. Казуха отходит дальше, решая самостоятельно установить фейерверки, и удивленно обнаруживает, что Эи идет за ним следом. Он думал, она останется в районе качелей, чтобы издалека наблюдать за раскрасившимся небом. Ну, как идет… — Дурацкие каблуки. И зачем я только решила их обуть? — Хороший вопрос, — туманно отвечает Казуха, выдыхая облачко пара. Они выходят на открытый участок — Казуха присаживается на корточки, чтобы закрепить фейерверк. — Томо говорил, что все девушки носят каблуки. Они — залог женственности. И я тоже должна их носить. — Да ну? — Казуха чиркает зажигалкой, но рука предательски дрожит. — И что еще он говорил? Эи отпивает виски из горла. — Что он меня ёбнет. Они молчат. Первой снова начинает говорить Эи. — Прости. Он все-таки твой соулмейт. Я не должна говорить при тебе такие вещи. — Я в норме, — Казуха, на самом деле, пока не понял, в норме он или нет, но кислорода ему вполне хватает — паничка не давит на горло. — Не подумай, что я его ненавижу и все такое… — В твоей ситуации ты имеешь право его ненавидеть, — Казуха оборачивается, чтобы взглянуть на нее. — Ты живой человек, а не робот с искусственным сердцем. Чувства иногда могут отличаться от рациональных мыслей, и тебе их нужно просто принять. Это твоя суть. Все люди могут и ненавидеть, и любить, так почему же ты должна отличаться от остальных? Эи не находится с ответом. Казуха замечает, как она опускает взгляд и переминается с ноги на ногу, и прямо сейчас она выглядит очень, очень потерянной — как будто одна-одинешенька осталась в целом мире, который никак не хочет ее принять. Казуха смотрит на часы — чрез несколько секунд двенадцать — поджигает фитиль и быстро отходит — тянет за собой Эи, отступая на несколько шагов назад и запрокидывает голову, наблюдая, как небо рассекает цветная полоска. Он запустил сразу несколько. Красный, желтый, оранжевый, синий и зеленый — все раскрашивается в яркие цвета, контрастом отражается на небе, и совсем на секунду Каэдэхаре кажется, будто на них, с неба, смотрят они. Умершие, покинутые люди, их лица теряются в красках этого мира и в искрах фейерверков, и лиц никак не различишь — но Казухе отчего-то кажется, будто Макото, наблюдающая за ними с того света, улыбается. И он переводит взгляд на Эи. Эи смотрит на небо, в ее аметистовых глазах наконец-то можно различить блики: они загораются, как загораются звезды и искры, в них отражается кристаллическая суть и незыблемая скорбь. Иногда для того, чтобы оправиться от потери, потребуется не мало времени, но сейчас, ровно в двенадцать-ноль-ноль, под гулкий радостный крик, доносящийся из дома, под бой курантов, находясь рядом с ним, Эи у л ы б а е т с я. Снова. Ее улыбка — ярче звезд. И пусть сама Эи со своей печалью находится за тысячи световых лет от него, кажется, будто одна ее такая улыбка способна осветить всю вселенную и согреть не хуже солнца. Эи улыбается, пока рукавом пальто вытирает подступившие слезы, и Казухе кажется, будто он может прочитать ее мысли. «Как жаль, что этого не видит Макото, да?» — Ну вот, а я хотел тебя порадовать, — Казуха посмеивается неловко, замечая, как Эи прячет свое лицо за каскадом темных волос. — Извини. Опять флешбечит? — Нет, — вдруг отвечает Эи. — Я просто подумала, что очень рада, что встретила Новый Год с тобой. У Райден Эи есть тысячи «но» в ее жизни — и, похоже, в этих «но» Казуха смог занять свое предначертанное место. — В Новый Год принято дарить подарки, — «только не молчи, да, Каэдэхара Казуха»? Он вытаскивает небольшую коробочку из куртки, и открывает крышку. — Не знаю, понравится ли. Но, если вдруг случится так, что ты возненавидишь меня, или окажешься на другом краю карты, я хотел бы, чтобы ты меня вспоминала. Казуха тянет руку к ее волосам — и на ощупь они действительно мягкие, шелковистые. Он закалывает прядь самодельной заколкой — лилия и веер, аметистового цвета, как ее глаза. Эи медленно поворачивает в его сторону голову. Казухе кажется, будто он растворяется в сирени ее глаз. Эи роняет бутылку. Она не разбивается, но остатки вылитого алкоголя окрашивает снег. Над их головами гремят фейерверки, и грядущий год обещает быть лучше, намного лучше, чем все остальные. Эи зажмуривается, когда Казуха ее целует.