Стерпится — слюбится

Тянулись дни, шли недели, сменялись месяцы. Промелькнуло шумное гулянье, отводины, разъезды к бесчисленным родственникам… Но и это закончилось. Потянулись один за другим размеренные, бесцветные дни, похожие один на другой… Первое время Евгения до дрожи боялась, что все-таки свершится то, от чего она сумела уберечься в брачную ночь. Спать не могла совсем. В своей опочивальне, заставив дверь сундуками, со страхом вслушивалась в тишину терема, все ждала, что вот раздадутся шаги, настойчивый стук в дверь… В конце концов, совершенно изведясь, в один прекрасный день потребовала, чтобы плотник Прохор приладил изнутри ее комнаты изрядную задвижку — и тот, рискуя навлечь на себя гнев барина, выполнил наказ молодой княгини, надеясь на излюбленное русское «авось»: может и пронесет грозу мимо, а и выпорют, так большое дело… Тем паче что Прохор был по гроб жизни благодарен княгине за то, что, уезжая из отчего дома, забрала с собой не только Палашку, но и про мужа ее не забыла, не желая разлучать супругов… Но время шло, а князь не спешил посещать свою жену — и наравне с облегчением княгиня неожиданно для себя испытала и совсем иное горькое чувство: не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, отчего сие происходит! У князя полон двор хорошеньких девушек и бойких молодок, уж найдется, поди, такая, что не откажется согреть барскую постель. А может, и не одна!.. Виделись они вовсе мало. Евгения, коротавшая дни на женской половине; князь, все время отлучавшийся по государственным делам да занятый хозяйственными заботами… Сталкивались разве что изредка поутру — за завтраком, который проворно накрывала расторопная дворня. Трапеза проходила по большей части в молчании — не считая разве что каких-то обыденных вопросов, в обсуждение коих вяло вступала Евгения, не испытывающая никакого интереса к делам этого совсем чужого ей дома, но опасавшаяся прогневить князя очередным свидетельством своего неподобающего поведения… Лишь однажды — как раз наутро после той плотницкой затеи, что верно должна была оградить княгиню от нежелательных посещений — лишь однажды наутро, когда после завтра князь неспешно пил яблочный узвар (Евгении ни еда, ни питье в горло не лезли), вдруг оказалось, что ее замысел, который она полагала тайным, хозяину прекрасно известен. Совсем как та история с пропажей невесты, которую так тщательно оберегали родители… Вот уж воистину, скрыть от него что-либо было безнадежной затеей!       — Что это ты выдумала, княгиня? — спросил он со своей обыкновенной легкой насмешкой. — В своих хоромах решила таиться, будто в стане врага? «А я и есть в стане… точнее, в полоне», — тоскливо подумала княгиня, не смотря на супруга. Сердце ее сжалось вновь от мысли, что сбежать из этого плена ей невозможно — невозможно и некуда! Да уж, наверное, легче бы было, окажись она в самом деле в заложниках у какого-нибудь лиходея — там хотя бы был шанс откупиться, перехитрить, сбежать… А от законного мужа разве сокроешься!..       — Не трону я тебя, — тихо сказал вдруг князь, неотрывно следя за ее лицом — как будто читал открытую книгу. — Не трону… Пока сама того не пожелаешь.       — Не пожелаю! — дерзко выпалила княгиня, забывшись, и вскинула голову, встречаясь с глазами мужа. Что-то странное мелькнуло в его лице — но понять, что именно, Евгения не успела.       — Ну-ну, поглядим, — протянул он насмешливо — таким тоном, как будто что-то предвидел, как будто догадывался о чем-то, заглянув в далекое будущее, недоступное ей — недоступное никому из смертных! И лишь тогда княгиня вдруг поняла, что такое искрилось в глазах супруга. Он смеялся над ней! Он смеялся над ней, как мудрый невозмутимый родитель насмехается над неразумным дитем, неспособным постичь какую-то простейшую истину, очевидную взрослому, — и знает, каково потом будет осознание чужой правоты! Вне себя, княгиня дрожащей рукой поставила на стол сосуд с нетронутым узваром, едва не расплескав содержимое. Щеки горели огнем. Немыслимо, совершенно немыслимо ей казалось вести такие бесстыдные речи — с ним, с этим совершенно чужим ей мужчиной, смотревшим на нее так… так, как не смел еще ни один!       — Что такое, княгиня? — заботливо вопросил Иван, когда Евгения медленно, степенно, старательно сдерживая невесть откуда взявшееся бешенство, поднялась из-за стола. — Даже не отведала ничего… Каша невкусная, узвар кислый, али еще что не так? Евгения лишь стиснула зубы, без труда уловив снисходительную издевку, которую супруг и не старался скрывать. Выпрямив плечи, бесстрашно встретилась взором с мужем — и казалось, при пересечении этих взглядов разве что искры не посыпались во все стороны, как от яростно скрестившихся мечей!       — В чужом дому и мед горчит, — процедила княгиня сквозь зубы и лишь затем величественно выплыла из столовой, пряча довольную усмешку, мелькнувшую на губах. Каким-то необъяснимым, свойственным лишь женщине чутьем догадываясь, как сильно уязвят мужа эти слова.

***

Князь Булатов умел терпеливо ждать. С юных лет скитаясь в походах, одолевая любые преграды, будь то выжженные солнцем пустоши, неистово штормящие моря или глухие чащобы, порой не видя не то что еды — даже воды, подолгу выжидая в засадах или стремительно врываясь в самое пекло боя, он с каждым годом (а на воинской службе иной год идет за три, а то и за пять!) учился претерпевать, преодолевать все. Иссушающую жару и невыносимую жажду, лютый холод и длительный голод, зрелища смерти своих товарищей и даже пытки… Выдержать можно практически что угодно — если знаешь, во имя чего сие надобно, это князь знал доподлинно… Вот и сейчас ему оставалось лишь ждать. Не торопить события, следуя всем известной пословице, что спешка обыкновенно оборачивается лишь насмешкой тому, кто подгоняет судьбу… Ничего, говорил себе Иван, время все лечит, уйдет из мыслей, из сердца супруги ее былой воздыхатель, а там, кто знает, и на законного мужа она соизволит посмотреть совсем иначе. Пообвыкнется, перестанет дичиться, а там, глядишь… Еще одним событием, которое вольно или невольно должно было сблизить их, оказалось задуманное князем небольшое путешествие — объезд всех владений, в которых и молодая княгиня теперь могла считаться полновластной хозяйкой. А князь на своем опыте убедился не раз, что совместная дорога сближает людей ничуть не меньше, чем всевозможные затруднения и опасности. И хотя за все время пути они перекинулись едва ли десятком слов, Булатов нисколько не унывал. Да и грех было унывать в такую ясную теплую погоду, когда с чистого безоблачного неба светило яркое, но вовсе не палящее солнце, ласково шелестела листва придорожных берез, где-то невдалеке шумела река… Застоявшийся Ветер, быстрый, легкий аргамак, нетерпеливо перебирал ногами, норовя пуститься вскачь — видать, соскучился по бешеным гонкам на поле брани. Но князь, твердой рукой натянув поводья, без труда усмирил буйного скакуна, который беспрекословно слушался хозяина, его единственного не смея выбросить из седла. К полудню, устроившись на тихой опушке, немного передохнули, перекусив чем Бог послал и отведав прохладного квасу. Княгиня вроде бы даже как-то оживилась после темной духоты кареты, щурилась на солнце, как пригревшийся котенок, с любопытством оглядывая тихий тенистый лес, разрезанный неглубокой, но весьма студеной речкой. Князь без труда догадался, что княгиня не прочь сейчас окунуться в прохладные волны, освежиться после долгого пути, но озвучить свое желание не решается. Неужто боится, что супруг напросится вместе с нею? Иван, конечно, не отказался бы поплескаться в холодненькой водичке, да еще и в столь приятной компании, но… не время покуда. Ничего не стоило спугнуть и без того настороженную, во всем видевшую подвох супругу…       — Эй, Митька! — крикнул князь, легко поднимаясь. Кучер, торопливо дожевав краюху хлеба, обернулся с козел, ожидая указаний. — Напои-ка лошадей, небось умаялись с дороги. Да сходи в деревню, еды какой-нито раздобудь, у нас припас уже на исходе… Нет, погоди, — прибавил тут же, когда Митька уже соскочил с козел. — С тобой пойду, разомнусь хоть немного… И, бросив на княгиню лукавый взгляд, которого обрадованная супруга и не заметила, увлек кучера за собой к тропинке, ведущей к деревне. Прогуляться пешком после долгой езды верхом и впрямь не мешало…

***

Евгения неспешно выбралась из воды, с наслаждением ощущая, как на кожу ложится ласковое солнечное тепло. Дорожная пыль стерлась с тела, вымылась из распущенных волос — даже дышать как будто стало легче. Княгиня даже невольно поблагодарила мужа, которому приспичило пройтись и оставить ее одну — одну, не считая верной Палашки… Скоренько накинув на себя рубаху, Евгения оглянулась, нахмурившись: Палашка, окунувшаяся первой, должна была уже быть тут, принеся хозяйке чистое платье, однако присутствия верной прислужницы почему-то не наблюдалось. Княгиня, рассердившись (стоит тут в одном исподнем, а крепостной и след простыл!) хотела уже громко позвать нерасторопную девку, но так и замерла, услышав топот копыт. Откуда-то с противоположной стороны леса приближался всадник! И, судя по всему, не один: доносилось взбудораженное конское ржание, чьи-то нахальные голоса, громкий смех… Княгиня в растерянности притихла за редким ивняком — скрыться было некуда! До воды далеко, в скудных ветвях не спрячешься… Вот позор-то! В непотребном виде, простоволосая, почти в чем мать родила — перед толпой бравых молодцев, решивших в неурочный час не то коней напоить, не то самим освежиться… Евгения отпрянула к ивам, надеясь, что нечаянные купальщики проедут хоть чуть-чуть мимо, не заметив ее, а там уж тихонько, бочком-бочком поди и удастся выбраться отсюда да прошмыгнуть к карете, не осрамившись… Слава Богу, князь сего балагана не видит, вот бы смеху-то было!.. Это была последняя мирная мысль, мелькнувшая у княгини. Конское ржание раздалось уже совсем рядом, затем чья-то рука отодвинула ветви — и Евгения лицом к лицу столкнулась с всадником — судя по ярким глазам и бойкой повадке, совсем еще юным, дерзким молодцем. Однако то ли потрепанный его вид, то ли заросшее лицо, то ли какая-то звериная, явно исходящая от него опасность заставили княгиню отшатнуться — и если бы не сильная нахальная рука, ухватившая ее за талию, Евгения непременно плюхнулась бы в воду на потеху незнакомцу и его приятелям.       — Вот так пожива нам досталась, братцы! — воскликнул он весело, так и шаря глазами по всем статям княгини — а та, залившись краской, вновь вспомнила, что почти не одета…       — Русалка, поди! — заржал кто-то совсем по-лошадиному. — Дева речная! Гляди, Карпуха, утащит на дно, да и… — и прибавил такие соленые словечки, что у княгини вспыхнули уши.       — Ништо! — разудало хохотнул тот, кого называли Карпухой. — С такой я и сам бы на дно морское, ежели приласкает! Приласкаешь, красавица? — обратился к Евгении, хищно ощерившись. Княгиня невольно попятилась, не в силах вымолвить ни слова — не то что спокойно и твердо попросить, вернее, потребовать оставить ее в покое. Медленное и страшное, до нее дошло осознание — что за одетые вразнобой вооруженные люди шатаются по чащобам, выискивая «поживу»… Разбойники! Лесные разбойники!..