***
… Чего мы хотели, То мы и сделали: Из дежки — лепешки, Из муки — пеленешки, Из девки — молодицу.
Ловкие пальцы свахи переплетали распущенные волосы на две косы, пока девушки исполняли очередную припевку. Евгения, на миг очнувшись от своей полной безучастности, невесело подумала о том, что маменька, наверное, довольна своими трудами: сколько народных средств было испробовано, сколько заговоров читано-перечитано, чтобы коса у дочки вновь отросла как можно скорее… Не хотелось бы княгине опозориться перед всем честным народом, когда невесту поведут к венцу почти безволосую… Туго закрученные косы легли вкруг головы, прикрытые дорого украшенным повойником, следом легло на волосы тончайшее, расшитое золотыми нитями шелковое покрывало — и опустили наконец плотный занавес, скрывавший сидевшую на другом конце стола невесту от жениха и гостей. В очередной раз, взяв из рук держальника поднос с осыпалом, сваха принялась разбрасывать хмель, пшено и монеты, пока младший дружка разносил гостям вышитые невестой ленты, караваи и нарезанный сыр. Суетились в дверях дворовые, шныряли по столовой, поднося гостям кушанья; совсем развеселившись, шумели и переговаривались между собой присутствующие, зараженные небывалым весельем. Да, князь Булатов не поскупился на свадьбу, вопреки обыкновению не желая устраивать скромное торжество, как полагалось вдовцу, затеяв вместо этого пышное гуляние, в очередной раз надеясь угодить молодой невесте… —… Что-то молодая нынче совсем не весела, — услыхала Евгения тихий шепоток. — Вот когда князя Василия женили, невестушка так и сияла, что червонец золотой, хотя по обычаю убиваться бы надобно… — А чего бы ей убиваться? — возразил кто-то тоже втихую, опасливо. — Вековуха, а такого молодца отхватила! — Дурной ты, Митька, это сам Василий, почитай, жар-птицу за хвост ухватил, как оженился, так будто у Христа за пазухой, в хоромах тишь да гладь и дом полная чаша, сам при дворе государя службу несет и горя не знает. Не иначе ворожит ему супружница-то… Далее Евгения уже и не слушала, о чем бормотали за столом, вновь охваченная тяжкими, мучительными думами. Как же так, где это видано, чтобы человека, пусть и девку, но все же дочь родную, сбывали с рук, будто скотину? Неужто такая бабская доля на всем белом свете — не за того замуж идти, кто сердцу люб, а за того, кто накормит сытней да оденет теплее? И впрямь — как животину бессловесную, не спросясь, лишь бы голода да нужды не знала и приплод в положенный срок давала… Евгения так закусила губу, что аж больно стало — но рыдать и причитать себе не позволила. Она, как-никак, дочь боярская, а не девка безродная, чтоб на весь мир себя на посмешище выставлять. В прошлом годе, когда выдавали замуж дочку купца Калашникова Дарьюшку, та, бедная, так кричала и плакала, будто ее не венчаться вели, а на верную смерть. Да это, почитай, то же самое, ведь выдавали ее за старого боярина Лопухина, которому шестой десяток сравнялся — это против шестнадцати-то лет молодой невесты… Евгения почувствовала на себе взгляд сидящего рядом супруга и вся изнутри будто сжалась — а сердце так и затрепыхалось в груди, точно птица, пойманная в силки. Хотя молодая барыня и сама себя ощущала, как будто ее всю сетью опутали, связали, обезволили — не выбраться, не упорхнуть… Да и куда бы? Нет у нее теперь ничего, ни отчего дома, ни вольной воли. Лишь муж постылый, но венчанный — а что перед Богом свято, то ничем не будет порушено. Не о том ли она раздумывала в ту снежную ночь, сбежав с дорогим ее сердцу Григорием, уверенная, что не найдется такой силы, что сможет их разлучить?.. Их-то и разлучила судьба-злодейка, бросив измученную, истерзанную сердцем княжну во власть немилого, чужого, противного ей супруга вместо того, кто был ей так дорог… — Боязно? — тихонько спросил князь, чуть склонясь к ней и своей рукой касаясь длинного рукава ее тончайшей шелковой рубашки. — Да ты не пугайся, княгиня, я тебе ничего дурного не сделаю… Хороший муж не тот, кто жену в страхе держит, а тот, кого жена сама слушается… Евгения лишь ниже опустила голову, глядя на узорную скатерть, заставленную всевозможными кушаньями. Сама она не то что кусочка проглотить не могла — даже хмельного отпить, да и не полагалось: хмелеть молодым нужно не от вина, а от поцелуев, да и от яств воздерживаться, дабы недобрые люди порчу не навели. Рука у князя оказалась теплая, тяжелая, сильная — и Евгению так и бросило в дрожь. Припомнилось, что, ничуть не стыдясь и нескромно хихикая, сказывала тайком Палашка, на Покров только вышедшая замуж — и у новобрачной душа в пятки ушла от мысли, как эти руки да к ее девичьему телу… «Не дамся! — яростно решила молодая княгиня. — Хоть бей, хоть режь — не дамся!..» Вновь отворились двери — и толпа прислуги торжественно понесла перед собой тяжелые блюда с жареной птицей. Верный знак, что гостям пора и честь знать, молодым нужно отправиться почивать: «Тетера на стол прилетела — молодушка спать захотела»… И кого печалило, что «молодушке» ножом по сердцу одна только мысль, что придется делить ложе с ненавистным ей мужем… Тут же поднялся Борис Андреевич, уже изрядно хмельной и веселый, обращаясь к отцу невесты: — Благослови вести молодых почивать! «Не-е-ет!» — безмолвно, но отчаянно прокричала княгиня, невидящим взглядом уставившись туда, где сидел отец. Если бы нашлись, если бы только нашлись у нее какие-то силы… Сорвала бы с себя это треклятое покрывало, промчалась мимо опешивших гостей, выскочила бы из сеней на улицу, взлетела на первую попавшуюся лошадь… И поминай как звали! Где жена? Нет ее! Ищи-свищи ветра в поле! Но эта бесплодная борьба, эти споры и препирательства с родителями, отчаянные выходки, напрасная попытка бегства… И долгие дни заточения до самой свадьбы, как и обещал отец… Все это измотало, измучило княжну, будто вытянуло последние силы — и осталась лишь глухая, черная, отупляющая безразличность к происходящему, не покидавшая ее ни на день — ни за всеми приготовлениями к свадьбе, ни на девичнике, сопровождаемом тягостными, тоскливыми песнями, ни в бане, откуда мрачная, недобрая сваха Егоровна вытолкала развеселившихся подружек и, сурово поджимая губы, долго объясняла будущей жене, в чем ее назначение перед мужем… И лишь теперь, осознавая, что ей никуда не деться, не сбежать от самого страшного, отвратительного и безысходного, Евгения встрепенулась, неведомо откуда найдя новые силы к сопротивлению. «Не дамся!» — вновь тяжелым мучительным звоном отдалась в голове все та же мысль. И, поймав на себе спокойный и ласковый взгляд князя, который сейчас, соблюдая приличия, не смотрел на нее с прежней неприкрытой бесстыдной жадностью, княгиня с силой зажмурилась, набираясь решимости. Так поступали многие и многие невольницы, силой уведенные в полон на потеху поганым иноверцам и не желавшие подвергаться позору и поруганию… Так будет и с нею: если он только к ней прикоснется… Если он только к ней прикоснется, она найдет способ лишить себя жизни, но ему не достанется… Ни за что не достанется… Пусть и ценой страшной гибели… Отец, не подозревавший о чудовищных думах любимой дочки, о ее нестерпимых муках, о страшном ее решении, отвечал дружке также весело, лишь парой слов обрушив княгиню в пучину темной ледяной беспросветности: — Благослови Бог!..