Стерпится — слюбится

Масленая неделя неумолимо подходила к концу. Еще шумели ярмарки, кружили хороводы, пеклись блины — но эта лихорадочная веселость была последней, отчаянной, догорающей, как праздничный костер, на котором полагалось сгореть чучелу Масленицы. Неведомо, какими словами, какими уговорами мать сумела убедить отца съездить в последний масленичный день в село к родне — повидаться, погостить, проводить зиму… Как-никак, это для Евгеньюшки последний праздник в девичестве — а выйдет замуж, уедет к супругу, там уж иные печали да заботы пойдут, не до гуляний… И задумка матушки до поры до времени удалась — княжна даже успела забыть обо всех печалях и горестях, закружившись в этот водоворот шального веселья, игрищ, песен и плясок, ярмарочной суеты… Тем горше оказалось вынырнуть из этой бесшабашной веселости, вспомнив о том, что так угнетало, пугало, тревожило. Пока неспешно продвигались по наезженной дороге обратно на окраину, к усадьбе родственников, с нетерпением поджидавших гостей, Евгения притихла в санях, безрадостно провожая взглядом редкие домишки, громады сугробов, высокие величественные сосны… И с горечью спрашивала себя, что же пошло не так, почему очередная ее уловка не сработала вновь. А она-то ждала, что князь, прознав о том, что его невеста порченая, примчится со скандалом и отречется от гулящей девки, которую родители не смогли воспитать должным образом в благочестии и страхе божьем… Да она бы любую свару, любые проклятия, даже колотушки бы вынесла, да что там, реши отец ее в монастырь сослать — и на это бы согласилась, не ропща, лишь бы не стать супругою этого бесстыжего блудодея! Но он вновь, в который уж раз, ухитрился порушить ее планы своим совершенно необъяснимым для нее поведением… Как привороженный, ну ей-богу!.. Деревья сомкнулись теснее, зато жилые строения пропали совсем. И словно неведомое чудище, заснувшее посреди рощицы много веков назад и успевшее покрыться мхом, показался некогда богатый дом ведьмы Архиповны — давно уже запустелый, заброшенный, наводящий ужас на всю округу. Ребенком, бывая летом в гостях у тетки и дядьки Демидовых, Евгения вдоволь наслушалась всяких страстей про древнюю бабку, что когда-то жила неподалеку, давно утратив и семью, и детей, и коротавшую свой век в одиноком обветшалом жутком жилище. Поговаривали, что Архиповна за ведьмовскую науку продала черту не только свою бессмертную душу, но и жизни, и души близких — оттого и осталась одна на всем белом свете, творя свое черное колдовство… Дом Архиповны и при ее жизни-то за семь верст обходили, даже при сильной нужде не упрашивая ведьму о помощи, а уж после того, как на следующий день после ее смерти в избе вдруг ни с того ни с сего полыхнул пожар, и вовсе почитали сие место проклятым. И даже самые шалопутные, отчаянные мальчишки со всей округи на то место никогда не совались — боялись «чертова логова». Да если бы и сыскался такой смельчак, чтобы не только влезть в проклятый двор, но и ноги оттуда унести, маменька с папенькой потом так бы отделали, что неделю присесть бы не смог… Уж давно остался позади и лесок, и почерневшие, гнилые, источенные огнем и временем строения, а Евгения все ежилась, плотнее запахиваясь в шубу и боясь посмотреть назад — как будто злые духи, нашедшие пристанище в логове старухи-колдовки, могли вдруг вырваться на свободу… Когда сани уже подъезжали к добротно сколоченным воротам усадьбы, Евгения зачем-то оглянулась назад, хотя проклятое место уже давно скрылось из виду. Мысль, пришедшая совершенно внезапно, в первое мгновение вызвала ужас — но тут же промелькнула и другая, бесшабашная, смелая: «А вдруг и выйдет что?..» Недавние слова маменьки про Васькину жену Маргариту, которую первое время почитали ведьмой; теперь вот развалины колдовских хором… Жуткая, жуткая затея пришла в беспутную, беспокойную голову неугомонной княжны! Но вместе с тем, воспылавшая очередной отчаянной надеждой, Евгения решила, что если и это опасное, сверхъестественное средство ей не поможет… Тогда, наверное, не поможет уже ничего!

***

Страшно было — аж жуть! Даже скрип снега под шагами в вечерней тиши казался пугающим, а уж когда откуда ни возьмись с оглушительным карканьем взвилась в небо стая ворон, у княжны и вовсе сердце в пятки ушло. Но как бы ни холодил страх, как бы ни было жутко от каждого шороха, Евгения упрямо двигалась вперед — к видневшимся между ветвей развалинам. Зловеще ухая, заплескал крыльями филин, тараща круглые желтые глаза из своего укрытия в дупле. А в остальном же вокруг царила прямо-таки мертвая тишина — неживая, леденящая, как на кладбище. Ущербный, почти истаявший месяц светил тускло, словно бы нехотя — и оттого темный, неприветливый лес казался совсем уж мрачным. Одна только отрада: убывающая луна — самое время для заговоров и ворожбы… Обнесенный ветхим поваленным забором, показался заметенный снегом двор. Тяжелой громадой нависал над пустырем старый покосившийся дом, щурясь подслеповатыми окнами и чернея обгорелым, покрытым сажею боком. Проложенная дорога давно осталась позади, пропали из виду и натоптанные тропки к реке, куда бабы ходили за водой да белье полоскать. Проваливаясь в снегу, Евгения миновала пустой, безмолвный двор, дошла до покосившегося крыльца, отозвавшегося мучительным жалобным скрипом; потянув на себя, с трудом отворила низенькую, почти вросшую в проем дверь, очутившись в темных пыльных сенцах. Часть жилья, нетронутая огнем, осталась прежней — даже самые безголовые запойные пьяницы не посмели сунуться в избу к старой ведьме, чтобы чем-нибудь поживиться и на вырученные барыши добыть себе выпивку. От ужаса вновь захолонуло сердце — хотя чего бояться, изба как изба, разве что от древности все уж давно рассохлось, пожелтело, попортилось, а так даже пылью не пахнет — все унес ветер, нахально врываясь в небольшие окошки… Поминутно вздрагивая от каждого звука, будь то свист ветра, хлопанье незакрытых ставней или скрип половиц под ногами, княжна зажгла лампадку, открыла первый попавшийся сундук… Казалось, еще мгновение — сердце от страха остановится! Но нет, разбирая второй ларец, княжна понемногу успокоилась, выдохнула. И в самом-то деле, что это она! Да не найдется второго такого безрассудного смельчака, чтобы сунуться в ведьмино логово! Она и сама бы не сунулась, кабы не крайняя нужда… Пальцы нащупали толстый сафьяновый переплет. Евгения жадно выхватила заветную книжицу, отчаянно надеясь, что нашла именно то, что искала. Пробежала глазами замысловатую буквенную вязь — и успела порадоваться, что некогда родители додумались мало-мальски обучить ее грамоте. Но пролистнуть дальше первой страницы уже не успела. Дверь в горницу вдруг протяжно заскрипела, подалась в сторону. А затем пламя лампады испуганно колыхнулось и вмиг погасло — и на пол легла огромная черная тень. Если бы Евгения только могла, она бы непременно закричала. Но горло перехватило — и княжна, оцепенев, несколько мгновений неподвижно смотрела на смутную фигуру в дверном проеме. А затем будто какая-то сила подхватила ее, помогая вскочить на ноги, вылететь в сени, промчаться по двору… Как выбежала из леса, как выбралась на дорогу, как очутилась за околицей, княжна даже не помнила. Пришла в себя только увидев невдалеке редкие огоньки в окнах Демидовской усадьбы — и наконец-то сумела унять бешено колотившееся сердце. На миг мелькнула испуганная мысль, не обнаружено ли в доме ее затянувшееся отсутствие, но тут же на смену пришла совсем иная мысль — с тревогой посмотрев на свои руки, княжна с облегчением обнаружила, что не выронила-таки заветную книжицу во время этого заполошного бега по лесу. Дрожащими пальцами (бог весть, от чего они дрожали, от страха или от нетерпения!), Евгения разлепила чуть склеившиеся страницы, жадно впиваясь глазами в текст. Вот оно!.. Княжна развернулась лицом к ветру, в запале не ощущая, как студеные потоки обжигают пылавшие огнем щеки. Губы торопливо зашептали заученные слова, в которые княжна вкладывала все свое страстное желание избавиться от этого нечаянного проклятия, именуемого грядущей свадьбой…       — … Изыди, змей сердечный, извейся. Тоска пусть по ветру развевается, сердце болью не мается. Ползи, змеище, в свое логовище, там тебе жить, там тебе быть, а рабу Божьему Ивану рабы Божьей Евгении никогда не желать, не любить, не ждать, не знать, ни в мыслях, ни в сердце, ни слухом, ни духом. Змею змеево, рабе Божьей Евгении сторона. Аминь. Пересохшими от волнения губами прочитав заговор в последний раз, Евгения непослушными руками запихнула книжку под полу шубки и, не оглядываясь, опрометью бросилась вниз по склону — к мирно спящей усадьбе, уповая лишь на то, что ее долгой отлучки никто не заметил.