дорогой мой человек

      Где-то в два двадцать его разбудил громкий скрежет пружин.       Александр поднял руку, рефлекторно взглянул на часы — со сна зеленовато-фосфорное свечение циферблата двоилось перед глазами.       Одними губами он усмехнулся:       «Фрактальное зло пробудилось и шаркает теперь из мрака ко мне.» — Без костыля Ивар заметно тяжелел, переваливался с бока на бок. В темноте номера силуэт его больше походил на плод фантазий Джорджа Ромеро. Плод плотоядный и волочащийся босоного по сомнительной чистоты ковролину. Охочий до поковырять чьи-то мозги, что было, в общем-то, не столь далёким от истины.       — Чем обязан такому счастью? — Зевнул Александр, ёжась воздуху, пробравшемуся вместе с Иваром под сэндвич из одеяла и двух простыней.       — Холодно. — Клацнул тот челюстями и не соврал, приткнувшись под бок ледянющими своими ладонями. Соски Александра в боль затвердели:       — Твою же! — Волоски на предплечьях поднялись дыбом. — Кто так делает?       Оставаясь всё ещё в полудрёме он вытащил, несмотря на крокодилово недовольство, две длиннопалые ледышки из-под себя:       — Ты ведь дан. — Растёр их в руках, прогревая дыханием и пересчитывая твёрдые бугорки суставов. — Чистокровный, если не ошибаюсь. Перед праотцами не стыдно?       — Ни капли. — Медленно теплеющий Ивар заменил верхние ледышки нижними, извернувшись и воткнув в него ступни. Щиколотку обожгло стылым и неприятным, царапнуло отклеившимся краем пластыря, позабытого на одном из раненных пальцев.       — Разбалован климатом. К хорошему, знаете ли, быстро привыкаешь. И вообще… — Тут крокодил широко зевнул, показав ему свой розовый рот. Челюсть его щёлкнула так, что внутри заныло.       — Время грабить монастыри Нортумбрии давно прошло. Всё это теперь ни к чему. — Продолжил Ивар, всласть потянувшись.       Александр же изо всех сил постарался не думать об этом розовом рте и трескучих его косточках. Не думать о том, куда бы и как бы... В общем, не думать ни о чём, кроме подъема в удручающие семь пятнадцать. Плюс двадцать минут на сборы себя — душ, зубы, и, пожалуй, пришло время выскрести бритвой затылок. Плюс где-то сорок минут сверху на завтрак под традиционно недовольный по утру гундеж, не свой, разумеется. Вместо этого поинтересовался:       — А ты хотел бы грабить монастыри? — С некоторой тоской осознавая, что и сегодня выспаться ему не дадут.       Ивар хитро и очень многозначительно сощурился:       — Может, и хотел бы. — На его затемнённых ночью зрачках холодно фосфорился ход стрелок. — Может, и грабил в какой-нибудь прошлой инкарнации. — Зевнул снова, уже без хруста. Мечтательно протянул:       — Был велики воином.       Не вглядываться в зеленоватые блики делений было практически невозможно. «Блуждающие огни…» — Вспомнилось. — «И в какую трясину ты планируешь меня заманить? Хотя…»       Александр поймал себя на том, что с паровой крейсерской скоростью проваливается куда-то под слои свечения и сетчатки. Под все сероглазые иваровы колбочки вместе с палочками, прочей полнокровной органикой.       Матрац, местами продавленный и далёкий от ортопедического комфорта, расскрипелся пружинами, когда Ивар привалился к его груди грудью собственной. Широкой и гладкой. Заговорщицким шёпотом произнёс в самые губы:       — Или кровожадным тираном. — В них же ухмыльнулся, очень собой довольный. — Вешал женщин и собирал гарем из мужчин. Как тебе такое, Медведь?       На подобные заявления можно было лишь улыбнуться в ответ:       — Напуган до дрожи, — и постараться не слишком любоваться проявившимися на крокодиловых щеках яблочками.       — Ты веришь в инкарнацию?       Ивар повёл левым, не прижатым к постельному хлопку, плечом:       — Не знаю. — Сверкнул зубами:       — Это больше к Хвитсерку. — Фосфор со стрелок занялся и на острых их кромках. — Он у нас большой спец по буддизму. И по микродозингу с недавних пор. Легенда гласит, что эта херь мухоморная помогает при тревожности, но мне кажется, продуктивнее было бы собрать свой винил и свалить в закат. Рано или поздно этот нездоровый трёхколёсник убьёт кого-то из них. Даже догадываюсь кого. Убее-то срать.       Тут в голосе его появилось нечто, что Александру очень и очень не нравится. Ни в личности крокодиловой, ни в любой другой личности, на которую его влияние не распространяется:       — Ты ведь понимаешь о чем я, верно? — Ехидство быть может? Но это было бы слишком просто.       Без особенного энтузиазма Александр кивнул, размышляя над тем, как поделикатнее увести разговор с зыбкой и достаточно грязненькой темы. Проблем и болей одного рагнарова сыночки ему хватает более чем. Да так, что через край иной раз подтекает, и отсыпать бы их кому. Да и потом… Александр подавил подступивший встречный зевок в ладони, отпустил её обратно под простыни и оделаяло — греть щекотный иваров бок. Любая постель, в которой нет замёрзших крокодиловых пяток, находится вне сферы его интересов.       Ивар, учуяв его замешательство, и, скорее всего, не правильно его истолковав, хохотнул коротко. Добавил после затянувшейся паузы, посмурнев чему-то и вдруг:       — Знаешь, Медведь, мы ведь раньше здорово с ним дружили.       Фосфор потух, спрятанный за ресницами.       — Не с Уббе. Я никогда не был его любимым младшим братишкой.       Мы в сказке, выходит? Принца в детстве недостаточно сильно любили и он, обидевшись, сделался злым? Сделался подозрительным и расчихвостил к чертям все тридцать три королевства, включая и собственное? Обернулся драконом после гибели матери-Королевы?       — Как, впрочем, и наш душка-Сигурд. Там чисто парная вечеринка для избранных.       Пару минут они помолчали, каждый мысля о своём. Наверное, надо что-то сказать. Вероятнее всего, что-то утешительное, и, судя по треугольнику-складке, вросшему в переносицу, остро Ивару необходимое. Только вот говорит Александр чудовищно плохо.       — Засыпай. — Пригладил он встёпанные иваровы волосы.        — Тиран. — Не отказался от прикосновения пальцев к виску.       От ощущения свежевыбритой, на ощупь замшевой кожи так не вовремя потянуло внизу живота. И потянуло сильнее, когда Ивар, это почувствовавший, на локте приподнялся и сам вложился щекой в гладящую ладонь. Потёрся, таращась поверх костяшек своими блуждающими огнями, ткнулся кончиком носа в заломы и линии, мазнул по ним языком и сделался от этого окончательно и до боли желанным.       И ужаснул, в очередной уже раз, напомнив что он такое, и с чем его следует есть:       — Можем трахнуться. Я не против, если ты взял ту цветную резину. — Попытался произнести запросто, наверняка меня себя персоной со всех сторон искушённой но…       Даже в темноте было видно, как порозовели чувствительные к неловкости крокодиловы уши.       — Без неё получается г… — Сказал он, и тут же трудно запнулся.       — Гр… — Посыпался тут же, опрокинувшись в краску вплоть до ям-подключичек.       — Грязно. Не люблю сперму внутри.       Сглотнул, набрал в грудь больше воздуха — рёбра твёрдо толкнули Александра по рёбрам. На громком выдохе додавил сам себя:       — Ну так что? Хочешь засадить мне, Медведь? — вконец уничтожив тем всю магию момента и естественной своей сексуальности. Александр поперхнулся: «Боги, как же плохо от тебя такое звучит!»       Не без раздражения, он отодвинул возбуждение в сторону, Ивара же — спихнул обратно, плавить щекой подушку:       — Хочу чтобы ты угомонился и лёг, наконец, спать.       Отрезал, наверняка слишком грубо:       — И больше никогда себя так не вёл, — пожалев об этом сразу и крепко. И смягчился, вглядываясь в потерянное совершенно лицо напротив. Вслух напомнил и себе, и великому завоевателю о том, что:       — Скоро вставать, — и всё-таки не сдержался.       Поцеловал всё-таки в краешек крокодиловой пухлой и верхней, потом крепче обнял — иначе уснуть вдвоём на узкой постели просто не получилось бы. Оба они — далеко не миниатюрные парни. Его сорок немалый и вовсе свешивается сейчас с деревянных планок изножья.       Ивар совсем не по-кровожадному дался в руки. Вскинул многозначительно бровь, когда голый его живот прижался к животу Александра, но смолчал. Повозился, мостясь и борясь с одеялом, от чего всё новые и новые потоки холода кусались по коже. И спустя десять минут уже спал, сложив голову ему на плечо, неудобно заполнив всё пространство постели коленками и локтями. Заполнив заодно этими своими коленками и локтями часть серого вещества и пространство чуть левее грудины. И еще одно местечко на стыке ключиц и горла, где иногда саднит очень муторно от вида чужих стёртых ног.       Тело медленно немело под весом чужой головы, мысли из раза в раз возвращались к болотным огням и мрачному их символизму. Не его волосы лезли с дыханием в рот.       «Ты встрял, Большой Медведь.» — Александр невесело улыбнул губы. — «Найти бы того, кто это придумал, и отломать ему руки. Хренов Умка на хреновом Севере. Олег бы до смерти обхохотался.» — Бросил взгляд на наконец-то мирного Ивара. — «Уж не ты ли?»       Вслух цокнул:       — Зверинец на выезде.       Сквозь сон и словно в ответ Ивар тихо прихныкнул. Зрачки его принялись бегать под веками, чему Александр в этот раз предпочёл не придавать особенного значения. За последний месяц он зверски устал придавать чему бы то ни было значение, и играть в угадайку. Ещё больше — с треском проваливать партиии в эту безостановочную игру-угадайку, где правила известны лишь одному ведущему, но делиться ими он не сильно-то чтобы спешил.       Ивар прихныкнул ещё раз, тоньше и как-то болезненно. Мышцы выгнулись, напряглись, зажатые под предплечьем. Инстинктивно Александр прогладил тревожную спину. Чужая рука дёрнулась. Пальцы её воткнулись куда-то под грудь, заставив ухнуть:       — Сколько в тебе силищи? — И ослабла. Устроилась, успокоившись, между ними на простынь.