дорогой мой человек

      Ивар ёрзал.       И ёрзал, и ёрзал, и ёрзал.       И ёрзал…       И, твою на лево, безостановочно ёрзал следующий час, сорок пять, мостясь и перекручиваясь в ногах. Отвлекал сопением и мельтешением конечностей от дороги. Умудрился приложить его в плечо локтем, достаточно крепко — арендный «фольц» резко взял влево, вызвав так шквал автомобильных гудков.       — Нет! — Рывком Александр включил поворотник.       — Дальше ехать так невозможно! — Выкрутил руль в сторону заграждений. Кто-то, проносясь мимо, в истерике замолотил по клаксону.       «По тупой башке своей подуди!» — Силой он отказал себе в удовольствии высунуть в окно кулак со вздёрнутым средним пальцем и показать его корме удаляющегося внедорожника.       Одного источника экспрессии салону малыша-«полика» достаточно более чем. Дурной пример заразителен, но не настолько.       Ивар, оторвавшийся от приёрзываний и мобильного, повернул голову:       — Ты чего? — Брови опущены, мрачные складки режут по переносице. — Знаки не видел?       — Тебе нужно переодеться.       Складки углубились:       — Сейчас? — Теперь к ним добавилось и едва заметное подрагивание ноздрей. Верный признак того, что вредоносное иварово эго размышляет сейчас: уязвиться или, всё-таки, отложить на десерт и для более неудобного случая. — Как ты это себе представляешь?       Где-то здесь Александр пришёл к выводу, что насилие — безусловно не выход, но вероятный исход сего путешествия, по не его воле совместного.       — С ужасом, дорогой мой человек. — Он поднял глаза на аккуратный рядок дорожных знаков-прямоугольников, где среди прочего значился и запрет на остановку. — С ужасом я это себе представляю.       Тычком включил огни аварийки. Механизм принялся противненько пикать по нервам. Вместе с ним противненько пикать по нервам принялась и иголочка головной боли, в такт подстраиваясь.       — Свой шанс сделать это в комфорте ты упустил.       Пару секунд Ивар покусал губы:       — Окей. — Вынул наушники, продавил пальцами по телефону, блокируя. Потом пальцы эти безропотно поползли к замку ремня безопасности, чем сразили в самое сердце. Только вот…       Практически наяву Александр увидел, как Ивар тяжело переваливается между сидений и тянется за костылём — сегодня с ним, как назло, именно громоздкий костыль, а не трость. Как Ивар, скрежеща челюстями, тащит его через салон. Как костыль этот где-нибудь застревает, лупится о стекло ручкой, сносит к чёртовой матери зеркало заднего вида. Как стёсанный об асфальт набалдашник скребёт по потолку «полика», оставляя за собой длинные кривые царапины. Как Ивар вскипает, стесняясь собственной неуклюжести. Как вскипает и сам Александр, а вскипит Александр обязательно, ведь сейчас он опасно близок к пересечению той самой грани, когда держать лицо уже невозможно. Как они вновь ругаются.       Как они не мирятся…       Иголочка в виске изменилась в размерах, перешла из деликатных швейных в разряд цыганских тупых.       — Я принесу. — Ремень щёлкнул, выскакивая из пазов в ладонь. — Посиди пока в салоне.       — Я могу и сам. — Пасмурно не удивил его Ивар.       — Ивар, пожалуйста, — «пожалуйста» выделяется особенной, из последних сил вкрадчивой интонацией. — Посиди в салоне. Хорошо? Тебя…       «Могут сбить» он предпочёл сглотнуть. Предпочёл оставить при себе и за слизистой щёк — задетая крокодилова гордость уцепится в это всеми зубами.       — Мне нужно немного размяться.       Ивар пожал плечами, но остался сидеть на жопе ровно, молча и благовоспитанно, сложа телефон и руки между коленей.       Воздух, пропитанный песочной взвесью и выхлопом, драл горло; предобеденное солнце давило на бритую маковку, только усиливая биение пульса внутри. Он обошёл машину, распахнул багажник, нацелился было на перекошенную вещами спортивную сумку. Вспомнил про знаки. Вдохнул. Вынул из недр оранжевый пластиковый конус. Выдохнул. Отсчитал положенные дцать шагов — смесь гравийной крошки и высохших грязевых корок лопалась, скрипя, под ногами. Бросил конус в придорожную пыль. Вернулся, игнорируя новые взвинченные гудки. Снова влез в сумку. Вытащил первые встречные спортивки — что-то серое в жуткий синтетический облипон. Помедлил. Выдернул из тугого одёжного комка и пару «джорданов» с ярко-алыми фирменными запятыми у пяток. Сперва левый, потом — вместе со случайной футболкой добыл и второй, ощущая себя при том идиотом-фокусником, вынимающим из-за пазухи вереницу ярких платков. С нарастающим раздражением и трудом утолкал футболку обратно — молния упрямо жевала хлопковый её край. И замер, вглядываясь в вытоптанные подошвы: красно-белая пена стиралась, словно заваливалась косолапо по внешним бокам; кожа топорщилась во все стороны неопрятным ёжиком клочьев.       Ещё одна частичка пазла по имени «Ну какого же чёрта здесь творится?» встала на положенное ей место: вчера был четверг.       По четвергам его крокодил чаще всего страдает.       По вечерам сред его крокодил замыкается сам в себе и становится до несмазанного скрежета невыносимым. На завтра, сразу после лекций и не заворачивая в лофт, он чаще всего отправляется закусывать всхлипы и потеть, краснея глазами. Терпеть, продираясь сквозь очередную милю боли и выворачивающих мышцы массажей, прописанных ему врачом-ортопедом.

* * *

      Ивар, успевший отворить пассажирскую дверь, сидел свесившись ногами из машины и ими болтал, очень как-то наивно и пасторально. Чёрные носки его ботинок уже покрылись тонкой пылевой плёнкой и на солнце больше не бликовали. В ответ на протянутую руку, Александр покачал головой:       — Я помогу. — Устало, но примирительно мягко. И поморщился, опускаясь на корточки: ноги гудели от езды, под правым коленом пульсировала вздутая о педаль газа вена. Надо будет навернуть ещё пару кругов по обочине и расходить её.       Ивар скорчился недовольно:       — Настолько во мне сомневаешься? — Огрызнулся, но всё же съехал к краю кресла, отдал ему свою правую ногу. Дёрнулся, еле заметно, когда пальцы её приподняли, ухватившись за пятку.       — Твоя лечебная физкультура… — Александр упёр подошву в колено, не заботясь тем, что на штанине тут же организовался отпечаток, грязно-жёлтый цветом и в тонкий наискось рубчик. — Долго осталось? — Потянул за шнурки.       Крокодил вновь едва заметно подскочил на сидении, потёр пятерней нос, на пару секунд его сморщил:       — Сколько есть — всё моё. — И с почти правдоподобной жизнерадостностью оскалился сверху вниз и ему:       — Ты, Большой Медведь, моя умница. Золотая.       Титанических усилий стоило не закатить глаза в бирюзовое и минимально облачное согласно прогнозам.       — А если на минуту представить, что мы беседуем как взрослые люди?       Высокое голенище, слишком плотно затянутое шнуровкой, хрустело неразношенной ещё кожей. Сопротивлялось словно живое. Не то чтобы это сильно удивляло: вернёмся в начало к примерам и их заразности. Крокодилова аура пропитала бы и посудную губку, прикасайся тот к ней хоть иногда.       — Врачи говорят, что заниматься нужно систематически, а я…       — А ты, — Александр смог наконец запустить пальцы под люверсы и растащить их по сторонам. — Как водится, систематически кладёшь на это здоровенного такого болта?       — Спасибо за комплимент. — Осклабился Ивар, выпустив наружу рядок удивительно белых и ровных зубов. Наклонил набок голову, сощурился, окончательно став змеёй. Раскрыл рот:       — Но… — И громко вдруг всхлипнул.       И всем телом вдруг вскинулся.       И только чудом не пнул его стальным колпаком в подбородок, потому что в этот самый момент Александр взялся удобнее и потащил на себя. Ботинок свалился с ноги, подскочил, стукнув подошвой о землю, спрятался в тени под кузовом «полика». Жёлтая отстрочка, жёлтый резиновый рубчик подошвы потемнели до густого дижонско-горчичного.       И вновь ему пришлось длинно вдохнуть порцию пыли, сухой как наждак и скребущей по носоглотке. Сосчитать до трёх. Выдохнуть. Снова также длинно вдохнуть — одного раза оказалось катастрофически мало чтобы не высказаться. Потом они друг на друга смотрели. Долго смотрели, пока Ивар не стушевался под тяжестью его глаз и не уткнул взгляд в колени.       Иголка боли в виске больше не тюкала тоненько, вовсе нет. Теперь её вживляли в кость молотком. Безоткатным из-за россыпи кругляшей стали в полом бойке.       Можно было бы сказать: «А я ведь тебя предупреждал!» и выдать много чего другого, пассивно-агрессивного и торжествующего. Можно было бы прямо сейчас содрать, в назидание — не деликатничая, и левый испанско-инквизиторский сапожок, подойти к заграждению, выкинуть оба под насыпь ко всем драным чертям. Можно было бы просто оставить всё как есть: пусть вдоволь поразмышляет над своим поведение. В конце концов, опыт — сын ошибок трудных, а душа совершенствуется страданиями.       Лет десять назад Александр так бы и поступил, но теперь, в отличие от некоторых, ему не двадцать два.       Статистика утверждает, что инфаркт с каждым годом всё молодеет. Молодеет альцгеймер и остеопороз. Молодеет даже подагра, атавизм, казалось бы, для современной действительности, где короли, ею страдающие, имеют вес исключительно в виде голов на открытках и мелочи. Эксперты из ВОЗ авторитетно утверждают в статьях, что молодеет и кризис среднего возраста.       Александр растёр свой налившийся свинцово висок — тот сразу же сделался заляпанно-грязным, задался вопросом: а не сидит ли сейчас перед ним один из первых ликов этого самого кризиса? Очень даже возможно.       Очень даже возможно…       Кто-то заводит себе легион пластиковых Ультрамаринов; вечерами их пилит, клеит и красит. Истошно воняет на весь дом растворителем из «Хоум деп» и прочими лаками. Кто-то заводит роман-однодневку с хорошенькой безглютеновой секретаршей, помощницей, соседкой по этажу. Или с соблазнительно мускулистым тренером из спортзала — тут опционально и что больше по вкусу. Кто-то заводит себе рюкзак, пуховую куртку «аляску» и мечту поймать в объектив Сасквача. Чем же занялся наш с вами герой? Наш герой предпочёл уровень «Хард» и завёл крепкую дружбу с хозяйским сынком, насквозь сложным и насквозь ломанным. Только-только вылезшим из поставарийных флешбэков. Только-только слезшим с постоперационного оксиконтина. На его руках, между прочим, слезшим, и никому, между прочим, в тот момент больше ненадобным.       — Ты знаешь где лежат пластыри. Доставай сразу все.       Насуплено и молча, за что огромная ему благодарность, Ивар полез в бардачок. Защелка пластмассово клацнула, откинув вниз крышку. Внутри, похожие на разномастные акульи зубы, показались аптечные тюбики и аптечные баночки, наспех туда ссыпанные перед дорогой.       Кларитин, потому что:       — Лучше бы тебе не заказывать третью отвёртку, иначе ты снова облезешь и отечёшь.       Аспирин, потому что:       — Медведь, как мне херово. Больше я никогда так не нажрусь, обещаю.       Бутыль с раствором для линз, купленный месяц тому в круглосуточнике-драгсторе на пару с резинками и забытый в машине. Было как-то не до него — их обоих больше занимал цветной тонкий латекс и перспективы. Несколько мелкодисперсных ингаляторных колб, потому что кое-кто здесь ещё и астматик, старательно делающий вид, что бросил курить. Крем-анальгетик в тубе «надеюсь, не пригодится». Антисептики «чтобы было». Искусственные слёзы для уставших под линзами глаз. Все виды салфеток. Пастилки с ментолом…       Господи!       Легче было бы сразу угнать санитарную машину ВС США.       И одинокая картонка с ибупрофеном. Жованно-мятая и полупустая. Потому что от нервов у Александра болит голова. Потому что от нервов у Александра теперь постоянно болит голова.       — И перекись захвати. — Добавил он, осторожно повертев в руках чужую сбитую в хлам ступню. — Иначе драть придётся по мясу.       И тихо под нос себе прыснул:       — Тебе не понравится.       — Думаешь? — Буркнул крокодил в жёсткий пластик торпеды. В явной попытке приправить разговор желчью, но слишком для этой попытки побледневший, несчастный и кровоточащий.