Тройная доза красных чернил

      Когда город загорелся, Эллисон приволокли на куске мокрой домотканой ткани в лагерь, и долгое время она лежала во дворе, всеми брошенная, избитая и испачканная в собственной крови. Дым от пожара стелился по синему небу, застилая созвездия и желтый блеск лунного серпа, неодобрительно смотревшего на происходящее, зарево огня подымалось от зданий, как закат, чей огонь стремится пожрать как можно больше однотонной спокойной темноты. Вопли и крики, до того привычные, что почти не замечались, сливались с гулом в ушах. Гулом крови. И пахло тоже кровью, ею пахла даже промокшая в чем-то ткань под спиной.       И тут из мрака ночи, с незапамятных времен нависшей над чернильным миром, из мрака войны, вылетела маленькая фигурка мальчики, затем — другая фигура, повыше, в белых церемониальных доспехах и волосами рыжее огня. Мальчик упал перед Эллисон, схватил за руку. Запыхавшаяся воительница схватилась за живот и вырвала из него, не чувствуя боли, кусок стекла, после чего тоже упала рядом с ней. Мимо пробегали солдаты. Они кричали, что мертвые прорвали оборону. Что есть погибшие. Эллисон оглохла и потому плохо различала, что конкретно они кричали.       — Они взяли наши траншеи!       — Там все заминировано!       — Дальше они сами!       Эллисон вздохнула. Только это она могла сделать да положить вялую руку на грудь, на которой алел неглубокий порез от осколка то ли разорвавшейся бомбы, то ли от расколовшегося меча. Рука сразу промокла, стала тяжелее, и больше пошевелиться Эллисон не могла. Она лишь наблюдала, как горит город, и как спокойно, почти обыденно, точно подобное происходило каждый день, мальчишка, оказавшийся на войне, резал выданным ему ножиком верхнюю одежду на её теле, пока Рэн искала в его сумке бинты и жалобным, уставшим взглядом обводила двор в поисках лекаря. Все хорошо, шептали её губы, все хорошо, и Эллисон верила в это, ведь не так давно ей чуть не разорвало ногу, а на днях человек, с которым она все дни войны пересекалась за ужином и мило болтала о жизни в студии, превратился в изрешеченный кусок мяса — в него разом прилетело примерно девять пуль, и он даже не успел упасть, как стрела, прилетевшая точно в голову, оборвала и самую слабую, смехотворную надежду выжить после такого.       Город Разбитых Мечт полыхнул чуть ярче, и взору Эллисон предстало чудовищное и при том уже привычное зрелище: одно из зданий, тех пустующих высоток, расположенных в центре города, развалилось, как будто собранное из конструктора. Обугленное и объятое жарким огнём, оно провалилось под собственным весом, согнулось и рассыпалось — верхние этажи вместе с крышей перевернулись, все остальное накренилось и вот так под наклоном полетело вниз. Она слабо всхлипнула, отвернулась. Боль от того, как промакивали тряпицей её раны, не чувствовалась. И все мельтешило, то бойцы редеющей армии бежали из боя, который не смогли бы выиграть, будь их втрое больше.       Враг шел напролом, и он был безжалостен. Вокруг буйствовала война, и в этой войне погибали все без разбору, и в ней вдруг нашлось место маленькому и беззащитному мальчишке. Шут и Цунами обещали помочь. Чудесное спасение обещали и пророчества о скором Рагнареке, финале, где схлестнутся в последнем сражении силы добра и зла… Вот только не видно было конца кровавой бане и никакая помощь не могла облегчить страх и страдания. Когда громыхнуло снова, и рядом, резко замокнув, приземлилось второе тело, дымящееся и изувеченное, а после на лицо посыпались комья земли, и друзья пронзительно закричали, Эллисон прикрыла веки. Она поняла, что не выберется отсюда.       Что война будет идти и идти, пока одна из сторон, живые или мёртвых, не сдастся. Но никто не был намерен так поступать.

***

      Когда войско двинулось в путь, дождь лил нещадно. Солдаты вереницами нагруженных, отливающих металлом и камнем муравьев, плотно прижатых к друг другу и марширующих нога в ногу, так что гул их шагов отдавался в земле тряской, проходили через ворота Крепости Удачи. Обитель из камня, всю бесконечную ночь Места Мёртвых Огней являвшаяся их домом, провожала их печальным молчанием: незыблемое все-таки рухнуло, и они покидали её стены, уходя в последний свой бой. Сотни, может, и тысячи, но каждый, абсолютно каждый уходил оттуда с мыслью, что крепость опустеет навек и что уходят они все ради одной цели — умереть.       Дождь закрывал собой серый, неприглядный мир. Струны воды, рёв грома в запертых за твердью туч небесах, глубокие холодные лужи, от которых разлеталась коричневая грязь, порой обжигая лицо и заставляя мурашки бегать по рукам. Улицы блекло сверкали золотыми огнями. Темно-зеленые, почти черные, с замерзшими потухшими гирляндами и парочкой потерявших лоск игрушечных шаров, голые жуткие ели провожали солдат. И с обеих сторон от них стояли пустующие темные скамейки да тонкие столы — между ними висели веревочки со светильниками, на некоторых из которых изображались спирали. Дома пустовали, и, пустые и мертвые, глядели вслед уходящим: их распахнутые рты и разбитые глаза, в кои затекала вода, возвращали в состояние ужаса, из которого призраки вышли с помощью общей цели. И громыхало, как и всегда, весна плакала и кричала, обрушивая на обреченных каскады воды.       Одри шла вровень со всеми, одна из сотен, всего лишь шестеренка в огромном механизме. Мысли путались, сливались, как дождевые капли, встречающиеся на её переносице в объятиях, рассыпались, будто песок. Живот ныл, ноги горели от тяжести, хотелось снять эту броню, сорвать вместе с кожей и без сил упасть, надеясь пережить ливень и увидеть солнце. Но солнца в Месте Мёртвых Огней не бывало, а сама Одри не трусиха, чтобы останавливаться, разбираемая страхом, и срывать с себя доспехи, то немногое, что спасет её в сражении от первой же стрелы. Пересохло в горле, глаза слезились, внутри при том все оставалось ровным, спокойным: как серая пустыня, куда падаешь, оказываясь между жизнью и смертью. Она оставалась спокойной. И храбрости ей добавляли те редкие, продирающиеся через тернии мысли о семье, которую она обязана защитить любой ценой. Она, воин-призрак, обязана во что бы то ни стало сделать это, и если придется погибнуть, она погибнет.       Она обернулась, увидела во вспышке молнии рогатую тень — видение, никак не связанное с реальностью. Реальностью же оказался другой воин, худощавый и шагающий прямо и решительно, словно всегда так делал. Если Харви не сомневался, значит, Одри тем более не должна. И тогда она, на миг ослепнув от брызнувшей в лицо, как кровь, воды, поперхнулась — и снова увидела солдата, только во вспышке тень его была собачьей, с худыми плечами и длинными ушами, стоявшими торчком. Том шел, положив ладонь на рукоять меча, и в его глазах, порой вспыхивающих в прорезях шлема, тоже горела решимость. Новая тень: в грохоте грома и белом сиянии появилась тень высокого спрятанного в ритуальные доспехи человека, чей плащ крылом развевался на сильном ветру, а заостренный на конце капюшон не спадал с гордо поднятой головы. Марк шел напролом, и он был тем, кто даже не задумывался, будто может умереть во второй раз, ему было все равно, и Одри чувствовала это всей кожей и потому уважала его.       Душа дрожала. Сердце пело о любви и вдохновении. Одри держалась за остатки храбрости, преумножая её желанием спасти всех, кого она любила, и в конце, когда перестанет литься кровь, найти свою будущую жену живой и невредимой.       И потом они, кажется, дошли, по крайней мере все резко остановились, и время, и пространство сгустились, будто выпаренный сироп, стынущий на холодном воздухе. Одри почувствовала застывание мира, и её суть отозвалась испуганным воплем — так козодой воет ночью. Наступила поразительная тишина. Не шевелился никто. Не лязгнул ни единый меч, перестали цокать по дорогам Города Разбитых Мечт копыта, ни вздоха не повисло в воздухе, таком холодном и свободном, что драл горло. Вереница остановилась посреди круглой площади, в центре которой не стояло дерева, что уже было странно. Разбитые дома скалами высились над ними, образуя обруч, точно обросший клыками, и ветер выл между ними, как будто, ослепнув, пел, дабы не столкнуться с невидимым препятствием. Дорога стала совсем неровной, и порой, переминаясь с ноги на ногу, Одри чувствовала под собой бугорок мха или расщелину, самую большую из сети трещин, которые покрыли прочный камень.       Один из коней встревоженно захрапел. Кто-то закашлялся, обнимая себя за плечи. Совсем рядом издали протяжный вздох, и Одри машинально повторила его, как эхо: воздух, проникавший в лёгкие, пропах тревогой, весной, дождем. Сам дождь лил, заливая веки, просачиваясь под доспехи, и будто мерз на металле и коже, утяжеляя их, так что, когда Одри положила ладонь на рукоять, ей показалось, поднять меч она не сможет — лёгкие лопнут, ребра сомнутся. Зажатая среди людей, дрожащая от холода и тяжести, Одри старалась размять конечности, встать на носки, дабы рассмотреть, что происходит, почему все остановились. Спросила, что происходит. Ей ответил великанского телосложения человек, у которого на плече сидел кот, и какое-то время Одри считала, что это он ей ответил. Но нет, то был человек, и он сказал: «Ждём чего-то… или кого-то…».       Полыхнуло.       Войско остановилось на половине невероятных размеров участка, образующего идеальный круг, и только предводительница, та, что стояла с самого края, различала рисунок на полу. Спираль, собранная из белого камня, едва выделяющегося на фоне серого, вилась в центр площади, к огрублению, из которого могла бы расти очередная ель, но оттуда зияла только тьма. И только другой воин, державший Меч Тьмы, чувствовал каждой своей клеточкой, что та половина спирали, на которой они не стояли, отделена от них — частицы её тела отзывались на частицы пыли, магии, ножом расчертившем границу между живыми и мертвыми. Порежь, сломи — и воинство призраком хлынет в мир живых.       Вдоль вереницы поскакал конь с наездницей, единственной не примерившей доспехи: ведьмин плащ фиолетовым ветром шелестел за её спиной, грива черных волос тьмой гналась за ней. Тэмсин скакала вдоль рядов, как вдоль береговой линии волны бьются о побережные скалы, и кричала, крепко держась за повод. Это единственные копыта, высекающие искры из треснувшего асфальта. Это был единственный голос, раздирающий молчание смерти.       — Сильвер, веди их в бой! Генри, веди их в бой! — она неслась, пересчитывая своим коротким клинком лес вытянутых вверх копий, похожих на кривые острые зубы, и голос Тэмсин грохотал внутри, в груди, и снаружи, на пустынной безмолвной улице. И лишь свистел металл. Лишь стучало острие о древо. Лишь храп бегущего коня и удары его ног о брусчатку заставляли висеть на тонкой нити, помня, что бой ещё не начался, но совсем скоро начнётся. — Арья, веди их в бой! Харви, веди их в бой! Норман, веди их в бой!       Как величественное полотно, стояло распростершееся на площади войско, принимая приказы и не понимая, как и что будет дальше. И именно в этот момент, до предела напряженная Одри увидела в небе тень: это была дракониха, сверкающие радужные крылья, громадные челюсти со стальными серповидными клыками, и она, танцуя всеми костями, как грациозная орлица, шла на снижение — запоздало ломался, рвался звук за её длинным хвостом. И тогда же ряд воинов дружно расступился в стороны, оттесняя немало удивленных соседей, и оттуда трусцой выбежала приземистая фигурка в легкой броне и со шлемом — в этой тени Одри не сразу распознала Фриск, а когда распознала, захотела завыть: эта дура бежала, громко запыхаясь и не поднимая головы, точно боялась потерять ботинки и не заметить этот. Выглядела она комично, совсем не воинственно. Но все изменилось…       Когда, подняв Меч Тьмы, она подняла и взгляд, и все вдруг закричали, поднимая свои мечи и стуча ими о щиты. Поя ей металлическую песню войны, которую Одри слышала в кошмарах.       В разбиваемой мглистой тиши прозвучал голос Тэмсин, и был он громче грома, и не мешали ей не сыпящиеся на лицо искры дождя, ни вой непогоды:       — Пусть валькирия откроет дверь!       И ей вторили миллионы голосов, отражения в разбившейся зеркальной призме, и Одри, и Харви, и Джейк с Генри, вся ганза повторяла:       — Открой дверь! Открой дверь! Открой дверь!       Дракониха загудела. Окружённая боевыми криками, Фриск бежала, подпевая их песне, и Меч Тьмы ловил своей черной сталью розблески молний, как драконья чешуя летящего на них зверя. Окружённая боевыми криками, встревоженная Тэмсин, ослепшая от дождя, крутила головой, кого-то ища, и все сильнее промокали её волосы и одеяние. Дождь усиливался. А потом Ореола, зарычав, резко извернулась, крыльями поймав поток, округлая грудь, обитая пластинами прочной чешуи, оказалась спереди, как и незащищенный впалый живот, и кривые задние лапы, кончающиеся страшными когтями, и с пронзительным хищным визгом дракониха приземлилась, поднимая снобы брызг.       Фриск выбежала вперёд, и дальше Одри могла наблюдать, как, не замечая дождя, не замечая блеска молний, с диким воинственным огнём в глазах она несётся к ней и легко, как перо, вспрыгивает на бок и переваливается на усеянную мелкими шипами синюю спину, на целый миг обретшую алый, как решимость, оттенок. Все закричали громче, особенно когда она показала всем, что так долго скрывала — свой меч.       — Время пришло! Настала последняя ночь, которую вы проведете в этом смрадном месте! Вперёд, призраки, вперёд!       Они взмыли ввысь, разрезая дождь и раскаты грома, прокатывающиеся по городу, как предсмертные судороги. Дракониха и её наездница покидали землю стремительными, грубыми рывками крыльев ломая затвердевающий воздух, как барьер за барьером, как стрела раскалывающая щиты, и когда они разноцветной пылающей молнией оказались выше многих зданий, то устремились в вихрь разъярённых, рычащих туч.       — Стройся!       Море тысячи воинов всколыхнулось, и его единое течение разветвилось: и Харви, бывший Чернильный Демон, и его лучший друг Генри Штейн, и все призванные, подобно открывающей границу, побежали по выстроившимся вокруг них туннелям из живых движущихся тел, голов, спин, дребезжащих щитов и бьющихся о сердцами о грудную клетку мечей. Они вышли вперёд, возглавили свои легионы.       — Копья!       Копья разом опустились, уставились на невидимого врага.       Ореола мчалась вниз. Фриск на её шее с вытянутым перед ней мечом мыслями и душой была с ней и с той стеной, которую она готовилась прорубить. Одри построились, сделав размашистый шаг влево, прижалась к плечу ближнего, и дождь превратился в пот, молнии — в пламя мыслей, убивающих и возрождавших её надежду пережить битву. Тэмсин замотала головой, и никто бы никогда бы не узнал, как страшно ей, лишенной брони Лунного Рыцаря и большей части своей магии, как она боится подвести человека, которого продолжала ждать. Но человек не приходил. Затем страх пропал: она вспомнила боль в перерезанном горле, скорбь по себе и по друзьям, вскоре отправившемся вслед за ней, вспомнила клятву, данную Старшему.       Времени ждать не было. Дальше им придется справляться самим.       — Руби!       Ослепительная молния пронзила стонущие небеса, и Меч Тьмы, тень всякой тени, взвился в воздух — и острие его впилось в неуловимую материю, тонкую и крохотную, как несмелая мечта. Одри увидела во всполохах, отраженных в каждой капле дождя, в белом огне, убивающем темноту, увидела, как дракон, словно не справляясь с ветром, пронзительно вопя, ловит крыльями шквальный ветер и стремительно снижается. И в то же время, на его спине маленькая человеческая фигура разрубала само пространство, и все видели, как расползается ткань её — ветер, дождь, облака, город, небо, запах, духота и смерть. Врата из Места Мёртвых Огней раскрывались, как рана, и до Одри запоздало долетел чей-то голос, и вместе с тем пришли на ум давным давно сказанные слова: «Мы либо ставим на кон всё и побеждаем, либо проигрываем».       И барьер, мембрана вибрирующей изменчивой реальности, порвалась и рухнула, оголяя иной свет, живой свет: на той стороне собравшиеся воины видели знакомые коридоры студии Джоуи Дрю. Который так и не пришел, и это знание, пусть раньше она и не надеялась на появление отца, разбивало Одри вновь и вновь возрождающееся в торжестве сердце. Драконица взревела. Летящая на её спине девушка с мечом закричала, вставая на ноги и всем, всем мертвым показывая свой волшебный клинок, переливающийся черным светом. Кони заржали, синхронно встали на дыбы, поднимая снобы пыли. Все генералы разом закричали, в том числе и Генри с Харви, и все они подняли мечи. Ведьма вторила им.       Жизнь. Свобода. Прямо там.       И они бросились туда, и туман заволок сознание Одри. Она побежала на перегонки со всей толпой, убегая от самой смерти, и с ней плечом к плечу бежали её братья по оружию, и неслись они, подобно волне, в одном направлении — в последний бой. И вели их самые храбрые бойцы, ведьма и спрыгнувший с дракона рыцарь с Мечом Тьмы в руке. Они бежали в лапы войны.       В тот момент, когда Одри и Фриск одними из первых пересекли границу, Темная Пучина, ютившаяся в своем омерзительном лежбище, вдруг подняла голову и неистово закричала.