Love song

То ли Чонину кажется, то ли их с Джисоном взгляды пересекаются чаще, чем обычно. Может, он не замечал этого раньше или просто не придавал значения, но теперь это оставляет после себя ядерную вспышку эмоций, на которую невозможно не обращать внимание, даже несмотря на её мимолётность. Эта секундная связь разгоняет кровь по венам, обрубает дыхание, опустошает голову от любых мыслей ровно до того момента, пока Чонин не отворачивается спустя мгновение. Он чересчур часто ищет поводы понаблюдать за старшим, хотя у самого на лбу проступает холодный пот от самой идеи посмотреть Джисону в глаза. И поговорить с ним тоже. Хотя говорить они всё же каким-то неведомым образом умудряются. И, может, Чонину только кажется, что Джисон активно ищет его компании, однако выбросить это из головы не удаётся. Джисон чаще выбирает его в качестве слушателя, даже когда вокруг ошивается ещё шестеро других участников — Чонин специально составлял статистику на протяжении нескольких дней, просчитывая, сколько раз и в каких обстоятельствах Джисон тянулся к любому другому человеку, чтобы что-то уточнить, рассказать, спросить, пошутить. Оказалось, не так много, как когда он собирался адресовать свои слова младшему. Чонин думает, что сходит с ума, раз занимается подобными вещами. Он беспрерывно маринуется в собственных запретных желаниях, всё громче и громче заявляющих о себе, настолько, что ему чуть ли не каждую ночь уже снится Джисон, хоть и фигурирует он в абстрактных сюжетах, не имеющих никакого смысла. Только один раз сон заканчивается тем, что они целуются, и Чонин сидит в прострации весь завтрак, утопая в жалких попытках не думать о том, как внутри всё взрывается и сгорает от размытых воспоминаний об этой сцене. Если он признается даже самому себе, что с Джисоном хочется целоваться до онемения губ, это можно будет считать поражением. В чём конкретно Чонин проиграет для него остаётся загадкой. В жизни? Он проиграл уже давно, как только позволил себе подумать о Джисоне в подобном ключе. Все отчаянные мечтания неизбежно утыкаются в тупик. Точнее, в большое множество тупиков. Что, если Джисону не нравятся парни? Что, если ему не нравится сам Чонин? Не настолько, чтобы хотеть целовать его в ответ. А если даже и нравится, как им вообще построить отношения, будучи публичными лицами? Прятаться от камер и людей до конца своей карьеры? Нести эту огромную ответственность за сохранность имиджа группы и каждую ночь засыпать в страхе, что кто-то неведомым образом может догадаться? И тогда путь к будущему успеху станет для них закрыт. Уж лучше дать этим чувствам сгнить и умереть внутри, чем взять на себя такое. Только вот дожидаться, когда закончится этот кошмар трепещущего сердца и пылающих щёк, кажется настоящей пыткой. Особенно потому, что от Джисона никуда не сбежать, а чем дольше его знаешь, тем сложнее его не любить. Укладываясь спать, Чонин чувствует себя в два раза более уставшим, ведь энергию приходится тратить не только на подготовку к шоу и камбэку, что само по себе высасывает все жизненные силы, но ещё и на то, чтобы жёстко контролировать свои мысли. Джисон всё равно беспрерывно маячит где-то на фоне в голове и перед взором тоже. Щедро отсыпает комплименты Чонину, иногда настолько личные и особенные, что заставляет сомневаться в невзаимности чувств. Нежно прикасается руками к талии или спине, не оставляя возможности сконцентрироваться на чём-то, кроме ощущения чужой ладони через одежду. Дар речи покидает Чонина, когда Джисон обнимает его со спины во время записи видео-обращения для фанатов, устроившись подбородком на плече. Он покачивается, утягивая Чонина в маленький танец. Хочется взять и исчезнуть, чтобы не испытывать это всепоглощающее смущение и не чувствовать, как ноги предательски подкашиваются от волнения. Страшно, что Джисон заметит эту одеревенелость тела, услышит участившееся дыхание, всё поймёт. Периодически Чонин впадает в уныние от осознания: нужно быть совершенно тупым, чтобы не заметить всего очевидного, что не получается скрыть. А потом случается победа. Взрыв восторга, всплеск ликования, крики вокруг. Море объятий, благодарственная речь, слова поздравлений. Их песня, заполняющая студию, в которой они пережили столько напряжённых моментов. Всё вокруг размытое, будто во сне. Опьяняющее счастье и затем опьяняющий алкоголь в ресторане во время празднования первого места сразу после трансляции. Голову ведёт от высокого градуса, одурманивающего запаха жареного мяса, грандиозного торжества. Здесь все люди, с которыми они постоянно работают: их стилисты, менеджеры, хореографы. Бесконечный смех и громкие разговоры идут по кругу, как заевшая пластинка. О том, какие ребята молодцы, как сильно они любят своих фанатов, как они благодарны за подарок судьбы и одновременно результат их безумных усилий. Они победили. Они сделали это. — Мы сделали это... — размазано тянет Чонин, не совсем осознавая, кому это говорит и с какой целью. Кто-то чокается с ним бокалом, начинает за собой длинную вереницу звенящего стекла и громких радостных криков. Глаза ползают с одного счастливого лица на другое, совсем не верится, что это всё по-настоящему. Но это даже и неважно, ведь ярчайшее счастье в груди такое реальное, что не остаётся никаких сомнений. Когда они возвращаются домой с рассветом, Джисон беспрерывно флиртует с Чонином, тоже пьяный. Все почти что сразу расползаются по своим комнатам, только Феликс, едва стоящий на ногах, предлагает праздновать дальше, но ребята крестят его сумасшедшим и уходят спать. — Чонин-а-а-а, — тянет Джисон, зажав его у стены, пока младший с переменным успехом продвигался к своей кровати и путался ногами в раскиданной по полу одежде. Чонин застенчиво смеётся, отталкивает его, совершенно не в состоянии сфокусировать взгляд. Он замечает, как чёрное пятно джисоновой футболки возвращается в поле зрения, моргает несколько раз и выскальзывает из-под руки, преградившей путь к отступлению. Прилипчивые руки хватаются за талию, обнимают так же навязчиво, как и мысли, которые Чонин так старательно отгонял последние недели. — Чонин-а, а ты зна-а-ал?.. — хихикает Джисон прямо на ухо, а Чонин вжимает шею в плечи от щекотливых ощущений и неловко пытается отстраниться. Слишком близко. — Я ту песню за... закончил. Джисон прижимается сзади так сильно, как может, что они оба чуть не теряют равновесие, крепко обнимает, съезжая щекой на шею. Чонин предпринимает слабые попытки расцепить замок пальцев у себя на животе, показушно вздыхает и прямо так валится на кровать, утягивая за собой Джисона, падающего с душераздирающим воплем. Он в ужасе барахтается на кровати несколько секунд, потом тяжело дышит, схватившись за сердце, и говорит: — Я с тобой так травму получу. — Травму сердца уже получил, я его пронзил, — шутит Чонин, и Джисон ожидаемо фыркает, толкает в бок, пьяно хихикает. Как-то так получается, что Джисон пытается встать, но в итоге сдаётся и ложится прямо сверху Чонина. Его конечности безвольно падают по бокам, а сам он что-то бессвязно мычит. Разум уже начинает постепенно окутывать полудрёма, что родилась сразу же после соприкосновения тела с мягкой поверхностью кровати. — Чонин-а, донеси меня до кровати, я всё... — Вот ещё! — Тогда я буду спать здесь. Прямо так. — Ну и пожалуйста. Даже сквозь пелену опьянения алкоголем и счастьем, до Чонина наконец доходит, насколько это всё странно. Что Джисон прямо так открыто лежит сверху, обвивает руками и прижимается щекой к груди, а Чонин ему позволяет. Но отказать сложно, особенно теперь, когда он уже знает, насколько приятны такие прикосновения. И даже на тяжесть давящего сверху чужого тела плевать после того, как Джисон переплетает их ноги. От него пахнет теми духами, что Чонин подарил ему ещё два года назад. Когда знакомый аромат складывается в цельную картину в голове, всё перед глазами начинает кружиться чуточку сильнее. Его волосы лезут в лицо, щекочут подбородок. И размеренное дыхание отпечатывается на теле, где губы почти касаются кожи. Не надо было расстёгивать столько пуговиц... Воцарившаяся тишина кажется более умиротворённой, чем в последнее время. Или оно так потому, что Джисон не смотрит в упор, а лишь спокойно сопит, уткнувшись носом в льняную ткань рубашки. Чонин мысленно прикидывает, хватит ли у него сейчас безрассудства и алкоголя в крови, чтобы сказать что-то неисправимое. — Может, стоило бы сейчас... — размышляет он вслух совсем тихо, всё быстрее и быстрее теряя связь с реальностью. Он сейчас заснёт. — Что? — откликается Джисон, не настолько сонный, как представлялось Чонину. Не хватило. Он с разочарованием проваливается в долгожданный сон. Возможно, это был самый подходящий момент, чтобы сказать Джисону, что он такой милый, и заботливый, и добрый, и красивый, и самый идеальный. Настолько, что это бесит. Правда, когда Чонин впервые за несколько лет просыпается в два часа дня, он с трудом может вспомнить, что успел наговорить, а что не успел. Спящего Джисона он находит не перед собой, как ожидал, а на соседней кровати, как обычно, и из-за этого начинает сомневаться в подлинности произошедшего. Может, это всё ему приснилось, или пьяные мечты оказались настолько откровенными, что хотелось, чтобы всё это было реальностью. Чонин морщится от света из окна, его глаза цепляются за свернувшуюся в комок фигуру, небрежно наброшенное сверху одеяло. Уж лучше бы всё это оказалось мечтами, чем реальностью, в которой Джисон ушёл спать к себе. Чонин чуть не сломался этой ночью, был так близко к тому, чтобы пойти на поводу у своих чувств. Оно не стоит того. Пусть эта чёртова влюблённость уже сгинет наконец. Чонин устроит настоящий праздник в этот день, и Джисон не будет приглашён. Только вот Джисон как будто специально старается не допустить подобного. И через день присылает текст песни с приглашением приходить в студию, чтобы записать трек. Чонин в тысячный раз пробегается глазами по строчкам, пока едет в такси навстречу своему концу, в груди жжётся то самое ощущение, что возникло при первом прочтении кусочка черновой версии. Трепет. Ужас. Восторг. Осознание. Нет никаких сомнений, что песня про него. Не может такого быть, чтобы слова, предназначенные не ему, так кричаще отзывались в сердце. — Как ты быстро, класс, — мягко говорит Джисон, когда открывает дверь студии после трёх постукиваний и видит на пороге Чонина. Джисон включает песню на повтор, увлечённо рассказывает, как нужно спеть все слова, постоянно оттаскивая курсор на часть композиции, про которую ведётся речь. Чонин только кивает и не задаёт никаких вопросов, потому что схватывает советы налету. Пережить сегодняшний день — вот главная задача. И не допустить, чтобы на свет вылилось что-то непрошенное. Сначала они пробуют исполнить свои отдельные и совместные партии, сидя перед мониторами, и только потом проходят в комнату звукозаписи, где два микрофона уже стоят рядышком. Просто сосредоточиться на работе. Это обычная работа без всяких личных претензий, их нельзя смешивать. Чонин прикусывает щёку изнутри, чтобы заземлиться через боль, прежде чем начать распеваться. "Оно началось не так давно. Не знаю, правда ли это. Ты ничего не говоришь, А я жду рассвета". Начинается всё отлично. Джисон поёт мягко, тягуче и чувственно. Чонин наблюдает за тем, как парень моментально погружается в мелодию, на его лицо выливается море сокровенных эмоции. От его выразительной мимики становится не по себе. Как только Джисон чуточку выныривает из музыкального потока и ловит на себе напряжённый взгляд, он запинается. Несколько раз ему приходится бегать к ноутбуку, чтобы перезаписать неудачные дубли. — Волнуюсь, — объясняет он с робкой улыбкой. — Никогда такого не делал. Чего "такого" — понять трудно. Никогда не пел в таком стиле? Или не оказывался в уязвлённом положении перед Чонином? Младший ничего не отвечает. Он молча ждёт своей очереди, стараясь не слишком вовлекаться в чтение эмоций на лице Джисона. Комната давит своей теснотой и духотой, хочется уже поскорее отделаться от обещанного и сбежать отсюда, приложить все усилия к тому, что забыть слова, так и рвущиеся наружу. — Так, сейчас твой куплет. На "как же сложно" там с надрывом, помнишь, да? — Да, хён. "Может, это всё — Мои фантазии? Но как же сложно Прислушиваться к разуму". Джисон внимательно наблюдает за тем, как Чонин поёт, поэтому приходится напрягаться сильнее, контролировать всё до последней мышцы, чтобы не выдать своё волнение. Оголённые руки Джисона заметно напряжены, нижняя губа прикушена, брови сведены ближе друг к другу. Чонин очень старается не смотреть, но во рту пересыхает, потому что всё, что приходит в голову, пока он пропускает текст песни через себя, — это он. Стоит в полуметре. — Давай ещё раз. Мне показалось, что ты мог бы прочувствоваться текстом чуть больше. Попробуешь немного эмоциональнее? — просит Джисон, пока садится на корточки перед ноутбуком на стуле и ковыряется в записанных аудиофайлах. Чонин закипает от желания огрызнуться, что он сильнее некуда прочувствовался. Настолько, что уже задыхается от бессилия, стоя здесь, пока его будто тычут носом в такое очевидное, но до сих пор не сказанное. Неужели он правда всё это выдумал? В таком случае, он сумасшедший. Каким бы абстрактным и размытым не был текст, понять его не составляет труда. Они пробуют снова, записывают несколько дублей, пробуют разные варианты. Джисон всё равно выглядит так, будто не до конца доволен. Неудивительно, Чонин на самом деле с трудом давит из себя что-то в эмоциональном плане. Ему кажется, что если он пустит себя по течению текста, то слишком увлечётся, как это часто бывает. Его легко разносит на чувства, когда он по-настоящему погружается в момент. Нельзя этого допустить, что-то точно всплывёт наружу. Ощущение неизбежности только усиливается, когда они готовятся к исполнению совместной партии в куплете. "Так сложно Не думать о тебе, Так тяжко Страдать изо дня в день. Искать Твой милый взгляд На себе. Не знать, Вдруг это сон, Моя смерть". Джисон настойчиво держит зрительный контакт, от которого Чонин не увиливает. Но только по той причине, что беспокоится, вдруг его страх примут за простое нежелание заниматься совместным творчеством. Чонину хочется сделать всё как можно лучше, но он так волнуется, что выходит совсем не то, на что рассчитывал. Достичь гармонии не получается и со второй попытки, хотя во время распевки в студии всё вышло здорово. Когда третий раз подряд ноты Чонина не совпадают в дуэте, Джисон бесцеремонно снимает наушники, останавливает музыку и складывает руки на груди. — Чонин, тебя что-то беспокоит? Ты сам не свой. Чонин тупо пялится перед собой, последние силы уходят на то, чтобы не выложить всё, как есть. Он справится, он сохранит свою тайну и позволит ей уйти в небытие рано или поздно. Так что он глубоко вздыхает и трясёт головой. — Извини. Я очень запутался в мыслях. Мне нужно немного перевести дух. — Ах, вот как, — тихо говорит Джисон. — Тогда иди попей воды, отдохни. Может, во второй раз легче пойдёт. Не пойдёт, без вариантов. Чонин пытается отдышаться возле кулера в коридоре, бьётся лбом об стену от отчаяния. Почему ему так плохо? Ничего же не происходит. Абсолютно ничего. Теперь Джисон будет думать, что неправильно выбрал партнёра для песни. И она окажется на самом деле не о Чонине вовсе. В таком случае можно будет вздохнуть свободнее. С чего вообще он так решил? Она могла быть написана про кого угодно, даже про человека, которого Чонин никогда не видел лично. Джисон хоть и интроверт, но общается много с кем. От обиды за свои таланты разжигается упрямство показать, на что он способен. Что такого кошмарного может случиться, если Чонин поддастся эмоциям, чтобы спеть лучше? Упадёт на колени перед Джисоном, что ли? Бред какой-то. Всё у него получится. И песню спеть, и унести ненужное признание с собой в могилу. Даже если это будет стоить ему лжи. Он сжимает кулаки и целеустремлённо возвращается в студию. Джисон, сидящий на полу за ноутбуком, встречает его с улыбкой и немым вопросом в глазах. — Всё окей, мне получше, — заверяет Чонин, сразу же подходя к своему микрофону. Решают начать заново. "Надо просто спеть так, будто признаюсь ему в любви", — думает про себя Чонин, с ремаркой про то, что Джисон всё равно не поймёт. Только порадуется, что у них здорово получилось вжиться в роль. Да. Похоже, не только Чонин успел собраться с мыслями за короткий перерыв. Джисон поёт значительно лучше и даже ни разу не запинается, потому что с самого начала песни смотрит на своего партнёра. Как только Чонин позволяет себе смотреть в ответ с трепетом и признаёт, что это потому, что Джисон его очаровывает, дышать становится чуточку легче. Он вовремя подхватывает свои строчки и проваливается в воспоминания о ночи после победы на Кингдоме: о нежных руках вокруг талии, о горячем шёпоте в ухо, о невообразимой близости, о которой сложно было даже мечтать. И этот же человек стоит сейчас перед ним, заворожённо наблюдая за тем, как Чонин берёт высокие ноты и выжимает из себя всё, что может, пока поёт песню, написанную однозначно не про него. Когда их голоса сливаются воедино, так естественно и слаженно, Чонин подсознательно понимает, что Джисон знает. Они неотрывно смотрят друг другу в глаза и поют про любовь, даже не притворяясь, будто это не особенная связь. Внутри так легко и спокойно, они словно говорят на одном языке. К чему это приведёт, думать не хочется, хочется лишь упиваться моментом, где Джисон так откровенно направляет сказанное человеку перед собой. Чонину. Тот знает, что выдаёт себя с головой, когда каждое слово срывается с губ, и остаётся только надеяться, что потом можно будет обвинить во всём саму песню и свою привычку окунаться в эмоциональную составляющую. "Я не храбрец, И ты, похоже, тоже. Может, мы слишком Друг с другом осторожны. Меня съедает страх. Что, если я неправ? И всю мою любовь Загубит дерзкий шаг". Они тихо выдыхают в микрофоны и в унисон снимают наушники с головы. Тишина звенит в ушах, того гляди сломается от напряжения. Никто не решается стать первым, кто её разрушит. Джисон просто смотрит, совершенно ошарашенный с широко открытыми глазами и разомкнутыми губами. Чонин, наверное, зря опускает на них взгляд, рассчитывает на то, что это не было слишком очевидно. Они стоят как истуканы, снова ждут. И снова ничего не происходит. Джисон промаргивается, словно отмахиваясь от сна, разворачивается и усаживается перед ноутбуком, чтобы включить запись. Чонину думается, что их голоса звучат идеально, особенно вместе. Они записывают вокал на задний фон под наставления Джисона, делают запасные дубли на некоторые моменты. Ни один из них не скрывает своего тяжёлого дыхания, шока в глазах или дрожащих рук, но никто из них это и не комментирует. Они заканчивают работу на автопилоте, обмениваются странными взглядами в последний раз, и Чонин уходит из студии без понятия, куда ему теперь идти и что делать. Он останавливается на первой же ступеньке, долго думает, оглядываясь на дверь за спиной. Он мог бы сейчас зайти обратно. Сказать всё, как есть. Джисон-то всё равно понял. Он знает. Может, он даже поцеловал бы Чонина в ответ. Останавливает только неуверенность, что с этим делать дальше. Всё внутри разъедает от ядовитого осознания, что у них ничего не выйдет. Слишком большую ответственность придётся нести за карьеру всех восьмерых. Чонину это не нужно. И Джисону, видимо, тоже. Они не разговаривают без надобности ещё несколько дней, ускоряя рост неловкости и напряжения друг между другом. В три ночи Чонину приходит файл с законченной песней. Он слушает её и не испытывает ничего, кроме опустошения из-за упущенных возможностей. Их теперь уже две, и с каждым днём число пропорционально увеличивается. Чонин мог бы сказать это вслух уже столько раз, но выбирал молчать. Джисон тоже молчит и выглядит поникшим с самого дня записи. Чонин старательно убеждает себя, что они это переживут и оставят в прошлом, через пару лет даже и не вспомнят, что между ними пробежала волнительная искра. Получается плохо — в ту же ночь он беззвучно льёт слёзы ровно до тех пор, пока не отрубается от истощения под утро. Джисон неподвижно лежит на соседней кровати, но создаётся впечатление, что он тоже не спит. Из-за приближающегося камбэка остаётся лишь уходить в работу с головой, чтобы хоть как-то отвлечься от этого кошмара. Так что Чонин решает не давать себе передышек. Он покидает общежитие одним из первых, весь день носится с вокальных уроков до танцевальных практик и фотосессий, а возвращается домой, когда голова уже идёт кругом и нет никаких сил задумываться о личной жизни. Не спали бы они с Джисоном в одной комнате, Чонин бы запросто изолировался от эфемерных воспоминаний о прикосновениях, взглядах и словах, что теперь крепко ассоциируются с ним. Вот, что он потерял. Теперь нет ничего. Во время одного из прогонов хореографий Чонин ускользает в коридор, замученный до невозможности. Всё тело пульсирует от боли, голова раскалывается на части. У них перерыв, так что есть законная возможность уйти из-под чужих взглядов и перевести дух. Чонин бесцельно таскается по длинному коридору, не знает, чем себя занять без телефона, оставленного в студии, чтобы не возвращаться к зацикленным мыслям о собственной никчёмности. Как вдруг он слышит приглушённые голоса из соседней комнаты, дверь в которую оказывается приоткрыта. Сначала Чонин поворачивается и уже собирается уйти, но тут его сознание цепляется за знакомую интонацию. Это Чанбин. И сразу же обладатель второго голоса загорается в голове — Чани-хён. Только звучат они совсем не привычно. — Так поэтому ты не хотел ехать вместе? — голос Чанбина звучит приглушённо, сдавленно. — Да, — отвечает Чан. — Прости, что не сказал тогда. Чонин беззвучно подкрадывается к двери, как можно аккуратнее заглядывает в узкую щёлочку и видит, как Чан и Чанбин стоят совсем рядом друг с другом и держатся за руки. Чанбин мягко усмехается, прильнув чуть ближе. — Какой же ты иногда дурень, хён, — говорит он, прежде чем их губы встречаются в поцелуе. Это чистая удача — то, что Чонин ловит удивлённый вскрик на самом кончике языка и топит его глубоко в глотке. Чан хватается за плечо Чанбина, не ожидавший такого натиска нежности. С этого ракурса видно только часть его лица, другая закрыта макушкой Чанбина, но Чонин всё равно бродит глазами по вскинутым в удивлении бровям и подрагивающим векам, неожиданно увлечённый представшим перед собой зрелищем. Они так органично смотрятся вместе, пока вжимаются друг в друга, что Чонин даже удивляется, как раньше не замечал ничего между ними. Влажные чмоки и уже подозрительно чувственные вздохи напоминают, что ему совершенно незачем и дальше околачиваться у этой двери. Чонин аккуратно отодвигается назад, потом переходит на спешный шаг, врывается в комнату для практик, совершенно позабыв о том, что хотел отдохнуть. Все остальные не сильно обеспокоены пропажей старших участников, каждый занимается своими делами, разбросавшись по полу. Чонин ощущает высокомерное превосходство. Конечно, это глупо. И рассказывать он точно никому не станет. Но хоть иногда приятно побыть любимчиком фортуны, доверившей ему такую тайну. Он опускается на пол рядом с Сынмином и Хёнджином, не особо вслушивается в их разговор, зато резко поворачивает голову на звук открывшейся чуть позже двери. Чанбин и Чан проходят в комнату с таким видом, будто и не цеплялись только что друг за друга, как за спасательный круг. Чонин старается смотреть на них не слишком часто, чтобы не показаться подозрительным. Он уверен в том, что остался незамеченным, но лишний раз рисковать не станет. Есть что-то такое в поцелуе хёнов, что Чонин не может выбросить из головы. Он не успевает себя остановить, как сразу же начинает размышлять. Интересно, как давно это происходит? Встречаются ли они? Как они смогли побороть свою нерешительность признаться? Как им удалось отодвинуть с пути страх за музыкальную карьеру? Как им удалось стать счастливыми?.. Чонин замечает, как они мимолётно берут друг друга за руку, когда идут к машине, пока никто не смотрит. Он замечает смущённую улыбку у Чанбина на лице, следит за тем, как Чан что-то шепчет ему на ухо, из-за чего они оба начинают хихикать. Их руки расцепляются, когда нужно залезать в салон, а затем Чонин садится на заднее сидение соседнего автомобиля и медленно, но верно погружается в размышления. Феликс и Хёнджин несколько раз тщетно пытаются вовлечь его в разговор, но вскоре бросают эту затею, потому что не могут добиться от него складных ответов. Ребята болтают на кухне за поздним ужином, только одного человека не хватает. Чонину всё равно кусок в горло не лезет, и он уходит из комнаты, собираясь с силами. Джисон сидит на балконе в наушниках, которые когда-то одолжил у Чонина и так не вернул. Парень вздрагивает от открывшейся двери, отворачивает голову, когда узнаёт, кто решился потревожить его уединение. Чонин неловко топчется на месте в дверном проёме, ветер с улицы сразу же ерошит волосы и залетает под майку, заставляя поёжиться. — Хён, ты чего тут сидишь? Холодно же, — говорит он. Джисон корчит недовольное лицо и мельком пожимает плечами. Он сжимается, кажется Чонину, взирающему на него сверху вниз, таким маленьким и беззащитным. Хоть и дни сейчас по-летнему радуют теплом, ночи всё ещё остаются холодными и неуютными. Чонин всё равно выходит на балкон и закрывает за собой дверь, оставляя отдалённые разговоры и смех остальных ребят за спиной. Пол под задницей просто ледяной. Чонин морщится, когда бёдра соприкасаются с бетоном, после чего задирает коленки и укладывает на них подбородок. Джисон наконец снимает наушники и оставляет их висеть на шее. Чонину не нужно вслушиваться в тихую мелодию, чтобы понять, что это их песня, до того, как она прерывается. — Пришёл помёрзнуть тоже? — слабо улыбается Джисон. Его пальцы нервно теребят ворот футболки. Чонин ободряюще улыбается в ответ. Он раскачивается туда-сюда, ловит слухом шум проезжающих где-то вдалеке машин, шёпот листвы на деревьях. Джисон больше не инициирует зрительный контакт, теряется взглядом где-то между ногами младшего и стеной. Его плечи напряжённо топорщатся, и всё тело обрастает острыми углами, как роза колючками. Завязать диалог оказывается так сложно, на уме лишь месиво из обрывков того, что Чонин напридумывал ещё несколько недель назад, прокручивая в голове сцены, где признаётся Джисону, или где Джисон признаётся ему сам. — Хён, то, что произошло в студии... Раздаётся короткий истеричный смешок. — Так ты решил это обсудить? — с нескрываемым ужасом говорит Джисон. — Ну, что ж, давай. — Не делай вид, будто сам не мог начать. После этой фразы Джисон замирает, и Чонин начинает себя упрекать, что откликнулся такой резкостью. Он совершенно не для этого сюда пришёл. Но Джисон лишь медленно кивает, немного погодя. — Да, ты прав. Я мог, и тоже не стал. Ладони потеют и трясутся от волнения. Чонину кажется просто невозможным предсказать, какими путями пойдёт этот разговор и что станет его финальной точкой. Но лучше уж он состоится, нежели умрёт в зародыше. — Хён, — начинает Чонин с огромной неуверенностью. — Это ведь было... Мы же оба знаем, про кого песня? Джисон снова сдавленно смеётся, ломаным движением проводит рукой по волосам. Он дрожит то ли от холода, то ли от нескрываемой нервозности, в любом случае, на это грустно смотреть. — Не знаю, Чонин, ты мне скажи. Уж я-то точно знаю, про кого она. — Про меня. Он молчит. На этот раз Чонин сам буравит взглядом Джисона, замершего, притворившегося мёртвым, скорчившегося в напряжении. Секунды тянутся как часы, дыхание успевает сбиться по двадцать раз, прежде чем Джисон медленно сглатывает слюну и кивает, отвернувшись. И что теперь? Чонин совсем не так всё представлял. Подтверждение Джисона уже не так много значит, уверенности в этом факте было почти на все сто процентов. Удивление скорее пришло бы только в том случае, если бы он ответил отрицательно. — Почему ты ничего не сделал? — тихо спрашивает Джисон, в его голосе проскальзывают нотки глубоко засевшей обиды. — Ты ещё после черновика всё понял. Буквально сказал мне тогда... как там... "Я рад, что небезразличен тебе"? Ну ты и дурак. Они вместе смеются над этим моментом. Чонину хочется спрятаться от неловкости за свои слова. Чувства, такие же ясные, как и тогда, захлёстывают в водовороте воспоминаний. Смех быстро сходит на нет и растворяется в прохладном воздухе, лицо Джисона возвращается к горечи. Она ему совсем не идёт, слишком непривычно видеть его таким. — Я испугался, — честно признаётся Чонин, обняв руками колени. И сам начинает дрожать. — Я тогда даже себе ещё не сознался, что ты мне нравишься. — Так я тебе всё же нравлюсь, — Джисон тянет слова как мёд, пробует на вкус. Чонин с замиранием сердца замечает, как приподнимается уголок его губ, как лицо меняется с огорчённого на довольное. — Я думал, ты и так догадался. — Ха, конечно. Ты не очень хорошо скрываешься. Джисон опускает одну руку на пол, чуть протянув вперёд. — Ты тоже, — бормочет Чонин и тянется ближе. Их пальцы соприкасаются. — Я специально, — утверждает Джисон безэмоционально. — Пришлось постараться, чтобы это хоть чем-то отличалось от моих обычных приставаний. Вот и написал песню. Всегда была возможность соврать, что это просто шутка. Чонин ухмыляется, радуясь тому, что Джисон всё же не соврал. — Я просто не понимаю, — продолжает он, неуверенно переплетая их пальцы. Чонин одобрительно сжимает его ладонь. — Когда мы записывались, ты всё понял. И пел не для записи, а для меня, я же видел, как ты смотрел. Мне хотелось сквозь землю провалиться под твоим взглядом. Я думал, сейчас что-то, наконец, произойдёт, я так ждал. Но ты просто ушёл и стал избегать меня. Почему? — Это не из-за тебя, не то чтобы я не хочу с тобой... э-э... всего, — говорит Чонин, морщась от стыда за то, каким смазанным и неуклюжим вышел конец фразы. Джисона это, похоже, немного повеселило. — Я просто не знаю, как нам быть, мы же в группе. Камеры, СМИ и прочая херня. — Какой альтруист. Ставишь карьеру ребят превыше своих желаний, похвально. Мне бы больше хотелось, чтобы ты сделал наоборот. — Но как же нам тогда... — Чонин, хуй забей, и всё, — раздражённо ставит точку Джисон. Он смотрит выжидательно, Чонин узнаёт это выражение. Такое же появлялось на его лице оба раза в студии. Младший двигается чуть вперёд, оперевшись на свободную руку, не занятую ладонью Джисона. В этот раз они не упустят момент. — Хён, тогда больше действуй сам, — шепчет Чонин. Они подаются вперёд одновременно, больно сталкиваются зубами, из-за чего сразу же отстраняются и ойкают. Тишина заполняется неловким смехом, но после они всё же выпрямляются и на этот раз медленно тянутся друг к другу. Джисон хватается за шею Чонина, подаваясь в поцелуй, его губы, потрескавшиеся и сухие, двигаются неспешно, отчего у Чонина происходит короткое замыкание мозга. Всё вокруг перестаёт существовать на эти несколько секунд, пока их рты соприкасаются, но Джисон быстро отстраняется, а Чонин инстинктивно тянется следом, не хочет так быстро прерывать то, о чём мечтал столько времени. — Ты что, подготовился? — ехидно спрашивает Джисон, силой удерживая младшего на расстоянии. — Что?.. — Вкусный бальзам для губ. Апельсиновый? Чонин ошалело лицезреет, как Джисон показушно облизывается, и толкает его в грудь. — Мандариновый, вообще-то. — Невелика разница. Пошли. Они поднимаются с холодного пола, разминают затёкшие конечности и выходят с балкона. Джисон тащит Чонина через гостиную за руку, где их успевают окликнуть, но не получают ответ. Чонин не совсем понимает, что происходит, с трудом верит в происходящее, поэтому просто позволяет собой управлять, послушно тащится вслед за целеустремлённо шагающим хёном. Дверь в их спальню захлопывается, и в ту же секунду Джисон теснит Чонина к своей кровати, обхватив его лицо ладонями. — Как же ты меня достал, если честно. С тобой жить — просто одно мучение. — Ч-чего? — переспрашивает Чонин, не зная даже, стоит ли ему возмущаться на подобные заявления или нет. Джисон целует его так нежно, что ноги начинают дрожать от переполняющих чувств, его прикосновения вразрез контрастируют со сказанными словами. — Ты представить себе не можешь, как хотелось тебя поцеловать, — шепчет Джисон, когда отрывается от лица Чонина и давит на плечи, заставляя опуститься на кровать. И сам садится рядом, сразу же кладёт руки обратно на щёки и снова загораживает обзор на всё вокруг, не оставляя ничего, кроме себя в центре вселенной. — Представляю, ты... я... — Чонин предпринимает неудачные попытки вставить свои пять копеек, но отрываться от поцелуев так не хочется. Он вжимается сильнее, открывает рот шире, Джисон без колебаний принимает приглашение и толкается языком внутрь. Судорожный выдох тонет в чужих губах, пальцы отчаянно цепляются за футболку, оттягивая ткань. Внутри всё полыхает, пока их, словно пьяных, ведёт от зашкаливающего количества прикосновений. Движения перетекают в более плавные, медленные, они подстраиваются друг под друга, периодически перерываясь на рваные вдохи. — Как же мне нравится твой голос, — произносит Джисон в один из них, съезжает губами на край рта Чонина, целует везде, куда может дотянуться. Требуется какое-то время, чтобы вынырнуть из приятных ощущений, захлестнувших с головой, сложить услышанные слова в предложение, у которого и смысл имеется. Чонин говорит первое пришедшее на ум: — Когда я пою?.. — Нет, просто твой голос. Счастье растекается внутри, заполняет собой каждую клеточку тела. Чонин слепо тычется в поисках губ Джисона, снова целует, когда находит их. От недостатка кислорода кружится голова, а сердце, наверное, и вовсе взорвётся от такой концентрации в нём восторга. Чонин с упоением кусает нижнюю губу Джисона, выбивая из него полузадушенный стон. Очень хочется, чтобы Джисон слизал весь его бальзам для губ, и, если надо будет, Чонин найдёт тюбик и намажет ещё. Лишь бы только от него не отрывались. — И мне так нравятся твои ямочки... Чонин вздыхает, плавится от нежности рук, всё ещё лежащих на его щеках, и от слов, добивающих до конца. Джисон зацеловывает его лицо, оставляет горящие следы на щеках, на носу, на лбу и подбородке, вертит Чонина в разные стороны, чтобы проще было дотянуться до каждого уголка. — Правда? Джисон гладит Чонина по скулам большими пальцами, остальными зарывается в отросший маллет, ерошит щетину на выбритых висках. Спускается на чувствительную шею, отчего Чонин резко вздрагивает и зажимается с глупым хихиканьем. Он обмякает в чужих руках, ведь растворяться в прикосновениях так легко и приятно. — И ты такой милый, когда только просыпаешься. — Ах... правда?.. Они укладываются на кровать друг напротив друга, продолжают сталкиваться губами, но уже совсем лениво. Тело расслабляется, словно всё накопленное напряжение постепенно утекает через места соприкосновений, голова наконец-то опустошается от тревог, становится такой лёгкой, наступает долгожданное умиротворение. Они почти не двигаются, пока лежат с переплетёнными ногами. Чонин чувствует дыхание Джисона у себя на щеке, редкие и мимолётные чмоки в саднящие губы. Руки намертво вцепляются в талию старшего, остаются там лежать, пока парни смотрят друг на друга из-за полузакрытых век. — Ты весь мне нравишься, — бормочет Джисон, закрывая глаза. — Очень сильно. — Вау, — Чонину не удаётся сдержать полный восхищения вздох. — Т-ты мне тоже. Я даже не успел рассказать, чем. Джисон негромко смеётся, прежде чем крепче влиться в объятия Чонина. — Можешь мне тоже песню написать, там и расскажешь.