Love song

Пока они едут домой, Чонин не произносит ни слова, слишком переживающий, что расплачется снова. Чан, Феликс и Сынмин, отправившиеся в той же машине, постоянно кидают на него обеспокоенные взгляды, что только больше напрягает, и поливают комплиментами и утешениями совершенно не к месту. Напряжённую атмосферу в салоне автомобиля можно ощутить физически: тишина обволакивает как липкая жижа, обветривается и засыхает, а когда кто-то снова открывает рот, чтобы выразить поддержку, корочка трещит и ломается. Чонин им правда благодарен, но чувство вины душит горло, не позволяет хоть как-то отреагировать на приятные слова, которые сейчас больше похожи на бессмысленный звон в ушах. — В следующий раз всех порвёшь, я знаю. Правда, Чонин-а, — Чан снова повторяет фразу, прозвучавшую слишком много раз за этот вечер, и легонько толкает в плечо. — Я в тебе уверен. Ответить на это нечего, поэтому младший просто кивает, хотя со сказанным он не согласен от слова совсем. Просто нужно как-то откликнуться, чтобы от него уже отлипли. Снова повисает тягучее молчание, разбавленное лишь шумом двигателя и проезжающих мимо машин. Ком в горле никуда не пропадает, мешает глотать слюну, слишком быстро скапливающуюся во рту из-за нервозности. Чан вовлекается в разговор с остальными, явно уставший от бесполезных попыток сменить атмосферу среди ребят. Феликс тише обычного, замечает Чонин, пока пялится в одну точку на водительском сидении перед собой и чересчур концентрируется на звуках и голосах. Голову заполняют уничтожающие догадки о том, что он молчит потому, что разочарован. Конечно, он вряд ли ненавидит теперь Чонина... нет... Все в нём разочарованы, кто бы что ни говорил. И Чонин в первую очередь разочарован сам в себе. Какое-то смутное беспокойство саднит в груди, и слышно всё плохо, будто он под водой, не в этом мире. Его голова качается из стороны в сторону на поворотах, как безвольный болванчик. Чувство тошноты останавливается где-то у горла, хочется закрыть глаза и наконец-то оказаться в одиночестве. Может быть, выпустить уже из себя все эмоции и хорошенько прореветься. Только вряд ли это получится сделать незаметно. Когда они доезжают до общежития, все вяло вылезают из машины, убитые после интенсивного выступления, угнетённые результатом их труда и просто утомлённые после долгого дня съёмок. Двери автомобиля хлопают одна за другой, все медленно плетутся к зданию, на полпути встречаясь с другими участниками. Сразу же завязываются разговоры, перекрывающие друг друга. Минхо и Чан обсуждают следующий тур, Джисон жалуется на то, как он устал, всем, кто готов его слушать, Чанбин тараторит про Уёна. В этом хаосе голосов начинает сдавливать от боли виски и затылок. Конечно, Чонин уже привык, что в обществе семи человек тишина появляется очень редко, особенно у них, ведь каждому всегда есть что сказать. Сейчас это просто раздражает, нет сил пытаться вслушиваться и каким угодно образом участвовать в разговоре даже на отвлечённые темы. — Хёнджин-а! — кричит Чан и набрасывается на сидящего на диване Хёнджина с крепкими объятьями, как только они заходят в гостиную. Старший издаёт свои дурацкие ультра-милые звуки, мотает в своих руках бедного паренька из стороны в сторону, и это заставляет уголки губ Чонина слегка дёрнуться. Слегка. Остальные сразу же подтягиваются к их восьмому участнику, без которого так непривычно находиться на съёмках и выступлениях. Чанбин обрамляет ладонями лицо Хёнджина, сжимает его щёки, дополняя тошнотворно милые звуки Чана своим аккомпанементом. Феликс садится на ковёр рядом с Хёнджином, откидывает голову назад между его коленей, смотрит так нежно и радостно, переплетая пальцы. Чонин стоит столбом рядышком и просто смотрит на это. Очень хочется поскорее уйти к себе в комнату, но сначала нужно убедиться, что у хёна всё хорошо. — Чем занимался, Джинни-я? — кокетничает Джисон, а Хёнджин игриво передразнивает его. Все черпают энергию от воссоединения с их недостающим звеном и от долгожданного возвращения домой. — Страдал фигнёй, если честно, — тускло отвечает он, поудобнее усаживаясь на диване, окружённый ребятами со всех сторон. — Порисовал тридцать минут и потом четыре часа смотрел ютуб. Парни реагируют дружным "О-о-о!", Джисон сразу же откликается: — Понимаю, чувак, это я. Чонин пытается издавать какие-то звуки, чтобы хоть немного показать, что ему не всё равно на Хёнджина. От волнения во рту пересыхает, Чонин судорожно выжидает возможность спрятаться в спальне. Он знает, что речь зайдёт про их выступление, он знает. Чонин слегка сжимает плечо Хёнджина, стоя позади дивана, тот мельком оборачивается на младшего, и Чонин хриплым после долгого молчания и плача голосом говорит, что скучал. Услышал ли его хён — сказать сложно, потому что в то же время шумели сразу несколько человек, и тихое признание скорее всего утонуло в общих возгласах. Но Хёнджин всё равно улыбается, прищурив глаза, хоть и сразу же отворачивается к Чанбину. Хёнджин выглядит искренне счастливым и довольным, окружённый вниманием после целого дня в одиночестве. Он гладит Феликса по голове привычными и естественными движениями руки, улыбается Сынмину, попросившему показать ему новый рисунок, шутливо шлёпает Минхо по бедру, когда тот начинает дразниться. У Чонина в голове какой-то диссонанс от происходящего, ему становится ещё хуже, что общее настроение так разнится с его внутренним самоощущением. Чтобы хоть чем-то себя занять, он шаркает в сторону кухни, наливает себе стакан воды и медленно отхлёбывает, непрерывно наблюдая за остальными. Все слишком увлечены друг другом, чтобы заметить его молчание. Правда, в какой-то момент Чонин ловит на себе проницательный и нечитаемый взгляд Чана, он не забывает ни про кого никогда. Это одна из его лучших черт, так обычно думает Чонин. Но только не сейчас. Как и ожидалось, тема разговора почти сразу перетекает в сегодняшнее выступление. В груди всё нарастает паника, пора сматывать удочки. Чонин никогда не говорит никому "спокойной ночи", не объявляет, что идёт спать, никаким образом не оповещает о своём отбытии. Но все знают, что он ложится одним из первых. Поэтому в нём теплится какая-то надежда на то, что все примут это как данное, решат, что он просто устал, и не станут трогать. Даже сходить в душ у него нет сил, куда уж там до разговоров. Чонин ополаскивает стакан, оставляет его сушиться, и медленно, но верно двигается в сторону своей спальни. Для вида он маячит возле ребят какое-то время, поджидает идеального момента, чтобы никто не заметил его ухода. Может, завтра у него даже получится что-то ответить, если тему поднимут снова. Дыхание учащается, когда настроение беседы медленно скатывается в удручённый тон. Чанбин рассказывает, как они оплошали, откусили больше, чем смогли проглотить, не заостряя внимание ни на ком конкретном, за что Чонин чувствует огромную благодарность, но Хёнджин всё равно неизбежно узнает, что именно из-за младшего вокалиста они оказались на предпоследнем месте в текущем рейтинге. Все немного оживляются, отшучиваются, переключаясь на суть следующего раунда и как много у них уже идей и ожиданий. В вокальном юните Чонина точно не будет, это становится для него предельно ясно. Пользуясь случаем, младший тихо уходит по коридору, он чувствует чей-то взгляд на своём затылке, но не оборачивается. У него больше нет сил притворяться перед остальными, нет сил находиться в компании других людей, разбиваться о так сильно контрастирующие настрои. Чонин плавно закрывает дверь с глухим щелчком и глубоко вздыхает полной грудью. В комнате приятно тихо и темно, хоть до его ушей всё ещё доносятся приглушённые голоса. Он ползёт к своему шкафу с одеждой, спотыкается о шмотки Джисона, разбросанные по полу, которые он уже сто лет как не может убрать. Чонин на автомате переодевается в первые попавшиеся под руку шорты и оверсайз футболку. Голова кружится, конечности словно налились свинцом, и горло до сих пор невыносимо сдавливает чьей-то невидимой рукой. Чонин падает на свою кровать и так и остаётся лежать поверх одеяла. Мысли ворочаются в голове, липкие, чешуйчатые, мерзкие. Он отчаянно пытается опустошить разум, ему так сильно хочется спать, сбежать от произошедшего в мир снов, оборвать эту уже невыносимую пульсирующую боль в голове. Наверное, остальные уже заметили, что он ушёл, и стали обсуждать. Чонин хватает ртом воздух, который не проходит в лёгкие через этот чёртов ком в горле. Ноги начинают мёрзнуть, но встать и закрыть окно кажется ему просто непосильной задачей. Он даже не замечает, в какой момент снова начинает плакать, просто слёзы катятся по его щекам сами собой, одна за другой. Капельки затекают ему в уши, Чонин морщится и отворачивается к стене. Ему так стыдно за себя. Он ненавидит плакать, он ненавидит плакать на людях, потому что всем неловко на это смотреть. Чонин рыдал не только на виду у своих мемберов и участников других групп, но ещё и на камеру, и это потом покажут зрителям. И все будут смотреть на то, какой он жалкий. У него перехватывает дыхание, из горла вырывает булькающий звук, и Чонин утыкается носом в подушку, стараясь подавить в себе хныканье, но выходит плохо. Хоть бы никто не услышал. От холода, стыда и уязвимости он сжимается в комок, хватается пальцами за край подушки, уже влажной от слёз, давится плачем, пока в его голове на повторе прокручиваются самоуничижительные мысли. Он содрогается в отчаянии, стиснув зубы, и вдруг резко замирает, когда слышит, как открывается дверь. О боже, только не это. Кто-то заходит внутрь, останавливается и тихо закрывает дверь. Кто-то. Чонину не нужно прилагать лишних усилий, чтобы понять, кто именно, он всегда узнаёт Джисона по шагам. От чужого присутствия напрягаются все мышцы в теле, сердце начинает биться сильнее от страха перед предстоящим. Джисон — последний, кого сейчас хочет видеть Чонин, даже если они делят комнату. Старший никогда не ложится спать так рано, даже будучи уставшим. Чонин прекрасно знает, потому что уже не счесть сколько раз Джисон случайно его будил в три ночи шуршанием, переодеваясь и ища в темноте свои вещи, шумом, когда ударялся об мебель, громким голосом диктора Дискавери, когда ложился посмотреть документалки перед сном и забывал подключить наушники. Воцаряется полная тишина. Чонин сжимает губы, чтобы не проронить ни звука, шумно сопит носом в неудачных попытках успокоить учащённое дыхание. Джисон не двигается, видимо, смотрит в спину младшему и прикидывает, как ему поступать. — Чонин-а, — полушёпотом зовёт он. Притвориться спящим у Чонина вряд ли получится, слишком уж неестественно он лежит и громко дышит, поэтому он выбирает тактику игнорирования и надеется, что Джисон в итоге сдастся. — Ты же не спишь, да? — снова раздаётся тихий голос Джисона, и ему вряд ли вообще нужен ответ на этот вопрос. Они застывают в моменте, как статуи. Чонин не видит Джисона, но может себе представить, как тот стоит неподвижно, размышляя, как ему быть, кусает губу как обычно, хмурится, скорее всего. Слёзы всё стекают вниз на подушку и одеяло, разум обволакивает облегчение за то, что он лёг к двери спиной, подсознательно ожидая, что кто-то будет снова вторгаться в его пространство. Этот кто-то делает шаг вперёд, снова замирает, когда Чонин непроизвольно дёргается. Но потом всё равно добирается до его кровати и садится на край. Когда матрас прогибается под Джисоном, у Чонина перед глазами красным цветом мигает сигнал "на помощь". — Можно с тобой поговорить? — неуверенно начинает Джисон. Он опускает руку Чонину на плечо, но тот резко сжимается и отстраняется, кожа горит от непрошенного яркого ощущения. Джисон сразу же одёргивает себя, усаживается ещё дальше, хотя кровать не самая большая и между ними всё равно остаётся слишком мало места для того, чтобы Чонин чувствовал себя комфортно. Ему вообще не хотелось бы проводить ночь с Джисоном в одной комнате, ведь его не покидало ощущение, что он сегодня долго не заснёт. Кажется, проходит целая вечность, пока они находятся в таком положении. Джисон ничего не делает: никак его не трогает, ничего не говорит, просто сидит рядом. Слышно, как он время от времени вздыхает, сглатывает, теребит одеяло, явно не зная, куда себя деть и что делать. Эта нервозность только больше доканывает Чонина. Ему страшно, что он скажет что-то плохое хёну, что с языка сорвётся то, чего нельзя выпускать наружу. Его зависть. Он так сильно завидует Джисону. За то, что тот просто родился талантливым. За то, что он умеет и читать рэп, и петь, и даже танцевать. За то, что он такой харизматичный на сцене, за его стабильно идеальные выступления и отдачу, за его способность брать высокие ноты, которые Чонин, вокалист их группы, сегодня взять не смог. У него кружится голова от противоречивых чувств, которые он питает к Джисону. Его бесит эта идеальность, он ей завидует. Ему бы так хотелось не убиваться из-за неудач, принять, что это просто препятствие на пути, которое он сможет преодолеть и в следующий раз сделать лучше. Джисон бы так и отреагировал. Он бы извинился за оплошность, но не падал бы духом, уверенный в себе и своих способностях. Чонин же... его значимость меркнет рядом с яркими талантами. Он чувствует себя таким маленьким и ненужным. Он убеждает себя в этом. — Мне кажется, тебе стоит знать, что никто из ребят не винит тебя за то, что случилось. Внутри просыпается какая-то волна ярости, Чонин сначала в ней захлёбывается, собирается уже бросить в ответ что-то саркастичное, но потом резко тушуется, испугавшись неожиданных эмоций. Ему просто нужны покой и одиночество, и их так грубо отбирают у него из раза в раз, что кровь закипает от досады и злости. — И ещё. Я думаю, ты был... — Хён. Чонин старается звучать нейтрально, прячет в голосе свою обиду, но осиплость и грубость всё равно проскальзывают вместе со словами: — Я не хочу сейчас говорить. Джисону два раза повторять не нужно. Он застывает на несколько секунд, потом поднимается и уходит из комнаты без всяких вопросов. Чувство стыда появляется моментально, режет словно пощёчина. Вроде он ничего плохого не сказал, но кажется, будто сам факт того, что Чонин его отверг, тяжело давит на всё тело. Он больше не плачет. Просто лежит и невидяще пялится в стену, не смыкая глаз ещё очень долго. В следующий раз Джисон возвращается около двух, абсолютно бесшумно ложится спать и не издаёт ни звука. Чонину очень хочется извиниться перед ним, но он не делает этого. Пролежав ещё минимум час и убедившись, что старший заснул, Чонин медленно поднимает своё затёкшее окоченевшее тело с кровати и идёт в туалет. Общежитие, окутанное ночной темнотой, обычно приносит умиротворение, но сегодня ощущается очень одиноко. Чонин не идёт обратно в спальню, он садится на кухне за стол и бесцельно качается туда-сюда, снова замерзая в прохладном помещении. Он разглядывает свои коленки, когда слышит, как открывается входная дверь, и в коридоре появляется Чан. Он бурчит что-то, пока скидывает с ног ботинки, лениво проходит к выключателям и зажигает свет в комнате. Они оба замирают, уставившись друг на друга. Чонин, задрав коленки наверх, весь скукоженный и сонный. И Чан, такой же сонный, с растрёпанными вьющимися волосами и удивлённым выражением, застывшем на лице. — Хён, ты откуда? — вырывается вдруг из Чонина. Чан моргает несколько раз с глупым видом, обрабатывая информацию. — Из студии, — он растерянно чешет затылок. — Вдохновение внезапно нахлынуло. — А, — только и отвечает Чонин. Больше никаких слов ему подобрать не удалось. Всё-таки, это обыденно для их лидера — возвращаться домой с рассветом, чтобы поспать два часа, потому что всю ночь он был занят аранжировкой или написанием лирики. Никого уже это больше не удивляет. Зато Чана, очевидно, удивляют ночные посиделки младшего на кухне. — А ты чего тут? — он пользуется своей очередью задавать вопросы. Чонин морщится и неопределённо пожимает плечами. Слишком сложно объяснять. Да и не хочется никому рассказывать про свои подавленные чувства. — Не спится. — А. В разговоре повисает пауза. Они просто смотрят друг на друга в ожидании чего-то, но это что-то никак не происходит. Чан проходит вглубь кухни, открывает холодильник, смотрит разочарованно на его содержимое и снова закрывает. Вместо еды он наливает себе воду из кулера. — Это из-за сегодняшнего?.. В его голосе много неуверенности и осторожности, он явно сомневается в том, стоит ли поднимать эту тему снова. Чонину кажется, что он уже выплакал всё, что мог, поэтому он немного думает в этот раз, прежде чем уйти от уязвлённого положения. — Нет. Не знаю... Чан многозначительно мычит. Чонин смотрит на то, как двигается его кадык, пока старший осушивает весь стакан за один присест и затем наливает себе ещё. Тёмные круги под глазами заметно выделяются на его лице, и Чонину становится грустно за него. Хотя сам, наверное, выглядит не лучше. — Мне показалось, ты над чем-то размышлял, — размыто бормочет Чан, всё ещё прощупывая почву дозволенного. Чонин поражается тому, как после такого загруженного дня (и ночи) у него хватает сил на глубокие разговоры. — Хён, ты испытывал зависть когда-нибудь? — издалека начинает Чонин. Чан в ответ фыркает с улыбкой. — Конечно, каждый день почти. В таком поле работаю, что поделать. — И как ты... тебя не бесит? — Бесит? — Тебя не злит, что у кого-то получается всё как будто бы так запросто, а у тебя — нет? Чан смотрит на него очень внимательно, и Чонин начинает переживать, что сболтнул лишнего. Завидовать он может много кому, их группа полна талантов, да и на других айдолов ровняться не грех. Кандидатов очень много. Но почему-то ему кажется, что Чан понял сразу. — Злит, конечно, — осторожно и вдумчиво говорит Чан, растягивая слова. — Есть много таких людей, и порой кажется, будто бы им нужно меньше трудиться, чтобы достичь того, ради чего ты сам жопу рвёшь. Чонин слабо улыбается, он редко слышит Чана, не сдерживающего себя в выражениях, особенно при младших. — Я в такие моменты стараюсь себе напоминать, что мы многого не видим. Мы не знаем, что на уме у людей, не знаем всё, через что им пришлось пройти, и что они делают каждую секунду каждого дня. Они тоже, может быть, пашут не хуже нас. Есть, конечно, те, кому просто повезло, я на них не зацикливаюсь. Стрей Кидс тоже повезло. Если ты злишься на своих оппонентов, направь эту энергию на то, чтобы работать над собой и стать лучше, чем они. Чан ожидает отклик на свой совет, но так и не дожидается его. Чонин погружается в мысли. Ему кажется невозможным представить мир, в котором он лучше Джисона. Он идеальный, невозможно быть лучше, чем идеал. Почему-то Чонин чувствует, как к щекам приливает жар, причину зарождения которого определить сложно. Он поднимает взгляд на Чана, всё ещё ожидающего от него какого-нибудь знака. — Чани-хён. Что если это... Он одёргивает себя прежде, чем успевает договорить. Это будет слишком очевидно. Чан прожигает в нём дыру своим цепким взглядом. — Чонин, кому из нас ты завидуешь так сильно, что тебя это бесит? — спрашивает он напрямую. Услышав, как это звучит из чужих уст, Чонин теряется, бубнит, что это неважно, и быстро уходит с кухни, прежде чем Чан успевает докопаться до истины. Его проницательность иногда так нервирует.