Грай

      Амита устало потерла лоб, откидываясь на стуле. Тишина и спокойствие читального зала умиротворяли. Древние свитки — словно старые друзья — наполняли уверенностью. Девушка любила читать.              Это умение далось ей нелегко. Когда Уайлен сказал, что испытывает трудности с чтением, это словно всковырнуло в ней старую рану и откинуло на годы назад.              Она сидела в темной келье — маленькая испуганная девочка — склонившись над пыльным писанием. Тусклого света свечи едва хватало на то, чтобы разобрать буквы. Где-то с крыши мерно капала вода. Капли разбивались о каменный пол с глухим звуком, каждый удар разрывал тяжелую тишину. Девочка старательно шевелила губами, водя пальцем по тексту. Читать было сложно. Некоторые буквы менялись местами, а слоги путались. Но она старалась. Ее отец когда-то учил ее, но война забрала его. Она забрала и мать, и девочка осталась совершенно одна в этом незнакомом и пугающем мире.              Ее увезли из осиротевшего дома и оставили в монастыре. Наполовину сулийка по материнской линии — Амита осталась без семьи. Она не знала, есть ли у нее где-то родственники, которые могли бы приютить ее. Мать покинула свое племя, когда вышла замуж за ее отца — молодого плотника. Они осели в маленькой деревушке под Ос Керво. Амита помнила, как мама нежными руками заплетала волосы в косы. Помнила, как отец катал ее на шее и рассказывал сказки. Девочке нравились сказки. Они позволяли путешествовать по неизведанным мирам и представлять себя принцессой, странницей, рыцарем.       Иногда она воображала себя святой — еще до того, как попала в монастырь. Разговаривала с пчелами, собирая цветы, и изо всех сил старалась обнаружить в себе хоть какой-нибудь дар. Но дара не было.              Вместо этого обнаружилось, что она не может читать. Отец тогда сказал, что это наследственное, что и он сам страдает этим недугом. Это успокоило Амиту. Они вместе с ним сидели вечерами в их скромном домишке, пока мама пекла сулийский хлеб на продажу, и папа объяснял, как правильно учиться распознавать буквы. Он долго и упорно знакомил ее с каждой, пока девочка не начала узнавать их. У каждой буквы была своя история.              Когда она самостоятельно прочитала страницу, отец подхватил ее и закружил по комнате. Это было приятное воспоминание. Возможно, одно из самых счастливых.              Потом отец ушел защищать страну. Амита плакала и не понимала, зачем ему нужно покинуть их, почему он не может остаться. Мама вышла работать в поле, чтобы прокормить их. Она часто уставала и много спала. Амита начала сама готовить хлеб и пыталась читать маме по вечерам сказки из старых книг, оставленных отцом. Мама слушала, и Амита видела, как она плачет.              В конце концов, мама заболела. Лекарь разводил руками, когда девочка задавала ему вопросы. Она хмурилась и кусала губы, стараясь не показывать, что ей страшно.              Однажды мама умерла. Амита помнила тот день, когда нашла ее — женщина лежала в постели, устремив взгляд в потолок. Ее руки были твердыми и холодными — Амите не удалось их разжать. Она кричала, толкала маму, звала и плакала, но та не откликалась. Несколько часов девочка просидела у ее тела, читая сказки, но мама так и не посмотрела на нее.              В конце концов, Амита вышла из дома и позвала соседку. Женщине хватило короткого взгляда на мать девочки, чтобы все понять. Она быстро увела ее и оставила у себя, расспрашивая о родственниках.              Но у Амиты осталась только она сама. Отец так и не вернулся. У соседки было двое своих детей и муж, ушедший на фронт. Ей было сложно брать на себя ответственность за еще одного — чужого — ребенка.              Поэтому, когда какие-то незнакомые люди в коричневых рясах пришли за ней, девочка даже не плакала. Ей казалось, она уже выплакала все слезы над телом матери.              Люди увезли ее, и она тоскливо смотрела из повозки, как очертания деревни скрываются за горизонтом. Не осталось тепла и любви. Не осталось веры в сказки.              Был только тоскливый и мрачный монастырь.              Амиту воспитывали в суровой вере. Когда у нее что-то не получилась, мать-настоятельница приносила кнут. Ее не били — она должна была делать это сама. Девочка оголяла спину, брала в руки розги, садилась на колени. И хлестала себя, сдерживая рыдания.              Мать-настоятельница говорила, что боль приносит очищение. А Амите оно было нужно. Ее неумение иногда складывать буквы в слова и предложения матушка звала происками демонов. Она заставляла девушку истязать себя, произнося над ней молитвы, а после оставляла в келье с писаниями и древними текстами. Девочка ненавидела эти тексты, но каждый раз, когда начинала читать, вспоминала отца и его бархатный голос. Это приносило утешение.              Она начала таскать книги из библиотеки монастыря, но все они были скучными и религиозными. Тогда Амита повадилась бегать в соседнюю деревушку и красть книги там.       Она знала, что это плохо.              Она возвращалась в монастырь и бичевала себя, пока не чувствовала, как кровь струится по ее бедрам. Кровь смывала грехи — и мать-настоятельница приветствовала стремление девочки в очищении.              Потом Амита читала. Страсть к разным знаниям со временем в ней только возросла. Она начала интересоваться и религиозными текстами, пытаясь найти в них ответы на мучившие ее вопросы. Она изучала каждый талмуд и фолиант, попадавший ей в руки. Буквы уже не разбегались.              Со временем девушка поверила, что причиной всему — хлысты. Они очищали. После мучительной боли следовало приятное умиротворение.              Она начала учить языки. Хлысты помогали сосредоточиться. Она начала интересоваться наукой. Хлысты напоминали о вере.              Когда ей было шестнадцать, ее отправили в монастырь в столице. Апрат заинтересовался юной послушницей, одаренной тягой к знаниям. Так Амита вернулась в Ос Керво. Проезжая мимо своей некогда родной деревушки, девушка не смотрела в ее сторону. А, попав в монастырь, первым делом уединилась в келье и предалась очищению.       Она плакала — но не от физической боли. Родная деревня, у которой даже не было названия, всколыхнула в ней давно забытую горечь утраты, и девушка истязала себя, выпуская свою боль вместе с кровью.              Монашки нашли ее обессиленной и уснувшей прямо на полу, покрытую шрамами и кровью, с хлыстом в руках.       Они запретили ей это делать.       Тогда Амита узнала, что далеко не все послушницы приветствуют очищение. Некоторые даже считали это варварством и осеняли девушку молитвенным жестом.              Амита потерялась.              Ее воспитывали с верой в то, что через боль приходит освобождение. Но запретили искать утешения. Ее учили, что шрамы — это дар от святых, которые приняли свое мученичество, но святые не отвечали на ее молитвы.              Девушка практиковала хлысты тайком, но все реже. Живые и энергичные послушницы постепенно добились того, чтобы Амита переосмыслила учения матери-настоятельницы. Они научили ее находить утешение в простых молитвах и медитации. Научили слышать шепот святых не в резком звуке рассекающего воздух хлыста, а в шелесте природы и бое церковных колоколов.              Амита взглянула на веру по-новому. Она спрятала розги, свободно ходила в библиотеку и изучала мир заново. Но иногда ее одолевали слишком сложные чувства, незнакомые и пугающие.       Однажды один из дворцовых лакеев, посещавших монастырь, широко улыбнулся ей, и девушка почувствовала, как в ней шевельнулось нечто. Юноша был красивым и сильным. Он ей понравился.              Но Амита понятия не имела, что ей делать. Она убежала и спряталась в келье. Тяжело дыша, она достала забытый хлыст и нанесла себе несколько ударов, успокаиваясь.              После этого она заказала в кузнице свои браслеты. Их было много, они почти полностью покрывали ее предплечья. Браслеты регулировались ремешками, и их можно было затянуть туже или ослабить. Изнутри браслеты были покрыты маленькими шипами.              Амита затягивала их, когда терялась в собственных эмоциях и нуждалась в очищении. Короткие вспышки боли дарили просветление. Ее руки были покрыты шрамами, но этого не было видно под браслетами. Девушка надевала их каждое утро и снимала только на ночь.              Когда появилась Алина Старкова, Амита испытала надежду. Свет, который несла в себе живая Святая, разгонял не только мрак Тенистого Каньона. Старкова была первой святой, которая могла по-настоящему ответить.              Амита пошла за Апратом в надежде узнать Алину. А увидела — хрупкую и уставшую девушку, продолжавшую бороться. Но это не лишило ее веры. В страданиях Святой Амита различила эхо собственных. Она вдруг поняла, что Санкта — обычная девочка, наделенная великой силой, жаждой жизни и стремлением избавить мир от тьмы. И именно это делало ее святой.              Когда Амита сражалась с ней в Тенистом Каньоне, она нашла утешение в ее свете. Когда этот свет наполнил ее саму — нашла в нем очищение. Ей больше не требовались розги, чтобы прийти к умиротворению. Ей больше не требовалось проливать свою кровь.              Вера — странная штука. Она вспыхивала яркими озарениями, меняла путь, но продолжала вести за собой. Амита верила всем сердцем. Каждый раз, когда взывала к свету внутри себя, чувствовала, как Санкта-Алина делится с ней своей силой.              Она продолжала носить браслеты, но уже в качестве напоминания о том, кем она была и через что прошла, чтобы оказаться здесь. Она больше не искала утешения в боли.              Амита коснулась пальцами холодных оков на предплечьях и задумчиво посмотрела на Толю. Тот заметил ее взгляд и отложил книгу.              — Пообедаем? — тихонько спросил парень. Девушка кивнула.              Они аккуратно встали и покинули зал. Вышли из библиотеки и прошлись до Моста Оратора. По другую сторону располагалась лавка, где можно было купить свежих булочек и крепкий чай.              Толя заплатил торговцу, и Амита взяла у него бумажные стаканчики — дешевую альтернативу изысканным керамическим кружками. Такие стаканчики довольно скоро размокали, поэтому чай следовало пить быстро.              Они вернулись через мост и присели на бортик фонтана. Амита вытянулась, подставляя лицо солнцу. Почувствовала шевеление Толи и оглянулась.              Шуханец лёг рядом, спустив согнутые в коленях ноги на землю. Девушка улыбнулась: этот огромный парень выглядел забавно на фоне университетских стен и, тем более, в библиотеке.              — Ты нашел что-нибудь интересное? — спросила она, откусывая от посыпанной сахаром булки большой кусок.              — Я бы сообщил, если бы что-то было, — буркнул Толя. Свою булку он жевал лежа.              Они уже пару дней изучали все подряд, что хоть немного было связано со святыми — и Санкт-Феликсом в частности. Амита подула на чай и осторожно пригубила.              — Я нашла упоминание какой-то святой могилы, но не уверена, что это что-то значит.              Толя поднялся и с интересом на нее посмотрел. Задумчиво дожевал и запил чаем.              — Я, кажется, видел какие-то легенды. Но все описано так туманно… Еще хуже, чем история Санкт-Ильи.              Амита улыбнулась:              — Может, мы нашли направление?              — Думаешь, в этом что-то есть?              Девушка вздохнула.              — А какие варианты? В каталогах святых мощей его сердце не значится. Будем честны, там вообще мало настоящих мощей.              — Значит, попробуем копать в эту сторону, — пожал плечами Толя.              Они доели в молчании.              — Думаю, нужно еще проверить архив, — внезапно предложил шуханец. — По всем торговым сделкам.              Амита с сомнением изогнула бровь:              — Вряд ли здесь кто-то покупал сердце…              — Это же Кеттердам, — улыбнулся Толя. — Даже если здесь не покупали сердца, у них могут храниться сведения о великих торговых сделках.              Парень театрально пошевелил бровями. Девушка рассмеялась.              Толя внушал спокойствие. Она не терялась с ним, как это обычно бывало с другими людьми. Гора мышц и мускулов, вооруженная острыми клинками — он словно был тем самым защитником из давно забытых детских сказок. А еще он увлекался поэзией и литературой. В нем таилось много загадок.              Амита кивнула.              — Хорошо, проверим архив. Может, Уайлену тоже удастся добыть какие-нибудь сведения.              Они вернулись в библиотеку и попросили у смотрителя доступ к архиву по торговым сделкам. Мужчина окинул их хмурым взглядом, но проводил к неприметной двери: Ван Эк хорошо ему заплатил, чтобы он не задавал лишних вопросов и помогал паре в их исследованиях.              Амита скользнула в архив, негромко звякнув браслетами, и огляделась. Несколько стройных рядов шкафчиков с ячейками. Девушка вздохнула.              — Придется просмотреть их все.              Они разошлись с Толей в разные стороны и начали по-очереди отодвигать ящики и перебирать папки. Амита быстро шевелила пальцами, откидывая их одну за другой. Керчийцы любили порядок: все папки имели броские заголовки и четко нумеровались, на каждой имелась дата и сводка ключевых тезисов.              Они перебирали документы несколько часов. Время от времени раздавался радостный, удивленный, а затем удрученный стон Толи. В такие моменты Амита улыбалась. Ее пальцы покрылись пятнами от чернил. Иногда ей попадались интригующие названия, но, когда девушка быстро пробегалась по содержимому папки, разочарованно вздыхала. Земли, драгоценности, зерно, корабли, юрда, предприятия, люди. Сделки совершались над всем, над чем только было можно. Над чем нельзя они тоже заключались — и тогда на папке появлялся красный штамп о противозаконной деятельности.              Когда Амита почувствовала, что у нее начинает ломить спину, она устало опустилась на пол и поглядела на Толю. Он все еще сосредоточенно изучал документы. Они не просмотрели даже четверти.              — Я уже это ненавижу, — пробормотал парень, закрывая очередной ящик. — Ты знала, что тридцать лет назад один керчийский торговец выкупил в Новом Земе целую деревушку со всеми ее жителями и построил там плантации, заставив жителей работать на себя? Он буквально купил себе деревню рабов — и ему сошло это с рук, потому что с каждым он заключил трудовой договор. И неважно, что условия в нем — нечеловеческие.              Толя пнул шкаф, и ящики надрывно лязгнули.              — Этот мир — прогнившее место, — вздохнула Амита. На нее накатила апатия.              Шуханец опустился на пол рядом и покачал головой.              — Этот мир прекрасен, но часто его населяют подонки.              Он устало зарылся лицом в ладони. Они посидели некоторое время в молчании. Девушка уютно чувствовала себя в этой тишине рядом с шуханцем. Они провели бок о бок много часов, изучая пыльные фолианты, которых до них, казалось, никто не касался долгие годы.              — Полагаю, нам нужно сменить вид деятельности, — сказала Амита. — А то мы скоро сойдем с ума.              Толя согласно кивнул. Он поднялся, подал ей руку, и они стремительно покинули здание.              Воздух снаружи стал по-вечернему прохладным. Они направились вдоль Бокканала, любуясь, как лучи закатного солнца играют на воде. Чайки, залетевшие сюда, покачивались на волнах, чистили перья и умывались.              — Кеттердам — красивый город, — решила Амита, когда они медленно вышли в Гельдин.              — Ты просто не видела Амрат Ена, — возразил Толя, пиная попавший под ногу камешек. Тот подскочил и свалился в канал с громким всплеском.              — Я вообще мало что видела.              Шуханец шел чуть впереди, но притормозил и оглянулся на девушку.              — Это самый большой и процветающий город в Шухане, — улыбнулся он. — Там круглый год тепло и солнечно, и повсюду растут цветы, кустарники и могучие деревья. Сливовые сады есть почти в каждом районе, и трели соловьев слышны практически из любой точки.       Парень говорил о столице Шухана с теплом, но в его словах слышалась тоска. Амита перевела взгляд на небо.              — Ты скучаешь по дому?                    — Иногда, — грустно ответил Толя. — Я не был там очень давно.              Они продолжили путь. Девушка размышляла о том, каково это — тосковать по родным краям и возвращаться в любимые сердцу места.              — А ты? — спросил парень.              Амита грустно покачала головой.              — У меня нет дома.              Она вдруг со всей ясностью поняла, что это правда. Королевский дворец не был ее домом — он был работой. Монастырь матери-настоятельницы был не домом, а темницей. Церковь Апрата была пристанищем. Родная деревушка… Амита ее совершенно не помнила.              Из ее памяти практически стерлось лицо матери, а от отца остались только руки, державшие книгу со сказками.              — У каждого должен быть дом, — нахмурился Толя. Амита пожала плечами:              — Может быть, однажды.              Она часто себе это повторяла. Может быть, однажды ее тело изгладится от шрамов. Может быть, однажды ее сердце перестанет болеть. Может быть, однажды она снимет свои браслеты и позволит себе полюбить. Снимет рясу, которую она носит только потому, что не знает своего места в жизни, покинет монастырь и станет свободной. Может быть, однажды.              Они пришли к дому Уайлена, когда начало темнеть. Толя галантно открыл перед девушкой дверь, и она присела в реверансе, благодаря. Вошла в коридор, почувствовав едва знакомый запах. Удивленно раскрыла глаза и поспешила на кухню.              Инеж присела у печи, сдувая со лба непослушную прядку и недовольно хмурясь.              — Что ты делаешь? — с интересом спросила Амита. Сулийка не вздрогнула и не обернулась: она знала, что они здесь, еще до того, как пара вошла в дом.              Инеж встала, недовольно отряхивая с рук остатки муки, и смущенно улыбнулась.              — Я… мне захотелось приготовить хлеб, — она поджала губы и покачала головой. — Но ничего не получается.              Амита подошла к печи и заглянула: в котелке золотисто румянилась булка, источая аромат розмарина.              — И что пошло не так?              — Он не поднимается, — кисло буркнула Инеж. Амита рассмеялась.              — Это нестрашно.              Сулийка вздохнула.              — Знаю. Просто мне захотелось… не знаю чего. Отвлечься?              Амита подхватила щипцами котелок и достала его из печи. Хлеб действительно не поднялся, но пах вкусно — очень родным и теплым запахом прямиком из детства. Девушка почувствовала, как в горле застревает комок, и прокашлялась.              — Ты нашла что-нибудь?              — Радмаккер самый набожный из всех членов Совета. Если кто-то из них и интересовался возможностью получить святые останки, то он должен знать.              Амита прикусила щеку. Они еще не нашли в архиве никаких подходящих сведений по сделкам Радмаккера, хотя его фамилия мелькала достаточно часто. Нужно будет завтра обращать больше внимания на имя купца.              Инеж присела на подоконник и облокотилась лбом о стекло.              — Моя мама пекла такой хлеб, — зачем-то поделилась Амита. Ей вдруг ужасно захотелось разделить с кем-то свои воспоминания. — Когда я была маленькой. Она продавала его на рынке.              Инеж удивленно обернулась, затем улыбнулась.              — Моя мама тоже его пекла.              Сулийка мягко соскользнула с подоконника, подошла к Амите и помогла нарезать хлеб. Та вдруг поняла, что ничего не знает об Инеж, хотя та была с ней одной крови.              Девушка взяла ломтик горячего хлеба и подула на него, остужая. Аккуратно откусила кусок. Хлеб был пересолен, а вкус розмарина чувствовался слишком явно. Но Амита все равно прожевала его, пытаясь восстановить в памяти черты лица матери.              Инеж тоже попробовала кусочек, выплюнула и рассмеялась:              — Нет, это определено нельзя есть.              Амита улыбнулась:              — Давай сделаем новый. Я знаю рецепт.              Инеж смахнула с лица выбившиеся пряди, оставляя на лбу следы муки, и ее глаза загорелись решимостью.              — Только делай все медленно. Я хочу запомнить.