Лунный характер

Опять меня терзают страхи И ломит голову, хоть плачь! Опять мне снится, что на плахе Меня с петлею ждет палач. Палач в нейлоновой рубахе, С багровой заячьей губой… Опять меня терзают страхи — И я опять бросаюсь в бой. Александр Галич

— Я никогда не чувствовала себя так загнанно. Словно в стеклянном кубике. Удел мне — видеть жизнь, слушать свободу и биться о стекла, рассекая щеки солью слез. Никогда прежде я не оказывалась такой одинокой у всех на виду. Они видели мои потуги…конечно видели. В лучшем случае, сопровождаемая сочувственными взглядами, я выбивалась из сил и просто смотрела в ответ. С мольбой? Нет, конечно нет. Я понимала, что им не под силу мне помочь. В худшем случае, это случалось взглядом насмешливым, жестоким. Взглядом осуждающим меня, но не указывающим ни одной тому причины. А иногда стекла будто сжимались, теснили и без того крохотное пространство. В такие дни я особенно надеялась. Не смотри на меня так. Да, порой я надеялась, что они и вовсе меня схлопнут. Но они всегда останавливались в последний момент. Кошка моргнула небесного цвета глазами и поджала пушистые лапки. Уши, внимательно навостренные, ловили каждое слово, будто это действительно имело для нее значение. Будто бы эта молчаливая кошачья внимательность могла остановить слезы и успокоить страх. Женщина беспокойно глянула на стрелки часов. Сегодня она впервые обратила внимание на их режущее цыканье, погоняющее ее откровение, накаляющее давящее ожидание до всех возможных пределов. Мария с досадой прокрутила в мыслях последний звонок. Несуразный, породивший в равной степени и тепло, и леденящую тревогу. — Лаура. — выдохнула она. Такое странное имя, заставляющее понижать актаву на втором слоге, даже когда делать этого заведомо не хочется. Имя которое при всем желании не получится произнести грубо из-за его уникальной фонетики. «Это не более чем просто предосторожность» — мелькнуло в мыслях. «Она единственный влиятельный друг в Москве, который, при этом, в курсе ситуации». — Полночь, Мария Владимировна. — беззлобно сообщила Лукина. Мария замешкалась, решая, как лучше начать: — Я, кажется, наговорила лишнего. На другом конце линии повисло недолгое молчание. — Наговорила, да. Однако, видимо, речь не обо мне. Третьякова приложила свободную руку ко лбу, совершенно бессмысленно прикрывая лицо. — Молчишь. — Лукина устало, тяжело вздохнула. — Ну конечно ты молчишь. Ты взяла с меня обещания не вмешиваться в твои дела, но вот, пробила полночь, монстры выбрались из-под кровати и ты звонишь мне. — голос Лукиной отдавал несвойственной ей хрипотцой. — Не нужно злорадствовать. Раздался нервный, мрачный смешок. — Ты в безопасности? — Да, думаю да. — Приехать? Мария уставилась в угол комнаты, вмиг погружаясь во внутреннюю войну, разразившуюся где-то в груди как по команде. — Я понимаю, тебе нужно подумать. Это действительно непростой вопрос. — Я же попросила не злорадствовать! — И не думала. Отправь мне адрес, если хочешь меня увидеть. Если нет, я сделаю вид, что мое предложение осталось невысказанным. — Я не хочу вмешивать тебя. Если вдруг за мной следят… — наконец решилась Третьякова. — О, дорогая моя. Моих свиданий с Баевым едва ли меньше, чем у вас за все годы брака. Причем «брака» в другом смысле этого слова. Мария хмыкнула, пока мысль окончательно не осела. — Что?! Вы виделись? Он…угрожал? — Нет, вовсе нет. Мы мило беседовали. Третьякова сочла это сарказмом, невольно сжимая телефон. Проклятия рассыпались летним градом, забивая насмерть только проснувшуюся нежность. Нежность, что откликнулась на, казалось бы, простое, рядовое обращение с той стороны линии. — Это было…впечатляюще, Мария. — заключила Лукина. — И все-таки, прими решение. — Нет, пожалуй, не стоит. — вопреки сокрушительному поражению всех «против» ответила женщина. Быстро. Так быстро, чтобы соблазн не успел ответить за нее. — Я все равно уже выхожу из дома. Подумай. Мария взглянула на часики в углу экрана. — Зачем? — К твоему сведению, с собаками нужно гулять минимум два раза в день. — уже в привычном менторском тоне сообщила Лаура. — Ты…не боишься? — Чего? Со мной огромная собака, которую я в состоянии защитить от любого пекинеса. — Лара, я серьезно. — Мария Владимировна. — остановил ее голос. Бесплотный, твердый голос. — Приезжай. Я все там же. — За Кемергерским? Мария внезапно вспомнила сияющую аллею, множество укутанных в шарфы людей, податливую Геллу, шагающую вплотную к бедру. Детский восторг, когда она выхватила из общей картины Лукину, высокую, дорогую, облокотившуюся о фонарь в самом центре улицы. Снежинки замершие в ее волосах, не намеревавшиеся таять, чёрное пальто, косо укрывавшее плечи, и очки, подчёркивавшие резковатый, наглый взгляд, поверх оправы. — Да. Прищуреные, добрые глаза молодой Поляковой, оценивающе гуляющие по ней. Крутую «Р» в ее собственном имени, произнесенном вкрадчивым голосом учителя, голосом, который звучал совсем не так, как в классе. Гелла, скакавшая между ними как озорной щенок, искавшая внимания у новых друзей, такая искренняя, ласковая Гелла. — Возьми его с собой. — Кого? — Возьми Берлиоза. Я…мне не хватает собаки в доме. Она ожидала, что беспокойство отступит и выиграет немного времени до нового приступа. Она ожидала, что звонок станет утешением. Он не стал. Звонок стал ещё большим поводом для тревоги, стал причиной для разрастающегося страха. Для опасений куда более ядовитых и мучительных, чем за саму себя. Мария исследовала шагами комнаты собственной квартиры, ожидая любого знака. Бралась за телефон, сжимала, теряясь в сомнениях — стоит ли им воспользоваться или лучше ждать. Стоит ли выглядеть глупо, но убедиться, что она ошибается, или же сохранить самообладание и узнать что-нибудь похуже. Показной самоконтроль исчез как сигнальная ракета на солнце, сверкнул прощально, и растворился не оставив за собой даже искорки. Когда она очередной раз взялась за телефон, он завибрировал прежде, чем она успела разблокировать экран. «Лукина» — высветилось на нем, без фотографий и сопутствующих подробностей. Только два слова под красным кружочком с буквой «Л». «Я здесь.» Мария выскочила в том же, в чем пришла домой часом раньше: в простой белоснежной блузе с широким, обшитым кружевом воротником, и клетчатых дымчато-серых брюках. — Ты здесь. — облегчённо улыбнулась Третьякова, спускаясь по темнеющим клавишам ступеней. Она успела нервно огнянуться на темные провалы двора, когда Берлиоз ринулся к ней, потянув хозяйку за собой. Женщина поддалась, уступив ему возможность поздороваться первым, но пёс запрыгал, поводок неожиданно натянулся сильнее, дёрнул, и, скрипнув кожей, увлек Лукину почти впритык к Марии. Она погасила инерцию, чудом избежав столкновения. — Я… — сконфуженно выдохнула она. — Здесь. Она видела, как ведомое ее дыханием, шелохнулось белое золото волос. Берлиоз продолжал суетиться, вертеться между ними волчком, оставляя слюнявые автографы на всех доступных поверхностях. Мария оторвалась от ее глаз, наклонилась и смело взяла ротвейлера за обе щеки, прежде чем поцеловать его в широкий лоб. — Пойдем. — она решительно шагнула к дверям подъезда. — Ты голодна? Лаура лишь тепло улыбнулась себе под нос, слегка качнув головой. — Что? — смущённо осведомилась Третьякова, придерживая дверь. — Никогда не видела тебя такой. — И какой же? — Домашней. — незамедлительно ответила женщина. — Пусть и напряжённой, но все-таки, по-домашнему… очаровательной. — Обыкновенное гостеприимство. — Мария пожала плечом, шевельнулось кружево воротника. Она была бесконечно благодарна, что лифтом пользоваться не пришлось. Представить себя в замкнутой тесноте с Третьяковой, тесноте, способной стать катализатором как приятных, так и не очень приятных событий. Второй этаж был увешан разного размера картинами, вполне приличными, даже приятными. Открывая дверь, Мария пояснила, что это работы старого художника из квартиры напротив. Когда железная дверь беззвучно распахнулась, он ударил поддых моментально — тот самый запах корицы, такой банальный, такой вездесущий, пряный, вяжущий, навязчивый. Такой стойкий, что сопровождал Третьякову повсюду. Конечно она заметила. Расслаблено стоя в дверях, видела, как глубоко вдохнула Лукина, все ещё удерживая Берлиоза за ошейник, замеревшая на долю секунды, прежде чем его отстегнуть. — Мама любила корицу. — пояснила женщина. — Здесь всегда ею пахло, летом вместе с какао, зимой с глинтвейном. Я.может это сентиментально, но думаю, этот дом опустел бы окончательно без аромата корицы. — виновато пожала плечами Мария. — Мое близкое знакомство с корицей началось с тебя. Прежде я ее не переносила. — улыбнулась Лаура Альбертовна. — Твоя кошка, она… — В другой комнате. Познакомятся попозже, сперва нам нужно поговорить. — как в подтверждение свой решительности, Мария звучно закрыла за ними дверь и трижды провернула ключ. Щёлкнул карабин. Ротвейлер осторожно зашагал по коридору, придирчиво обнюхивая трюмо, шкаф, двери, каждый уголок чужой квартиры. — Хочешь выпить? — Определенно нет. — Я имею в виду чай, кофе? — Мария движением указала первую от входа комнату. — Может быть позже, спасибо. Так… — Лаура украдкой огляделась. — Поговорить о чем? Мария заняла одно из кресел, разделенных журнальным столиком. — Для начала о том, почему и как ты виделась с моим бывшим мужем. — А для конца? — О нас. — абсолютно спокойно ответила Мария. Лукина обречённо кивнула, села рядом, в соседнее кресло, внимательно пробежалась глазами по комнате. Явно свежий ремонт, идеально белые галтели, ни царапинки на полу, ни одной потертости вокруг ножек дивана и стульев. Мебель словно и не использовалась. Будто бы здесь никто не живёт. — Ты не используешь эту комнату? — вслух предположила Лаура Альбертовна. — Не использую. Здесь была комната отца. Видишь ли.вся эта квартира…здесь дурно. Дурно от воспоминаний. Мы уехали, когда отца не стало. Теперь все это кажется каким-то сюром, словно…словно я попала в прошлое, изменить которое не в силах. — Мне очень жаль… — Так случается. — мрачно заключила Мария. — Мне очень жаль, что меня не было рядом. Лукина все ещё исследовала помещение, но любопытный взгляд с соседнего кресла явственно щекотал нервы. — Вернёмся к нашей теме. Расскажи мне всё. От начала до конца. — с непривычной властностью потребовала Третьякова, и, подумав, добавила. — Пожалуйста. И она рассказала. В процессе Мария поднялась, одернув брюки, поманила ее за собой, на кухню. Лаура Альбертовна рассказала фактически все, за исключением таких незначительных деталей, уделять внимание которым она не пожелала. Впрочем, Третьякова словно почувствовала ее лавирование, потому что стала задавать неудобные, наводящие вопросы, паралельно помешивая в кружке лепестки красного чая. — Той ночью в ресторане…ты вела себя странно. — Мария подняла глаза в настойчивом поиске встречного взгляда. — Словно ждала чего-то. Думала, я не замечу? Лукина неохотно кивнула. — Иногда мне кажется, ты все ещё видишь во мне ту наивную школьницу. — Ты никогда не была наивна. Нет, ты была проницательна. И ты была смелой. — Я никогда не была смелой. Иначе, я бы не попала в такое положение. — опустила плечи Мария. — Если бы я была смелой, я бы, вероятно, вернулась в Москву раньше. Может быть, даже к тебе. — Может быть? Даже? — Лаура возмущено шевельнула рукой. — Это оскорбительно. — У меня все эти годы была другая правда, Лара. Ты знала, что Буше сделала это специально? Мария постучала ногтями по подоконнику. — Нет, — солгала Лукина. — Конечно нет. Она просто перебрала. Мария повернулась, мрачно глядя ей в глаза. — Спортивный интерес, все так просто…- задумчиво проговорила она. — Она сказала, ей хотелось узнать, что такого ты нашла во мне. — Она сказала? — Лаура Альбертовна шагнула ближе, облокотившись о холодильник и внимательно наблюдая любые мимические перемены в лице Мария странно улыбнулась, погладила ткань брюк. Шелковый шифон не уступал в гладкости чистому шёлку, повторяя при этом изгибы тела настолько же точно, насколько вызывающе. От ее взгляда не ускользнула заинтересованность Лукиной. — Что такого ты во мне нашла? — изменившимся голосом прервала тишину Третьякова. Лаура Альбертовна подняла глаза, слегка сдвинув брови. «Такие же голубые. Ничуть не бледнее с годами, такие же голубые, живые, такие, словно всё знают, глаза.» — подумалось Марии. Затянувшийся зрительный контакт. Первый — за долгие-долгие дни, недели, месяцы — контакт не враждующий, не перетягивающий, а искренне любопытный, познающий, созидательный. Контакт потребительный, вбирающий в себя каждую детальку, чтобы насладиться наконец самим фактом своего существования. Осознанно или нет, она сократила расстояние. Медленно, словно на одном только сомнении она едва заметно качнулась вперёд. Лукина напряжённо ждала, и в ней сомнений не было ни капли. Уверенная, что Третьякова сию минуту опомнится, она не шелохнулась. Ей понадобилось ещё несколько долгих секунд, чтобы осознать. Чтобы уловить в глазах напротив нечто большее. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы тяжело сглотнуть и уронить взгляд. Подспудно ожидая подвоха, Лукина подняла руку, но вместо того, чтобы остановить женщину, не выдержала мимолётной жажды и коснулась ее лица, невесомо, легко и ласково. Последовал глубокий вдох, прежде чем Третьякова закрыла глаза и доверчиво устремилась вслед за движением руки, навстречу теплому прикосновению. Совсем близко. Она была совсем близко. Со стороны коридора что-то громыхнуло. Железный лязг заставил обеих дернуться. Берлиоз залаял. Лукина стремительно направилась к входной двери, откуда раздался грохот, Третьякова, потянулась к ней, но не успела ухватить руки и метнулась следом. Звякнули ключи в скважине, Лаура распахнула дверь и ротвейлер с утробным рыком вылетел наружу, громко споткнувшись обо что-то у самых дверей. — Лара! — звонким от тревоги голосом окликнула Третьякова. Лукина подняла с бетонного пола помятую коробку. С улицы послышался рев мотора. Со свистом, лихо прогазовав, где-то рванула с места машина, быстро отдаляясь и утопая в нависающей тишине. Только Берлиоз цокал когтями по ступенькам, штурмуя этажи. Пролёт как назло не осветила датчиковая лампа. Впрочем, сложно было назвать это неожиданным совпадением. Крышка, продавленная когтистой лапой собаки, съехала набок. Женщина без церемоний откинула кортоновый клапан. Где-то совсем рядом резко вдохнула Мария. Из коробки выпало что-то вроде крупного, с две ладони, кольца. Звякнула о бетон какая-то железная деталька. По полу медленно поползло пятно, словно тень, если бы могла, стала расплываться вокруг. Третьякова шагнула вперёд и осторожно коснулась предмета. Ощутив влажный холод на пальцах, она с трудом подавила желание отшвырнуть это неясное нечто как можно дальше. — Лара, это… — Мария приподняла предмет и почувствовала, как неприятно и быстро скользнула мокрая дорожка по пальцам и кисти. Лукина перехватила его и подняла к глазам. — Ошейник. — Он в крови. — шепнула Третьякова, разглядев наконец пятно на полу. Женщина отшатнулась и принялась нервно вытирать руки, не пытаясь больше сохранять самообладание.