Эта первая ступень внутренней стороны жизни, чувственный порыв, имеет место и в человеке. Человек — мы это еще увидим — соединяет в себе все сущностные ступени наличного бытия вообще, а в особенности — жизни, и, по крайней мере, в том, что касается сущностных сфер, вся природа приходит в нем к концентрированному единству своего бытия. Нет такого ощущения, даже самого простого восприятия или представления, за которым не стоял бы темный порыв, которое он не поддерживал бы своим огнем, постоянно рассекающим периоды сна и бодрствования.
М. Шелер
Возможно, этого можно было избежать… Но философия в качестве непрофильного предмета попалась начинающим историкам слишком рано для их ещё не окрепших умов – на втором курсе. Мало кому нравилось рассуждать на вечные экзистенциальные вопросы в свои 19 лет. Более того, предмет начинался с Античности, что головной болью до сих пор отзывалась во многих студентах, помнящих этот зубодробительный курс в прошлом году. Для Насти, конечно же, не было неожиданностью увидеть философию в новом расписании, но и особого желания заниматься этим предметом целый семестр тоже не находилось. Будучи реалисткой, она редко задумывалась о тонких материях и прочем бреде, что по мнению достаточно многих людей, изучали псевдофилософы наших дней. И на первую пару, а это была лекция, Настя шла не в духе. Кофе, купленный на первом этаже учебного корпуса, отдавал горечью девяти утра и понедельника. Это комбо могло быть убийственным, но баллы по БРС сами себя не наберут, поэтому ради повышенной стипендии приходилось воставать из мëртвых. Шестой этаж лишь добавил красок депрессии этому серому утру. Преподавательница опаздывала. Уже пришëл другой, перепутавший аудитории. Уже прошли пятнадцать минут академического опоздания, и Настя хотела, наплевав на свои обычные принципы в честь понедельника, уйти с пары, но... Вошла она. И это была вспышка сверхновой, это было мгновением аварии, просветлением, ударом, выбившим весь воздух из лëгких. Настя поняла, что она уже никуда не уйдёт.***
Прекрасное видение звали Анной. Она была невероятно милым подарком кафедры философии для историков. И персонально для Насти. Падение рано или поздно должно произойти. Об этом как-то говорила сама преподавательница. Анастасия старалась не думать, что где-то в этих словах был заложен глубокий смысл специально для неë, но получалось слабовато. Остатки морали и этики отношений между обучающимся и преподавателем не давали скатываться в розовые мечты, однако с каждым днём дистанция между Анной и Анастасией становилась всё меньше, а грань дозволенного всë тоньше. Любовь использования, любовь-абъюз - с каждым семинаром или лекцией темы становились всë откровеннее. Настя понимала, что точка невозврата для неë была пройдена ещё с первого взгляда, как только Анна вошла в аудиторию. Но не знала, есть ли что-то с другой стороны, и если постучаться в дверь, откроют ли.***
Не существует космос без тебя, Ты тайна мирозданья. Слышишь? И пусть меж нами мили и года, Важней всего мне слышать, как ты дышишь. Сознанья нет, когда ты не со мной, Всë сон, пока тебя со мной нет рядом. Ты моя страсть и также мой покой. Ты звëзды, ты кометы, ты Плеяды. И сердце моë бьëтся только в такт С твоим. Иного мне ведь и не надо. Настя писала стихи, посвящëнные Ей. Все они оставались незаконченными, как будто логичного финала у этой истории не было и быть не могло. Да и о какой логике можно говорить, когда при каждом взгляде на Анну спирало дыхание. Оставалось только смириться, что оно так есть. Никакие психопрактики не помогали, спасения не было. Это было медленное падение в бездну, которая своими тëмными глазами смотрела прямо в душу юной девушки. Каждый взгляд преподавательницы, каждый жест и каждое слово восхищëнно-влюблëнный взгляд возносил до небес, коих не удостаивались даже древние боги Олимпа. Это были боль и благословение, величайшая радость и глубокая печаль, счастье и безумие. Это была бесконечность и фаталити.***
И это была депрессия: глубочайшая и всесторонняя. Понимание того, что все мечты так и останутся несбыточными, а смелости на первый шаг Насте никогда не хватит, да и вообще существуют кое-какие нормы морали, нарушение которых могло осудить не только общество, но и Она была вправе чувствовать отвращение, приводило девушку к одному из смертных грехов, самому страшному - унынию. «...И уныл во мне дух мой, онемело во мне сердце мое», - приходили на ум слова из Псалтири. Призрачная надежда на взаимность таяла вместе с жизненными силами. Апатия и равнодушие были приняты измученным сердцем как средство спасения из этой борьбы на выживание разума и чувств. Организм активно сопротивлялся этой сладкой болезни под названием запретная любовь, но бесславно проигрывал и капитулировал под этим странным притяжением. Настя не хотела сдаваться без боя: она всë-таки обдумывала план косвенного признания. На прямое ни сил, ни храбрости не было, и из-за этого становилось страшно и обидно: любовь - это ответственность, чувства должны были испытываться взрослым человеком, готовым к последствиям своих мыслей и действий. Настя себя таковой не ощущала. По сравнению с Анной она чувствовала себя ребëнком, смотрящим на объект своей любви, как на волшебство, на персональное чудо. Следила за каждым жестом влюблëнными глазами, и наверняка даже однокурсники заметили еë глубокие вздохи на каждую улыбку преподавательницы в еë сторону. И это убивало еë решимость открыться. Одним из способов Настя выбрала подкладывать на преподавательский стол стихи, посвящëнные Анне. И пусть это было немножко по-детски, пусть немножко безответственно, ведь каждый мог найти бумажку и увидеть то, что не должен, это уже было хотя бы каким-то шагом вперëд, шагом навстречу себе и своему сердцу.***
Что мне в мире этом? Что вижу здесь я? Кроме глаз цвета лета, Всë ужас и тьма. Ничего мне не надо, Всë есть у меня. Кроме губ твоих алых, Что цвета огня. Мне не мил белый свет, Мне никто не друзья. Но пшеницы расцвет На твоих волосах... И жизнь не нужна Без тебя и меня. Где нет места для нас, Я не буду ни дня. Настя внимательно следила за мимикой и жестами Анны. Но она не выдавала ничем, что прочитала написанное. Да и стихотворение было не подписано, что только сейчас осознала девушка. Волнение нарастало, панический стук сердца отдавался звоном в ушах. Во рту пересохло, а дрожащие руки не могли удержать ручку, не то что записывать лекцию у любимой (во всех смыслах) преподавательницы. Звонок, обычно приносивший разочарование от закончившегося времени рядом с Ней, теперь заставил и без того натянутые,как струны, нервы напрячься ещё больше. Настя уже была готова сбежать из кабинета куда подальше. — Анастасия, останьтесь, пожалуйста, сейчас, надо обсудить дополнительную работу по философии Платона, — раздался на аудиторию любимый Настей голос. Сердце готово было выпрыгнуть не только из груди, но и с высоты шестого этажа окна кабинета. Однако путей для отступления не оставалось, а даже если они и были, Насте больше всего не хотелось отсюда уходить. — Анастасия, я бы хотела узнать, как Вы относитесь к концепции любви в диалоге Платона «Пир»? — Если позволите, мне ближе концепция Симоны де Бовуар, хотя это мало относится к Античности, — с трудом ответила девушка, чувствуя себя, она была в этом уверена, хуже, чем на Страшном Суде. — Что ж, тогда здесь необходим глубокий анализ, Анастасия, — нежность в голосе преподавательницы заставила Настю перестать избегать еë взгляда и поднять глаза. Эта улыбка стала оплотом надежды, и девушка не смогла сдержать слëз счастья. Возможно, этого можно было избежать, но работа по философской концепции любви с великолепным научруком была расписана на год вперëд, и Настя была уверена, что с философией она свяжет свою жизнь.