«Подрастешь чутка – научу водить»...
Или как изумлённо отрывался от Ютуба, слыша о моих новых достижениях в английском...«Для такого, как я, это вообще темный лес!»
...Или как, живя всю жизнь с железобетонной уверенностью в том, что мы – идеальная семья, я получила сшибающую вертуху... где-то со дня, когда уже (мертвый) бывший взахлёб рассказывал о приключениях с папой: про ночную рыбалку; абсолютно внезапную поездку куда-то за тридевять земель; упоминал про тяжёлое время, про то, как его батя брал отпускные, подвозил, чинил, покупал, ухаживал, хлопотал, несмотря на то, что не особо умел... Я, конечно, радостно реагировала. Ну, думала, повезло, что у Данилы все хорошо, а то вечно у всех всё плохо с родителями... Потом как-то забежала в гости... И дядя Саша как раз был дома. Он широким жестом бросил пакет на стол, а потом, уперев кулачища в боки, басом позвал поехать в горы на выходных. Просто так. За компанию. «У вас какой-то праздник..? Я не буду лишней?». «Была бы лишней, не позвали бы. Ты не ломайся, не кусаемся... Или у тебя со своей родней планы?». «Э-э... нет?.. Буду рада?..» – нечто режущее полоснуло по груди. Мелькнувшему в перерыве вопросу...«А почему мой отец никуда со мной не ездит?»
...я сначала не придала никакого значения. Поездка в горы правда состоялась. Дальше были коньки. Парк. Кино. Кафе. Чем теснее наши миры переплетались, тем сильнее осколок стекла испещривал кожу. Так и шаталась: слева парень, справа батя парня. И было весело. Реально весело. Могли порой гайнуть в более радикальное местечко... Например, как-то забрели в бар, где чуть не передрались с алкашней... А как-то заезжали в тир... в бильярдную, в пивную... Из-за пустого кошелька я почти ничего не покупала, но мои спутники не жалели денег. Как ни странно, я не чувствовала себя обязанной. Как будто дуновение летнего бриза освежило мою жизнь, вроде бы блестящую, как фейерверк, но... как с годами стало казаться... словно бы неполноценную. Может, гулянками и стрелками за гаражами я неосознанно восполняла пробелы... В любом случае, это стало понятно слишком поздно, уже прокручивая пережитое. Когда я узнала, что Данилы не стало вместе с остальными. У дяди Саши не выдержало сердце, а тетя Зина, нахлебавшись таблеток, покончила с собой. За один день эти бедные люди лишились друг друга. Я тогда... была потрясена сильнее, чем когда-либо. Я витала в радужных мечтах. Думала, что счастливее всех, потому что имела всё, чего могла пожелать... Но я вдруг... в тот день... Я наконец... опустила глаза вниз... и осознала, что этим «всем» была мама и её безграничная любовь.И чужой папа, которого не стало.
О котором я вообще стараюсь не упоминать, потому что наворачиваются слёзы. Но я же взрослая девочка, правда? Я не плачу. Мама умерла. Я пролистывала альбомы, стоявшие на полке. Думала. Он помнил, какие шоколадки я люблю. А почему мой папа не помнил? Он ездил каждое воскресенье с нами гулять, хотя работал на двух работах. А почему мой, сколько себя помню, валялся на диване с банкой пива?«Я устал».
На тринадцатилетие мы едим то, что в дом принесла мама от мелких подработок: где-то продаст духи, где-то газеты, где-то одежду. Туалет был завален пустыми коробками, а в углу стола затесывалась стопка журналов, которые пролистывали «знакомые». Я была маленькой. Ветреной, несведущей. Я обратила внимание на очевидное только в День рождения, и то, из-за того, что после получасового уговора посмотреть фильм я выслушивала от отца слишком уж дебильные комментарии. «Этот сериал скучный», «этот для детишек», «этот я уже смотрел»... Когда? Когда ты их посмотрел?«Я тебя люблю, солнышко, доченька моя, свет души моей, все у тебя получится, все ты сделаешь»...
Сколько лет я верила в эти до блевотного сладкие речи, одновременно не сообщая вообще ни о чем? Вот так, как только научилась подтирать задницу да складывать два плюс два, тупо перестала полагаться? Выслушивать по дороге в магазин рассказы про то, как отец опять что-то забыл, не сделал и просрал, было делом до невозможности обычным. Когда меня били в школе, говорить ей, а не ему, было делом обычным. Когда в школьном дворе орудовал извращенец, знать, что под окнами мама с родителями ловила маньяка, было обычным. До меня дошло в разгаре войны. Когда он был нужен больше, чем кто-либо! Когда я нуждалась в нём, когда мне было страшно, когда мама погибла, когда погиб мой класс, Данил, мои близкие, обрушилось всё... когда человек, чьего тепла хватало и на меня... «папа»... папа... не мой папа... но папа, по которому я очень сильно скучаю... почему отец не заменил его? Он просто бухим сидел в наушниках. Землетрясение. Пожары. Выстрелы. Оккупация. Плевать. Я выживала одна. «Меня некому искать», — это могло бы стать ключевым тезисом в моей предсмертной записке. Длинной, страниц на пять, где я бы проезжалась от души по каждому, потому что я дерьмовый человек и записка должна быть соответствующей. Не знаю, как долго протяну без денег. Позаимствованного у трупов, — (изначально планировалось проверить, исчезнут кошельки вместе с владельцами или нет, но по итогу они остались в рюкзаке), — не хватит на длительное отшельничество... С другой стороны... Можно не переживать. И отбросить вообще всё. Это ведь уже не имеет значения. Толпой вынесенная на платформу, я торопливо огляделась. Знакомые очки и длинные волосы примелькались издали: Анча, завидев меня, протискивалась между приезжими, сбитыми в кучку. — Рина-а! — девушка расцвела, налетая с обнимашками. Я послушно приняла заботу, которой никогда бы не случилось, находись я в здравом уме. Объятия делали мир ещё более нереальным. Чьи-то чемоданы и пакеты регулярно задевали одежду. По тоннелю разносило эхо невнятной до безобразия речи, зато навевающей дежавю. Когда стоишь посреди вокзала, умещая нажитое в сумке, вдыхаешь воздух, такой же металлический, такой же холодный, что и стены, поезда и ручки эскалаторов, когда зябко ежишься от сквозняка, при этом не зная, где будешь ночевать... Да... Как по сценарию. Жалко, что приходится опять проходить через это. — Ты как? — неуверенно спросила одногруппница, отлипая. Покусывая губы, она сверлила меня взглядом, скорее испуганным, чем тревожным. Я долго связывала слова в предложения. — ...Нормально, — кажется, мой сухой ответ кричал об обратном. Анча решительно кивнула: — Поехали. Отстояв в очереди, мы навалились на двери. Наконец-то дохнуло свежестью. Плохо понимая, где нахожусь, уловила краем уха голоса, очевидно базарные, и успокоилась. Хоть проспекты укрывала ночь, ежу понятно, что сразу справа начинался рынок, а тротуар впереди выводил к универмагу: кислотно-красное «Ваночнице» не усмотрел бы только слепой. Видя, что я шла молча, не пиная по дороге камни, Анча не задавала вопросов. Меня, слушавшую звук шагов, переполняла пустота. Мороз щипал за щеки. Вспомнив, что оставила дома шарф, я загрустила. Странно. Мороз не может биться и оседать водой. Щекам мокро. Вряд ли это мороз... Коснулась пальцами. Это снег. Невольно напомнило, как пару дней назад я лепила снеговика... С неба тоже срывался снег. А Каллисто, отметивший, что во мне ребячливости больше, чем в пятилетнем ребенке, получил снежком по балде. Он не ожидал нападения, так что выглядел удивлённым... Ха-ха, бегали друг за другом, как два дебила, и каждый хотел навалить снежку́ за шиворот... Напомнило, как между делом я взглянула на его волосы. Снежинки, будто бриллианты, цеплялись за пряди, свитые из золота.***
Анча считала, что жила без хлопот. Обеспеченная семья, любящие родители, – изредка скандалившие, но главное, что между собой, – орава родственников, которые съезжались на День рождения, чтобы подергать за уши и надарить подарков. Новая техника, хобби, стремления, одобряемые и продвигаемые близкими, – разве что папа никак не свыкался с мыслью, что дочку интересовали не мальчики, – причины, которые заставляли помнить, что нужно ценить то, что имеешь. Она же прекрасно помнила ту беленую комнату с рядами двухэтажных кроватей. — Сначала узнала, что отца не стало, а через два часа... не видела трупа... но Хикару... — подруги прервалась на рваный вдох. — тоже погиб. Силуэт Рины, непосредственно сплясавшей бы и на похоронах, сгорблен. Потерян во мраке. Кислотность зелёного выцвела, практически не переливаясь из-за хвоста. Оперевшись локтями о колени, она вертела кольцо. Их было несколько, но сейчас Анча видела всего одно, с облупившейся краской. От исступления, с которым глаза, словно кукольные, смотрели в пустоту, волосы вставали дыбом. Откуда-то прилил жар. «Папа включил печь?..» Поворот головы. Словно две чёрной дыры прожигали Анчу. Взгляд невидящий. Замерший в прострации. Казавшиеся отлитыми из стекла, белки слабо мерцали. Контрастно тёмными пятнами по лицу расползлись мешки, почти наплывая на щёки. — Ты... ты в норме?.. — не понимая, почему зажевала окончания, Анча коснулась её пуховика. На куртке были следы земли, сажи и... чего-то ещё. Рука дернулась. Смазанные следы напоминали кровь. «Господи... Что же... там такого случилось? А ведь она не сказала, как именно отец и Хикару погибли...» Чтобы выдернуть подругу из прострации, девушка решительно повысила голос: — Рина! — Да... — приложила руку ко лбу. — Подустала. «Ну и ну», — присвистнула Анча, скрежетнув зубами. Поскольку от дела не пахло – разило за версту – керосином, желание допытываться сошло на нет. Отмечать, что подруга от шока похожа на невменяемую, вслух тоже не хотелось. И то, что она пугала до трясучки, тем более. — «Что-то ещё более страшное случилось. Я должна следить за словами». — Ничего... Скоро приедем. Воцарилась тишина. Молчать, сидя рядом, было странно. Немного пугающе. Сразу полезли сомнения: «Я веду себя правильно, да?.. Или нужно что-то сказать?.. какие слова успокаивают людей?.. ох, блин... Что, если я сделаю всё хуже?! Но она выглядит такой одинокой... Но ей будет неловко, если я её обниму?..» — замечая за собой триллионы переживаний, Анча удивлялась, как тогда без промедлений ринулась на помощь. Как выпаливала «мы точно в двадцать первом веке?», выплескивая ушатом воды то, что никто не осмеливался произнести вслух. Абсолютно все, от первого до последнего, плавно обтекали урельцев стороной. Одногруппники шушукались. Но именно Анчу Волхву, в которой не чаяли души все двадцать человек из курса мультимедиа, которую ни коим образом это шушукание не касалось, терзало чувство вины. «Слышали? Недавно сверидка отличилась по истории искусств. Ёбаная выскочка» «Сидела бы, тварь, пича в своём залупинске и не тявкала» «Я иногда не понимаю, откуда у неё время на эту хуйню? Этот её ебучий доклад на тридцать страниц облизали как могли. Чем мой не понравился? Ну и что, что там два листа... зато без воды» «Ахах, да как бы не вылизывали, на практике она всё равно днище» «Ну да, я слышала, у них там в Урелии глаза с ресничек начинают малевать» «Гнусная гуска» «Ха-ха-ха» Но, может быть... это и стало толчком. От настолько открытых подъебок у кого угодно сдали бы нервы. Но со стороны Рина Сверидова казалась равнодушной. Даже надменной. Анча, привыкшая к атмосфере дружелюбия, не представляла, что делать, если, зайдя сменить холст, обнаружишь на столе резак растрощен в щепки, а все вокруг будут ходить и делать вид, что тебя нет! Или как высидеть на групповых разговорных занятиях по английскому, когда от тебя демонстративно отворачиваются? Здорово, что Рина уделала всех своими знаниями, ну а если бы на месте Рины был кто-то другой? Кто-то, кто вообще не разбирается? Вроде Анчи, которая «tea» прочтёт как «тэа»? «Да что-то там зудит над ухом, у меня не настолько тренированный слух», — Рина, всегда лёгкая и воздушная, ежедневно вываливала восторги о «новом прочитанном шедевре корейской культуры, обязанном прославиться на весь мир», с таким видом, будто сидела посреди цветочного поля, а вокруг бегали радужные пони. Звенящий похуизм, отбивающийся смехом по коридорам. Пример. Идол, достойный памятника. «Да забей ты на эту манду тупую, аниме это искусство, а она пусть нахуй катится со своим псевдореализмом. Она голову вам анатомически неправильно простроила, чё она там заливает, профессорша, мать твою. У неё нет никакого права принижать твоих 2Д мальчиков в твоём профиле Инсты! И вообще, нарисуй ей черный квадрат. Если скажет, что хуйня, значит, работала уборщицей», — жопа улетела в стратосферу на реактивной тяге, едва Рина услышала о конфликте с преподшей. Митингуя на всю Прусию, подруга аж покраснела от злости: — «2Д – ИСКУССТВО! 2Д – ИСКУССТВО! 2Д – ИСКУССТВО! Дай я тебя обниму, гении часто не поняты обществом, тебя так несправедливо осудили... Ну я ей выскажусь при встрече...» «Боже, нет!» — взмолилась Анча. «Боже, да», — но её было не остановить... Рина так и не призналась, как повлияла на мнение полностью сформировавшейся личности. Через пару дней препод извинилась. И это стало доказательством, что Рина искренне не ведала о понятии «пруской улыбки». А «пруская улыбка» включала в себя показательную добродетель, которую можно было отличить от настоящей по нескольким деталям. Если человек, предложив встретиться, сразу назначит дату; если человек, услышав, что у тебя не всё в порядке, не пропадет с радаров; если человек не скроет, что на какой-то праздник специально готовил подарок для тебя, а не взял готовое с полки. «В пизду, ты сделала всё, что могла, и даже больше. Я уже была на выставке, ставлю 100 кувшинов из 5» «Пей чай и много отдыхай, нет ничего важнее здоровья. Выздоравливай скорее и не парься за учебу. Конспекты подкину» «К тебе заехать?» — о дева Мария... через три часа Рина притащилась из другого города, чтобы вручить тарелочку борща... — «Раз у нас двоих мышь повесилась, а ты ещё и заболела, дарю свою. Вишь, там мясо плавает? То-то. На». «Заодно возвращаю кофту с подарочком», — на изнанке толстовки, одолженной у автомата, шел аккуратный стежок. Господи, как ты додумалась вышить на обратной стороне рукава кота?!! — «Малость припозднилась ко Дню Рождения... на полгодика... но лучше поздно, чем никогда?» — Камара́дка... — разлепила губы Анча, накрывая ледяную руку подруги своей. — Ты не одна. — ...Ты со мной? — Ага. — Прямо несмотря ни на что? — Конечно. Рина отвернулась к окну. — Почему ты так просто это говоришь? Потому что после «тарелочки борща» Волхва четко уяснила: она не сверидка, а малахит, затерянный в груде камней. *** Пахнуло ароматом роз – букет стоял около зеркала, украшая прихожую. Анча по привычке бросила куртку на вешалку, а сапоги в шкафчик. Не успела я переступить порог, как сразу же ощутила укол – полированная глянцевая мебель, отделанная под старину и подобранная в одном тоне, неприкрыто намекала на состоятельность родителей. Черт побери, что будет, узнай они, что виновница повышения налогов на армию заперлась к ним в дом? — Ты всё-... — заботливо выхватив мои кеды, Анча вдруг сунула внутрь нос. Бля... Наверно, углядела... — Фольга?.. почему у тебя в кедах фольга? Сбрасывая рюкзак с одного плеча, а гитару с другого, я пожала плечами: — Привычка. — Никогда ничего подобного не видела... — пробормотала Анча под нос, разглядывая мятую бумажку. Я помню первое впечатление, после того, как обмотала ноги в ледяном подвале. Наплыв тепла, будто от печи, и искра надежды, что мы дотянем до костра. — Вау... супер, не знала, что так можно утепляться... — Хах, — я отвела взгляд. — Это здорово. Дверь распахнулась от влетевшего Павла: — Ну шо, девчата, есть будете? Там мама супа наварила, бабушка драников наделала, компот горячий... Да шо ты как не родная? — увидев, что я скромно стою на коврике у выхода, пробасил мужчина. Блеснув лысиной, он похлопал по плечам куртки, припорошенной снегом, и вдруг хлопнул уже по моему плечу: — Заваливайся, милости прошу к нашему шалашу... Паули! Любовь моя, свет очей моих! Насыпь Ришке! — А... что... как... — меня в четыре руки приволокли на кухню, откуда тянулся сладкий запах выпечки. — о-о-о, спасибо, но не надо... я не голодная... — Все-е вы так говорите, — убежденно заявил Павел, представляя двум женщинам: одна хлопотала у плиты, вторая, очевидно, бабушка, узловатыми руками чистила картошку. Стойка визуально делила комнату пополам. Ряд шкафчиков справа, просторная и подчёркнутая ламинатом столовая слева, а окна, сейчас завешенные, днём наверняка заливали кухню светом. — Ну, встречайте гостей! Вы тут знакомьтесь, я тачку на стоянку отгоню... Моментально картошка полетела в таз, щепотка соли кончилась, они вскочили и защебетали: — Здравствуй! Ты как раз к столу! — Ох, я... — Я Паулина, мама Анчи. Будь как дома... Чай, кофола, кофе? — Кофе... — Антонина, — я недоуменно хлопала глазами, пожимая руку Антонины, больно бодрой для своего дряхлого вида. Реденькие водосы с налетом седины стянуты в гульку, весёленький фартушек пестрил цветочками, навевая размытые воспоминания о голубях. Настолько бурной реакции даже фанфикописатель не мог представить. От подозрительно заоблачной радости аж челюсть свело. — Рина... Приятно познакомиться... — держи улыбку. Эти люди явно не в курсе, кто ты, и нужно успеть им понравиться до того, как они вышвырнут тебя на улицу. — Ох, а нам-то как приятно... — мама Анчи, женщина в теле, резко пихнула бабулю в бок. По сравнению с мамой бабуля прямо тростиночка... — Ну что я не то сказала? — Да ничего не сказала, помоги стол накрыть, — Паули заговорщецки переглянулась с дочерью, отчего-то давшей заднюю. Эй, Анча, с хера ты покраснела?.. Тебе что, десять лет?.. Как мило... — Ох, прости-прости, мы, старики, такие взбалмошные... — Вы не старая... — я не успевала вставить и слова. — Деточка, присаживайся... Али вы с внучкой моей в комнату?.. — Мам, сами разберутся. Не маленькие. Ну что ты в самом деле, только порог переступили... Зачем ты насыпаешь столько? Это много, посмотри, какая Иришка маленькая, выложи пару штучек! Может, у неё диета! — Е-ежиш... нормально! Раз маленькая, наоборот кушать надо... побольше!.. Иль боишься, что опять невкусно вышло? — Да ну как же, нет! Ну чего ты опять наговариваешь! У тебя всегда вкусная еда, мам! Глянь на Анюту и на меня! — покрутившись и обхватив руками живот, возмущалась Паулина. — Скоро в дверь не пролезем, лопнем! Отпусти хоть её с богом! — Ба, ма, успокойтесь, хватит уже, — заныла Анча, делая рукалицо. — Рина сказала, что не голодная... Успеете накормить... — А, точно-точно, всё ж впереди! Ты, солнышко, оставайся насколько нужно! — я вытаращилась на женщину, лица которой не успела разглядеть, потеряв дар речи. — Мы гостям рады, места на всех хватит! Как Анютка уехала, совсем уж невмоготу тихо стало... Ты, главное, не молчи, обращайся, если вдруг что. Обоснуйся тут пока, отдохни, а вечерком кровать организуем... Паша раскладушку достанет... Или с Анютой как-нибудь вдвоем договоритесь... — она подмигнула, сваливая в рукомойник посуду. а... что?.. чего... — А... Ага... — подбирая с пола челюсть, промямлила я, тут же чихая от аромата кофе, поставленного перед носом. Растерянно подняв чашку, большую, с кошко-девочками, – видимо, Анчину, – я озиралась по сторонам. Незначительные детали, наполнявшие кухню, вроде статуэток, традиционного сервиза, фотографий или расшитых вручную полотенец, удивительно оживляли её. Спертый воздух прогоняла прохлада – приоткрытое окно покачивалось от ветра. Хохот и гам, мигом рушивший тишину, звучал так же непривычно, как комплименты, лившиеся через раз. — Ой, слушай, Анют, ты нам такую красивую компанию привела..! А у нас тут такой бардак... Скорее бы Паша уже вернулся, а то рыбу некому чистить, мясо заждалось... — они продолжали болтать, и легкость, с которой протекал разговор, как ручей по весне, усиливал ощущение вымышленности. Я чувствовала что-то странное, слушая его. Будто находилась во сне. В чужом сне. Бабушка, неповоротливо развернувшись, обратилась: — Ежиш... смущаем тебя?.. — Смущаете?.. — сорвалось с языка. Я обвела взглядом людей, окруживших меня. — о нет... нет, конечно... Язык почему-то заплетался. — Я... очень рада... что приехала... — что-то в носу защипало... — Спасибо вам большое за гостеприимство... — Что-то не так? Мы слишком назойливые?.. — Ох... нет, что вы, просто... не помню, когда в последний раз собиралась вот так в кругу семьи... необычно, — я улыбнулась шире, вставая и натянуто смеясь. Нельзя вестись. Это посторонние. Закрой варежку. Ты ничего о них не знаешь. Может быть, они попытаются донести на тебя инстанциям, едва заикнешься о своей беде. — Ежиш... Внимательно посмотрев на меня, Паулина вздохнула: — Анча говорила, что у тебя приключилось огромное горе... Знай: если ты не захочешь рассказать сама, никто не спросит. — Спасибо... — я поджала губы. — Я вам точно не в тягость?.. — Точно! — единогласно заявила Паули и одногруппница, наверное, ставшая первой подругой в этом дивном новом мире.