Даже если меня будет пытать целый город, я не расскажу о тебе никому. Ты заслуживаешь большего. Ты можешь остаться собой, несмотря на жестокость вокруг.
Юноша со звёздами прижимался щекой к щеке Солнца, придерживая шар. Изначально я решил, что веки Луны будут слегка приоткрыты, но Марко как-то упомянул, что эта планета покровительствует целителям и ведьмам с мощной интуицией, поэтому убрал ненужный слой. — У него закрыты глаза, но он всё видит, — ответил он, уверенный в том, что говорит. Мне было любопытно, что получится в итоге, поэтому я добавил полупрозрачный глаз по центру лба, как символ магии и способности путешествовать между мирами. Райнер попросил стереть эту деталь, так как она не входила в описание из пророчества, но когда я объяснил, что она не станет препятствием для открытия врат, то расслабился. Он попросил предупредить, когда останется добавить последние штрихи. Люди готовились к празднику, несмотря на разруху, царившую за стенами школы. Одни доставали лучшие платья и рубашки, другие берегли свечи и припасы, чтобы приготовить обед, а ещё подходили ко мне, по большей части, с жалобами и требованиями. Как волшебник, в которого не верят, но к которому бегут в первую очередь, когда приходит беда, они делились желаниями и планами. Просили, чтобы я писал внимательнее, не упуская ни одной мелочи. Если меня доставали слишком часто, их прогоняла Энни или Эрен, который держал рядом с моим рабочим местом птицу. Она подбадривала меня тихим пением и на все мои вопросы отвечала радостным чириканьем. Правда, иногда на неё находила грусть, и она почти не клевала то, что ей приносили. Я обещал выпустить её из клетки, когда допишу картину. И я сдержал обещание. В день, когда я закончил Солнце и Луну, произошло две атаки. Тьма наступала, но ненадолго, а потом также неожиданно растворялась. Белый свет лился в окна, отчего казалось, будто снаружи падал снег. Эрен напряжённо таращился в стену каждый раз, когда я оборачивался. Он что-то предчувствовал. Что-то ждало нас там, за финальным взмахом кисти. Не только мне, но и птице было неспокойно. Она прыгала по клетке, стучалась в прутья, слишком тихо, чтобы на неё разозлились фанатики, но достаточно громко, чтобы встревожить нас. Я пытался успокоить её словами и прикосновениями, но ей было мало. Она требовала ласки, как неокрепший птенец, который пока не научился летать. Чтобы больше не отвлекаться от работы, я сказал Эрену позаботиться о птице. — Квиты. Ты спас меня от отельных монстров, а я спасу тебя от паники этой мелкой. — Сравнил! Монстры и птица, — пробормотал я, откладывая банки с засохшей краской. Он посмотрел на меня, как на дурака, не понимающего шуток. — Пойдёшь к Райнеру? Или это сделать мне? — Я пойду. Через минут десять. Кивнув, Эрен поставил на колени клетку и зашептал текст из «Неонового палача». Слова о дружбе, смерти и прощении настолько контрастировали с его голосом, мягким и расслабленным, что я не удержался от смеха. Эрен беззлобно заворчал и продолжил чтение, как какой-нибудь старик, вокруг которого под Рождество собираются дети, чтобы послушать сказки. Я передал Марко, что почти всё готово. Всё, кроме меня самого. — Ты боишься, что ничего не получится? — Я боюсь, что это не приведёт ни к чему хорошему. Картина, Рай, тьма. Блядь, а если меня убьют? Я не хочу умирать. Не хочу. У меня осталось слишком много незавершённых дел в той реальности. С кем ты будешь общаться, если меня не станет? Как Эрен найдёт Армина и Микасу? Что будет с детьми сумасшедших? А с теми, кто до сих пор не смирился с потерей близких? Что будет с тем парнем в кепке? Он погибнет, как и все остальные? Они должны жить по-другому. — Понимаю, что сейчас трудно верить в лучшее, — отозвался Марко. — Но я верю. — Просто веришь, ага? — Верю и делаю то, что должен. Говорю с тобой. Ты ведь веришь в меня так же сильно, как и я в тебя? Закончи картину, Жан. Закончи её, — произнёс он, будто отдал приказ. — Но сперва позови Райнера, и пусть он соберёт людей. — Меня потряхивает. — Это нормально. У меня так вообще дёргаются мышцы. — Боже, и в кого мы превратились? Одного трясёт, другой дёргается. Два неврастеника. — Зато вместе. — Это да, — ответил я. — Зато вместе. Я добавил немного звёзд за Луной. Там, где шла часть Солнца, краски темнели, цвета становились горячее и ярче. У меня появилась идея нарисовать узоры, тянущиеся от юнош, будто нити судьбы. Лёгкие, едва заметные, они выходили за границы фона, где на тёмном камне были выбиты слова таинственных молитв. Прежде чем написать свечение от шара, я поднялся к Райнеру. Мне даже не пришлось стучать дважды. Он открыл дверь и, выслушав, слегка поклонился. От его поклона у меня внутри всё перевернулось, я ощутил трепет. В коридорах зашептали десятки голосов. Из комнат, будто призраки, жаждущие вырваться на свободу, выходили счастливые люди с кривыми улыбками. Они хохотали и указывали на меня, предвкушая исполнение пророчества. Я кинулся прочь, бегом на полюбившуюся мне стремянку. Подальше от их безумия, которое назревало, как уродливый гнойник. Кисть в пальцах дёргалась, из-за чего свечение выходило хаотичным. Сам я дрожал, будто попал под дождь, кусал губы. Капля упала с ворса на пол, хлюпнувшись с чётким звуком. В зале стало так тихо, что у меня волосы встали дыбом. Я знал, что они все были здесь. Сидели на скамейках и наблюдали за мной. В любой другой ситуации я бы подумал, что они наслаждались моим триумфом, как своим собственным. Теплота в ладонях напомнила о Марко, и я в последний раз мазнул по шару. Поставил точку. Не в целой истории, но важной её части. Я несколько минут не спускался на пол и перекатывал кисточку. На тыльной стороне ладони подсохла бледно-жёлтая краска, она же забилась под ногти большого и указательного пальцев. Меня не окликнули, хотя кисть упала. Я представил школу без фанатиков и даже без картины. В ней были мы с Марко и его мама, а ещё ученики разных возрастов. Они рисовали в этом самом зале воображаемых зверей, когда на улице вовсю светило солнце. Ни пепла, ни чудовищ. Набрав воздуха в грудь, я сошёл по ступенькам стремянки. — Ну как? Закончил? — спросил Райнер. — Да, на этом всё. Он указал на Солнце и Луну. — Чудо свершилось! Наконец-то мы можем быть свободными! Спасибо, — обратился ко мне Райнер. — Ты не обманул, что умеешь писать, хотя у тебя был шанс. Пускай однажды ты повёл себя глупо, но эти парни перекрыли всё плохое. Ответь, тебе понравилось работать? И да и нет. — Почти. — Хорошо, очень хорошо. — Он достал откуда-то бутылку. — Предлагаю выпить за твоё трудолюбие. Перемены близко, мы это чувствуем! Пора… Правую половину тела пронзила боль, и я упал с криком. Из-за моментально выступивших слёз картинка перед глазами расплылась. В руку будто ударяли током. Подбежавший Эрен растолкал народ и попробовал усадить меня на скамейку, но я отказался. Волны страха впечатывали меня в холодный камень, тревога с привкусом металла вливалась в ноздри и уши. — Что с ним? Что с ним? — повторял женский голос. Я начал задыхаться и, схватившись за горло, разлепил губы. Воздуха было так мало, что к лицу прилила кровь, и щёки загорелись. Райнер стянул с меня куртку вместе с рубашкой, которую мне выдали здесь же, чтобы я не ходил в лохмотьях, и нечаянно задел кулон. Хлипкая крышка открылась, из капли выскользнул карандаш. Райнер хотел было вернуть его на место, но когда прикоснулся к грифелю, то застыл как вкопанный. Я попытался дотянуться до него, но он резко отодвинулся. Бертольд прибежал с каким-то лекарством, и Райнер остановил его взмахом ладони. — Не надо. Жан связан с монстром! У него есть это! — выкрикнул он и, схватив карандаш, поднял его вверх. — Предатель всё это время скрывался среди нас! Люди зашумели, и что-то вдруг стукнуло меня по животу. Кисточка. Из толпы кинули кисточку, с помощью которой я закончил картину. Перевернувшись на живот, я пополз к выходу, когда тяжёлый ботинок опустился на спину. — Не так быстро, — сказала Энни и потянула за шнур от кулона. Я широко открыл рот, но вместо крика из груди вырвался жалкий хрип. Завыла сирена.***
Приступ прошёл без лекарств, но это была не самая главная проблема. Когда Энни отпустила шнур, они с Бертольдом накинули на меня рубашку, привязали к стулу перед раскрашенной стеной и встали сбоку, ожидая указаний Райнера. Тот не переставая вертел карандаш и громко ходил по залу. — Откуда он у тебя? Я промолчал и бросил на него взгляд, в котором ярость смешивалась с ненавистью. Из толпы попробовали снова что-то кинуть, но их остановила девчонка, передавшая мне, что Эрену нужна помощь. — Это же просто карандаш! — воскликнула она, смахивая слёзы. Когда мучили Флойда, её почему-то не заботила его участь. Может, дело в том, что я прожил здесь больше месяца, а Флойд бродил по городу, и девчонка о нём давным-давно забыла? Наверняка она ещё даже не родилась, когда он оставил орден. — Не вмешивайся! — шикнула старуха и толкнула её в бок. — Уходи! — Не уйду! — Тогда стой тихо, — бросил мужчина, высокий, будто кипарис. Отец, наверное, или ещё какой родственник. Он схватил девчонку за запястье, и она тут же умолкла. — Ещё раз спрашиваю, — продолжил Райнер, почесав рану, — откуда он у тебя? Я снова промолчал, но теперь посмотрел не на Райнера, а на Бертольда, с которого градом катился пот. Он быстро отвернулся, пытаясь не выдать… чего? Страха? Ужаса? Отчаяния? Его пугал Райнер и то, что он планировал со мной сделать, или же я сам? Единственное, что меня сейчас волновало, кроме собственной жизни, так это карандаш. Карандаш, который с детства связывал меня с Марко, находился у блядского психа, с чего-то взявшего, что его вера была выше любой другой. — Мне стоит?.. — спросила Энни. — Да, неси. Она скрылась в темноте коридора. — Если ты не забыл, то мы кое о чём договаривались. Я написал картину. Разве тебе этого мало? — Ты не тот, кто должен был её писать. Я ошибся, поэтому тьма вернулась, — сказал он. — Всё осталось таким же, как и раньше. — Это не так. — Что? — Со мной никогда подобного не случалось. В смысле, удушья. А ещё мне было очень больно, тело жгло огнём. Я пока не соображаю, в чём дело, но обязательно узнаю. Узнаю, и ты, сука, больше никому не причинишь вред. — Мы истребляем грех, а не грешников. — Ну да, рассказывай сказки. Продолжай нести хрень, засирая мозги этим страдальцам! — Мои люди счастливы, — стремительно приближаясь, ответил он. С каждым шагом вокруг него всё сильнее и сильнее сгущалась тьма, и вот уже не Райнер передо мной стоял, а монстр, обнаживший зубы в хищном оскале. — Счастливы, потому что не видели нормального мира. Они не представляют каково это — лежать на шезлонге на заднем дворе своего дома, любуясь небом. Не видят самолётов, не слышат, как шумят реки, как жужжат мухи и осы. Не целуют и не прощают. Они обо всём забыли. Забыли о том, кто они такие. — Ты уверен? Мухи мешают, потому что лезут в рот, а самолёты падают. Некоторые поступки нельзя прощать. В Раю, куда мы попадём, не будет того, что ты перечислил, зато каждому воздастся по его заслугам. В нас достаточно веры, чтобы получить нужное. — Вы останетесь здесь навсегда. И никакой Рай вам не поможет, — добавил я. Энни принесла садовые ножницы и, крепко сжимая, указала ими на меня. — Если не хочешь говорить, откуда карандаш, может, хотя бы объяснишь, зачем приехал в город? — спросил Райнер. — Нет. — Очистить! — крикнул он, и люди приступили к молитве. Бертольд схватил меня за плечи, чтобы я не дёргался, и Энни со всей силы щёлкнула ножницами. У меня что-то хрустнуло, и холодный пот моментально выступил на лбу. Кровь текла из обрубков отрезанных мизинца и безымянного пальцев левой руки, стуча крупными каплями по полу. Крича, я бился затылком о грудь Бертольда, а тот сжимал меня в крепких объятиях, словно смерть. Казалось, ещё немного, и я отключусь. — Зачем ты приехал в город? — повторил Райнер. — У тебя ещё много пальцев, да и начали мы не с ведущей, но согласись, что не каждому под силу рисовать ногами. Извиваясь на стуле, я мотал головой, лишь бы как-то отвлечься от дикой боли. — Ещё? — спросила Энни. — Подожди. Почему кто-то вроде тебя попал в город? Помню, ты рассказывал о друге детства. Как его зовут? — Подойди поближе, и я расскажу! За Райнером выступили люди, которых он тогда отпустил, чтобы мы забрали краску из машины. У нескольких в руках материализовались дубинки. — Кто он? — спросил Райнер и наклонился. Когда его лицо оказалось рядом с моим, я плюнул в него и, попав точно в щёку, прорычал сквозь зубы: — Я тебе ни хуя не скажу, понял? — Понял, — холодно ответил он. Райнер вытер плевок рукавом и неожиданно сломал карандаш на две части. Женщина с запавшими глазницами бросила их на тарелку с мятыми листами и поднесла зажжённую спичку. Пламя вспыхнуло, стало жрать бумагу. Я с ужасом наблюдал за тем, как чернела древесина, и вопил, дёргаясь в гораздо более жутком припадке, чем был до этого. Когда мой крик опустился до неразборчивого шёпота, стёкла лопнули, и ветер ворвался в зал, потушив большую часть свечей. Рёв и вой монстров, рыщущих за стенами, до смерти перепугал людей, и они пригнулись к земле, будто на них упало что-то огромное. Стёкла впились Бертольду и Энни глубоко под кожу, и они кинулись доставать осколки, так как любое движение, судя по их гримасам, приносило адские страдания. Пока они паниковали, Эрен выбежал из толпы и, схватив стекло, разрезал им верёвки. Держа окровавленную ладонь, я открыл клетку, и птица взмыла в воздух, пахнущий гарью. На меня побежала толпа. Захрустели каблуки на праздничных туфлях, запрыгали клочья волос и зарыдали люди, потому что их план с освобождением не сработал. — Держите его! — воскликнул Райнер. Но меня уже было не остановить. Я нёсся по тусклому залу к двери, ведущей на улицу. За спиной послышалась череда выстрелов. Значит, Эрен всё же отыскал патроны. — За мной! — позвал я его и указал в сторону выхода. Мы могли сбежать вместе, точно могли! Правда, Эрен решил иначе и, вместо того чтобы спасаться, выстрелил в фанатика, который, брызгая слюной, гнался за мной. Упав, тот ударился шеей о скамейку и навсегда затих с открытым ртом. Я выскочил на крыльцо, перепрыгнул через яму, в которой полыхало пламя, и бросился в город. О грудь слабо ударялся пустой кулон, мышцы горели. Меня душили злость и отчаяние, но вместе с тем внутри зарождалось какое-то новое, совершенно особенное чувство. Словно я разделился на до и после. До, когда не существовало картины, и после, когда она украсила блеклую стену. Чтобы переждать тьму, я выбрал беспроигрышный вариант — знакомую кондитерскую с дурацким названием. Прямо перед порогом у меня вновь прихватило правую руку. Стиснув зубы, я подумал о фанатиках. Попытался отпустить боль физическую, заменив её душевной, но ничего не получилось. Я упал на колени и, кряхтя, пополз по ступенькам, несмотря на чувство, тянущее меня пойти в другом направлении. Оно шептало, гремело, звенело. Хор из сотен тысяч голосов звал меня в район, где однажды мы проходили с Флойдом. — Да когда ж вы отъебётесь от меня? — закричал я, закрыв уши. — Оставьте меня в покое! Мне нужна минута! Хотя бы минута! И тут сквозь торжественный хор я отчётливо услышал голос. Его голос, который был громче всех на свете. — Приходи домой, Жан. Я буду ждать тебя дома. — Ты не можешь… Я вытянул руку, чтобы убедиться, что не сошёл с ума. Ощупал целые пальцы, провёл по ногтям с большими лунками. Грязь, кровь, кожа, пот. Вроде бы, настоящий. Да, я настоящий! Но ведь карандаш сожгли, и мне это не привиделось! — Могу. Теперь могу. Иди домой. Помнишь дом с дверным проёмом? — Да, — произнёс я одними губами. — Ты помнишь, как до него добраться? — Не особо. — Тебе помогут. Пирамидоголовый близко. — Ты тоже его так назвал? — удивлённо спросил я. — Кто он? — Друг, — ответил Марко. — Он тебя не тронет, потому что я приказал. И действительно вскоре по улице раздался оглушительный скрежет железа. Пирамидоголовый тащил окровавленный нож, перемазанный остатками чьих-то кишок. Он остановился рядом с кондитерской и указал на переулок. Поднявшись, я на негнущихся ногах последовал за ним, отстранённым и мощным, как сама тьма. Марко больше не говорил, но это и не нужно было. Он ведь пообещал, что будет ждать меня. Пирамидоголовый привёл меня к забору, на котором были нарисованы птицы. Проём больше не был пустым, его закрывала нежно-голубая дверь. На месте пепелища стоял крепкий добротный дом с целыми окнами. Он был единственным среди всех, кого не тронула ржавчина. Оставив меня возле лестницы, Пирамидоголовый молча вышел за забор. Я считал ступеньки, как и в прошлый раз, прежде чем на них наступить. Первая. Вторая. Третья. Четвёртая. Тёплые и холодные цвета, старые запахи, которые были для меня такими же родными, как и это место. Я толкнул дверь и вернулся домой.