***
Неделей ранее я прилетела в Париж. Будучи не в силах противостоять дикому порыву посетить его хотя бы на пару дней, я бросила все и сорвалась в город, который совсем недавно подарил уже столь дорогое сердцу произведение Гастона Леру «Призрак Оперы». Мне казалось, что я начинаю медленно, но верно сходить с ума от переполнявшей меня любви к сюжету, персонажам, готической атмосфере. Столько мыслей крутилось в голове ежечасно, столько вопросов я задавала себе и окружающим, и не получала на них ответов. Желание прикоснуться к первопричине моих тягостных переживаний с каждым днем разгоралось все сильнее. Как-то вечером, разглядывая семейный альбом, я наткнулась на фотографию бабушки из Парижа. Она любила этот город больше родного Петербурга, её душа навеки принадлежала парижским улицам и бульварам, паркам, садам, и всему тому, что подарило миру великое наследие живших на свете гениев — театрам, дворцам, музеям. Бабушка приветливо махала рукой с маленькой открытки, навсегда запечатлевшей ее добрую улыбку и мягкий взгляд. Я перевернула фотографию. «Opéra Garnier. Paris, 1990» Меня дернуло, как от удара. Знак? Недолго думая, я взяла прямой рейс до Парижа и пошла собирать вещи, параллельно пытаясь не ругать себя за спонтанность и необдуманность. Живем один раз… Пыхтя и чертыхаясь, я сложила одежду в чемодан и кое-как закрыла его. Самая нелюбимая часть путешествий — сборы. Переведя дух, взгляд упал на туалетный столик, где лежала виновница моего безрассудства, которую я ещё не успела убрать в книжный шкаф. — Что же Вы наделали, месье Леру. Я так спокойно жила до прочтения вашей книги. А теперь что? Сижу на чемоданах и разговариваю с книгой. Признавайтесь, околдовали бедную девушку? В ответ последовало молчание. Я горько усмехнулась. Дожили…***
Утренние рейсы — пытка похлеще ночных, они высасывают всю энергию и навеки замуровывают её в стенах аэропорта — эдакое жертвоприношение в обмен на радость путешествовать. Оказавшись в Париже, я первым делом поехала в свою маленькую съемную квартиру под самой крышей. Мансардные окна — моя слабость, на них я готова променять всю роскошь Рица и пригородных особняков. Наспех приняв душ и толком не распаковав чемоданы, я принялась выяснять программу Оперы на ближайшие дни. Концерт с флейтой, Кармен, Свадьба Фигаро, Тристан и Изольда, о … Дон Жуан на завтрашний вечер, — сердце сделало кульбит. — Хоть бы остались билеты… Несколько в партере… Ну и цены!.. Ладно, Бог с ним. Это все равно большая удача. Вечером следующего дня я стояла перед фасадом Парижской Оперы, разглядывая каждую деталь. Так вот ты какая… Красавица! Удивительно, что за столько лет я ни разу не обратила на тебя внимания. Меня одновременно переполняли ужасное волнение и неподдельный восторг от предвкушения удовольствия, которое я сегодня непременно должна была испытать. Казалось, ещё чуть-чуть и закружится голова. Гигантский холл Оперы встретил меня разнообразием своих гостей — достопочтенные дамы и господа, мужчины в дорогих костюмах, женщины в нарядах от кутюр, маленькие дети, устроившие догонялки посреди этого великолепия, надменная парижская молодежь, бросающая оценивающие взгляды на каждого, кто попадался им в поле зрения. Моими соседями в партере оказались пожилая дама и её муж, которые неплохо говорили по-английски. Я попыталась выяснить, с какой стороны находится ложа номер пять, уверенная, что это самый обычный вопрос, но в ответ получила лишь снисходительную улыбку: — Призрака Оперы ищите? Я почувствовала, как у меня заалели щеки. — Вот она, — моя собеседница указала рукой в левую сторону. Я пригляделась — пустая. По мне прокатилась волна любопытства, но спрашивать, в чем причина отсутствия там зрителей я не стала — хватит на сегодня позора. Раздался третий звонок, в зале приглушили свет, и зазвучала Увертюра. Я прикрыла глаза. Мне вдруг показалось, что все происходящее ужасно правильно, что так и должно быть — мечты обязательно должны исполняться, даже если они глупые, смешные и по-детски наивные. Я мысленно поблагодарила себя за эту авантюру — оказаться здесь было лучшим решением за последние годы. После первого действия начался антракт. Не желая терять ни минуты, я поспешила изучить каждый уголок Оперы — по крайней мере, насколько мне это позволит сделать время. Бродя по коридорам, я наткнулась на полуоткрытую дверь — видимо, кто-то из работников забыл запереть ее на ключ. Оглянувшись по сторонам, я удостоверилась, что вокруг нет ни души и сунула туда свой любопытный нос. Ничего кроме лестницы там не оказалось. Доверия она не внушала от слова совсем, но чем черт не шутит. Может, на крышу попаду, наверняка, вид оттуда будет потрясающий. Подобрав полы платья, я кое-как начала карабкаться вверх, молясь всем богам, чтобы это безрассудное решение не стало последним в моей жизни. Ну, дела… Я очутилась на каком-то чердаке, который по всей видимости использовали как склад старых декораций и различных атрибутов для выступлений. Тут и перья, и шкатулки с пожелтевшими от старости украшениями, и игрушечные животные и … — Слон! Я уставилась на огромную статую животного, которая когда-то служила неотъемлемой частью восточных постановок, но теперь, по видимости, была списана со счетов. Интересно, как они его сюда затащили. Я решила подойти к декорации поближе, но пол неожиданно захрустел подо мной, старая доска предательски проломилась и нагло утащила мою ногу по самое колено. Зараза… Я попыталась дернуть ногу назад, но тщетно. Мне хотелось дать себе по голове за неосторожность и за то, что теперь я вынуждена пропустить второе действие оперы. От ярости я рванула ногу со всей силы, и тут пол окончательно обрушился, не выдержав моего напора. Последнее, что я помню — полет в бездну. Вот упаду сейчас в какую-нибудь шахту Оперы и навсегда останусь погребенной в этом здании… Какая романтика! Мне вспомнилась «Алиса в стране чудес», которая так же глупо угодила в кроличью нору. Ей-то хорошо, она хотя бы вместе с кроликом летела… Зажмурившись, я уже была готова встретиться с ударом о землю, как вдруг что-то большое и цепкое схватило меня, обвив точно питон. У меня галлюцинации или это какой-то смертник? Приоткрыв глаза, я смогла разглядеть только чёрную ткань какого-то одеяния перед собой. Щека подсказывала мне, что это бархат. От смертника пахло мужским одеколоном — как-то не похоже на смертника — и веяло могильным холодом — а вот это уже похоже… Размышления мои прервал удар о твердую поверхность. Он оказался не таким сильным, как я ожидала, и, видимо, не смертельным, раз я все еще была способна худо-бедно мыслить. Хотя мозг, вроде, работает еще минут пять после остановки сердца… Надо бы сказать спасибо своему амортизатору. Не успела я подумать, а жива ли вообще моя летучая мышь, как раздался запоздалый раскат режущей боли, быстро уносящий меня в небытие. Все-таки есть в этой Опере что-то зловещее, — подумала я и отключилась.