my ugly frozen pain

Дилюк считал, что он умер в тот миг, когда нашёл Кэйю висящим в ванной с пугающе аккуратной петлёй на шее. Но, наверное, процесс омертвления для него начался раньше, когда мир вокруг только начинал тускнеть и меркнуть, являя своё истинное обличие. Так или иначе, Дилюк не чувствовал себя живым. По крайней мере, так он говорил всем своим близким и самому себе, стоя по утрам перед грязным зеркалом. Вещи Кэйи были не тронуты. Даже его бокал из под вина Дилюк оставил на прежнем месте, словно надеясь, что тот когда-нибудь снова сможет послужить по назначению прежнему владельцу. Им нужно было так много друг другу сказать, но теперь они смогут сделать это только на том свете, если он, конечно, существует. И эта недосказанность мучила больше всего. Каждый день Дилюк просыпался с ощущением камня на сердце, будто он должен был что-то сделать, но не смог. Конечно, он в довесок винил себя в том, что Кэйи больше нет, так что жить становилось ещё сложнее. В квартире всё напоминало о призрачной «прошлой» жизни. Фотографии, одежда, спонтанная коллекция вина и несколько повязок на глаз на крючках в ванной... Дилюк ничего из этого не трогал, ему было страшно прогонять воспоминания, страшно было снова оставаться одному. Сидя на кровати, прямо перед кучей совместных фото, он часто задавал Кэйе вопросы. Тот, конечно, не мог их слышать, но ни лучше ни хуже это ситуацию не делало. Дилюк медленно, но верно сходил с ума. Потому что это слепое одиночество для него было хуже всех остальных вариантов развития событий. Он хотел бы уйти вслед за Кэйей, но такой исход был бы нелепым. Но что ещё более нелепо – жить теперь было незачем. Вставать по утрам, плестись в ванную, кое-как совершать рутинные действия, которые нормальные люди делают, не задумываясь, каждый день, потом собираться на работу, возвращаться с неё – смертная скука. И, боже, как же Дилюк скучал. Каждым миллиметром своего тела он прочувствовал губящую тоску по родной душе. Каждая оставленная Кэйей вещь заставляла сердце сжиматься и останавливаться на долю секунды. Про похороны вообще разговор заводить не стоит – на них Дилюк не проронил ни единого слова, просто стоял и смотрел, пока внутри мир переворачивался с ног на голову. Он бесконечно сильно жалел, что не уберёг, не смог остановить и не предвидел, что однажды смерть настигнет и их холодную квартиру. Жалел, что они с Кэйей так и не поговорили о том, что их тревожило и о том, почему же так вышло, что две пылающих души вдруг охладели. Дилюка сводило с ума то, что дома больше не было лёгкого запаха вина по утрам и не было мятых рубашек на полу в ванной. Тоска сжирала и шансов на спасение оставалось критически мало. И Дилюк скитается между миром живых и миром мёртвых, не понимая, куда деть своё опустошённое тело.