***
Ночь Ричарда была полна женщин. "Она как Катари..." - эхом отдавалось в голове, и, словно вновь вызванная к жизни этими словами, Октавия склонялась к юноше то с королевского трона, то из окошка трактира папаши Эркюля. - Благородная венненовская традиция предписывает сравнивать прекрасных дам с цветами... - преданно шептал коленопреклонённый Дик, словно отвечал урок ментору, и заливался краской от осознания того, какую порет дичь. Но Октавия не смеялась и не сердилась. - Так сравнивай, Дикон, - ободряла она и целовала в лоб с материнской, нет - больше чем материнской нежностью, как казалось юноше, уже не помнившему, когда Мирабелла последний раз была матерью, а не ходячим эсператистским цитатником, - Думай о женщинах и цветах, когда ещё о них думать, если не сейчас? Это лучше, чем утонуть в том, в чём утонули те, кто лишает тебя детства и юности. - Кто? Кто они? - Не ищи их, Дикон, умоляю, - нет, это уже не Октавия, это Катари! Звёздно-синие глаза сменялись... какими? Проклятье, да забыть цвет глаз своей королевы - позор не лучше предательства! - Не бойся их, не думай о них, тогда они не причинят зла. Не думай вовсе, ты создан не для этого. - Не думать? Как мне тогда искать дорогу? - а может, Дик спрашивал и как-то по-другому. Ближе к концу сон будто крошился, и в памяти оставались лишь обрывки. - Чувствуй! Марианна! Это её руки держат запястье Ричарда, помогают ему тянуться вперёд, где Катари - или всё-таки снова Октавия? - и он целует её, бессвязно благодарит за то, что она помогает ему идти. Но почему там, где её пальцы касаются кожи, расплываются кровавые пятна? И почему трон - или подоконник? - с каждым вздохом всё дальше и дальше, и Катари тянется к нему - но ускользает? - Чувствуй! - вразумляла баронесса. - Это вернее укажет дорогу - тебе и тем, кто с тобой. Думать ты ещё научишься, а пока чувствуй! - Но я не чувствую! - ужасался Дикон, не в силах отвести взгляда от окровавленных рук. Столько крови, но где же боль? Пальцы деревенеют. Судорога лишает способности к нежности - нельзя сжать, нельзя удержать. Гиацинт сломается в переставшей слушаться руке, розовые шипы только прибавят крови, но удержать надо! Он чувствовал это, Октавия приказывала, и он чувствовал! Ричард едва помнил, как проснулся, умылся, взнуздал Сону и последовал на ней за Алвой. Он без конца повторял в уме услышанные во сне слова и почти наяву чувствовал, как обжигают шёпотом уши губы трёх женщин - таких непохожих, но так крепко поселившихся в памяти. И ещё юноша не мог не возвращаться мыслями к четвёртой - черноглазой иностранке, так запросто беседовавшей с Вороном. Если бы не холтийский разрез глаз, герцогиню Ли легко было бы принять за родственницу Алвы, и дело было даже не в наружности - в обхождении. С полевыми генералами она нашла общий язык мгновенно, когда же явились паркетные, не скрывала неловкости, а когда касалась необычного вида перевязи, Дик, хоть и не полагал свой глаз намётанным в таких делах, ни на миг не усомнился в том, что к пистолету рука герцогини привычна куда больше, чем его собственная. Дикая лилия, которая водится в горных водоёмах - вот что вспоминал Ричард, невидящими глазами разглядывая стройную спину всадницы. С некрупными цветами, похожими на белую или лиловую корону, этот цветок нечеловечески живуч. Земля, вода, грязь, камень, песок, снег - кажущееся хрупким растение укоренится и найдёт себе пропитание повсюду. Несколько их, несмотря на высокогорные заморозки, выстрелили свои бутоны над гладью Барсова Ока, и, если бы не воля Ворона, уже к началу следующих Весенних Молний на несколько недель покрыли бы всё озеро сплошным зелёным пологом - если верить местным. И когда замолкла кошмарная песнь селя, первым, что поразило Дика, были эти самые цветы, победно раскинувшиеся на покрытых илом скалах, уже не думающих о том, чтобы убивать, и даже чуть-чуть приоткрывшие бутоны. Там где роскошная роза обернулась бы искорёженным кустом, а тончайший гиацинт - мёртвым красочным пятнышком, лилия жила и побеждала, и такова же была герцогиня Ли. Эта неуёмная энергия пугала и манила, как первый в жизни глоток вина. Очнулся Ричард от того, что у него перед носом звонко щёлкнули пальцами. - Седеспиэрта [1], юноша! - и мурашки лавиной скатились по спине, когда улыбающийся Рокэ встрепал Повелителю Скал волосы. В руки сунули чёрное древко. Ричард задрал голову, и реющий штандарт Проэмперадора пощекотал ему нос глубинно-синей бахромой. Довольно спать, не время переживать о снах! Сегодня он несёт за своим эром знамя победы!***
Коцебу завис точно над крыльцом королевского дворца. Обктамерон работал исправно - никто из добрых талигойцев даже не подозревал, что над головой у него парит бронзовый блин в несколько десятков тонн. Креол вытребовал у Хуберта кофе и в компании Гаризы Шпаги развалился на диване перед магическим зеркалом. То с самого появления в Кэртиане без устали показывало различные её уголки - архимаг, как губка, впитывал знания о новом мире. Ауру скачущего внизу Первого Маршала Талига он долго разглядывал, свесившись с края несущего диска, и уже обдумывал, что скажет Прекраснейшей, когда та в следующий раз попадётся ему на глаза. Умела же найти, с кем заставить его возиться! Впрочем, опыт это будет и впрямь полезный. А в качестве аперитива к удовольствию наорать на богиню - ещё и весьма пикантный. - Чрево Тиамат, это у них называется королём? - презрительно фыркнул Креол, когда Алва в зеркале преклонил колено перед круглобоким мужичком с обвислыми щеками. - Да он похож на свиновода. - Или на владыку Бестельглосуда, - вставил Асанте Шторм, озябший на балконе и спустившийся погреться. - Если слегка побреется. Креол представил, что было бы, если бы в зале Промонцери Альбра ему противостоял Фердинанд Оллар, и от души заржал. - Так, ладно, - сказал он, отдышавшись, и велел зеркалу переключиться на Ванессу. Бесценная супруга уже взяла в оборот представительного придворного - похоже, местного министра иностранных дел, и маг совсем повеселел. - Хоть кто-то умеет облегчать работу... Ладно, зеркало, покажи мне опять этого Оллара! Три колдуна без особого интереса следили, как король, привстав на мыски, извлекает из висящих над троном ножен неуклюжий широкий меч. Рокэ Алва почтительно принял реликвию из рук сюзерена... и на поверхности зеркала вспыхнул непроницаемый белый шум. - Какого храка?.. - ахнула Гариза. Креол подскочил и кинулся к дверям, где со звоном ударися лбом о вбежавшего лода Стэозуха. - Святой Креол, думаю, вам нужно это видеть, - коротко извинившись, поманил его наружу паладин. Все высыпали на улицу под почти схлынувший ох собравшейся внизу толпы. Вокруг нацелившегося за дальний лес солнца ровно горело чудовищное гало. Два перламутровых кольца охватили светило, и на них полыхали словно бы ещё четыре солнца, только меньших. Белая линия рассекала багряный круг повдоль - точь-в-точь иштарианский символ. Пучок смазанных лучей мягко сиял сверху, словно корона, а за горизонт уползала звёздчатая тень в форме щита. - Это то, о чём я думаю, святой Креол? - уточнил лод Стэозух. - Я что, похож на менталиста? - огрызнулся маг, безотрывно глядя на сумасшедшее солнце и даже не щурясь. Громадные перечёркнутые лучи выметнулись из ложных солнц, медленно смыкаясь над настоящим, и когда то кануло за горизонт, рассекли его нимб и корону на мгновенно растаявшие осколки. На мгновение над темнеющими далями вспыхнуло истекающее кровью сердце, вспыхнуло и исчезло, осталась лишь багровая пламенная стена, и почти сразу же на какой-то башне отзвонили восемь раз. - Ты прав, паладин, - хрустнул пальцами Креол, развернулся и пошёл в дом, - Это было знамение. Хотел бы я ещё знать, чьё.***
[1] - Очнитесь! (кэналлийск.)