Спустя десять дней.
Отделение интенсивной терапии.
Калинина действительно сдержала слово и единственное, что взяла с собой, это белый халат. Переобувшись и надев его поверх чёрной водолазки и джинс, встала напротив зеркала. На её лице намного меньше усталости и намного меньше уверенности. Она чувствовала себя растерянной все последние недели, не зная, куда двигаться дальше и чем все это в итоге закончится. Надев бейдж, который одновременно являлся её пропуском, девушка про себя прочитала надпись не понимая, как все то, к чему она шла годами закончилось в одно мгновенье. Взяв себя в руки, она собрала волосы в невысокий пучок, быстрым шагом выйдя из ординаторской. — Алина Александровна, вы ли это собственной персоной пожаловали в эти скромные стены? Девушка столкнулась в проходе с Алферовым, заведующим отделения интенсивной терапии, которому она перед уходом отдала истории болезней всех своих пациентов. — Я вас тоже рада видеть, Павел Игоревич. Видите, пока все отделение из-за меня не закроют, я видимо не уйду, — улыбнувшись, сказала Алина. — То есть мне вызвать охрану? — Имейте в виду, я буду отбиваться. Да ладно, если без шуток, меня здесь нет, вы меня не видели. Я помочь пришла. Что, у вас не найдётся никаких лишних историй болезней, которые не хочется заполнять? С вышестоящим согласовано. Еще с хирургами обещала даже не здороваться. — Правильно. Дурные люди. Бумажной работы? Да целый шкаф, вот, начни с этих, — отдав две папки Алине, сказал мужчина, — ты ведь не только за этим пришла, да? — Да нет, на этот раз не буду испытывать судьбу. Спокойно сяду в ординаторской и буду делать то, чего боялась больше всего, тонуть в бумажной волоките. — А я хотел предложить тебе проведать твоих пациентов, ну не хочешь, как хочешь. — Павел Игоревич… Калинина сразу же изменилась в лице. Она не смогла сдержать улыбку, потому что с самого утра думала, как это возможно сделать и при этом остаться незамеченной. — Хорошие у тебя коллеги? Пойдём. Зайдём сначала к Мининой. Представляешь, пришлось повторную операцию проводить. — Я почему-то думала что уж кто кто, а она давно выписалась. А что с той девочкой, которая со второго этажа выпала? Алиса. Коллеги шли по коридору, Павел рассказал о том, что через два дня после ухода Алины, подростка, как она и хотела, перевели в отделение нейрохирургии, где провели вполне успешную операцию. Теперь Алисе предстояли долгие месяцы реабилитации и психиатрической помощи. Дойдя до нужной палаты, Алфёров и Калинина зашли к больной. Девушка стояла рядом с заведующим, листая историю болезни. Убедившись, что пациентка в норме и изучив результаты анализов, которые недавно принесла медсестра, мнение коллег сошлось на одном: через пару дней её можно переводить в стационар. Пожелав выздоровления и выйдя из палаты, Алфёров вновь продолжил вести разговор с Алиной. Он задал вполне логичный вопрос, не пробовала ли она поговорить с главным врачом о том, чтобы её оставили хотя бы медсестрой. Павлу самому не верилось в то, что он предлагает такое Калининой. Он как её бывший преподаватель, знал Алину с самых первых шагов в анестезиологии и знал, что если бы не было свободных мест их обязательно нужно было бы добавить. Ведь каким бы сложным характером не обладала девушка в жизни, работу она действительно любила и умела выполнять её хорошо. И конечно же врач ответила отрицательно. Даже не потому что не хотела делать шаг назад и переквалифицироваться из врача в медсестру, а потому что на неё и так косо смотрели коллеги из других отделений. Врача отстраняют, а она продолжает работать как не в чем не бывало. И если ей было плевать на мнение людей, то давать поводы распространять слухи про Андрея ей точно не хотелось. — Последняя выходка вообще спокойно крест на всем отделении может поставить. Зачем дальше ждать, пока основательно прилетит? — Алина, главное даже не думай жалеть о, как ты выразилась, своей выходке. Мы давали клятву Гиппократа не для того, чтобы думать о том, что будет позже и как это повлияет. Сегодня работы нет, завтра она снова есть. А человеческая жизнь — бесценна. Там не было даже маленького шанса дождаться другого анестезиолога. Ты видела полную историю болезни? — Нет, я же тогда сразу домой уехала. Да и не жалею я. Наверное. Жалела ли она об этом на самом деле или нет сейчас не знала даже сама Алина. Хотя всячески и пыталась гнать эти мысли от себя. Ведь нет ничего, что может оправдать бездействие во время того, когда действие ещё может что-то исправить. — Кстати, а как он? Фамилия вылетела из головы. Степан. — Данилов. Пойдём, сама спросишь. — В смысле сама? Он пришёл в себя? — непонимающе спросила Алина. — Да. Я тебе больше скажу, он уже выписываться собирается. Но это естественно никто пока сделать не позволяет, сегодня переводим в кардиологию. Жизни больше ничего не угрожает, но организм ещё слишком слаб. Не веришь мне, вот, — показывая на вторую папку, сказал мужчина. — Вы шутите? — Нашли шутника. Идёшь? Калинина быстрым шагом последовала за Павлом, зайдя в крайнюю палату. Поздоровавшись, она облокотилась об стену, листая историю болезни. От самого начала, где от руки написано заключение врачей скорой помощи, приёмного отделения и хирургов, до всего процесса лечения и итоговых анализов, результатов ЭКГ и прочих медицинских документов, понятных только тем, кто отпахал шесть лет в медицинском. В отличие от первого дня, когда Степа только попал в реанимацию, сейчас за ним стояло намного меньше приборов. — Степан Андреевич, добрый день, ну как вы себя чувствуете? — спросил Алфёров, подойдя ближе. Многослойные бинтовые повязки скрывали следы последней операции и швы, которые ему вот-вот обещали снять. Единственное, что ещё выдавало отсутсвие полного выздоровления, это две капельницы, которые ему делали практически без перерывов. Руки капитана напоминали больше руки наркоманов, которые он сам не раз видел в силу своей профессии. Все исколотые, местами посиневшие. — Бывало и лучше. Но в целом нормально. Голос Данилова всё ещё выдавал его состояние. Слабый, хриплый, срывающийся на шёпот. Несмотря на обезболивающие, с каждым вздохом он чувствовал натяжение кожи и пронзающую боль ещё не заживших ран. — Ну бывало и хуже, хочу я вам сказать. Если болит, значит вы живы. К тому же сегодня вас переводят из реанимации. Так что жизнь налаживается. Ах да, с вашего позволения, хочу познакомить вас с этой девушкой, — указывая на стоящую возле дверей и увлечённо листающую документы Калинину, сказал Алфёров, — Алина Александровна, человек, который на самом деле спас вам жизнь. Павел не мог ни заметить сомнения девушки в правильности своих действий, что ему категорически не нравилось. Он принадлежал к тем врачам, которые пойдут на что угодно, лишь бы спасти человеческую жизнь. Ему казалось правильным дать Алине лично увидеться со своими пациентами, чтобы раз и навсегда пресечь любые сожаления. Особенно ему хотелось, чтобы Калинина лично увиделась со своим последним пациентом, который ещё несколько дней назад балансировал на грани между жизнью и смертью, а сегодня стремительно идёт на поправку, по большей части благодаря вовремя проведённой реанимации и операции, которая была невозможна без анестезиолога. Алфёров не успел договорить, когда его телефон зазвонил. По всей видимости звонок был важен, он стремительно поспешил покинуть палату. — Павел Игоревич, — захлопнув папку сказала Калинина, с недовольством смотря на своего старшего коллегу. Алина никогда не отрицала того, что считает себя довольно хорошим специалистом и не любила, если кто-то пытался перетягивать одеяло на себя, преуменьшая её заслуги, но почему-то именно сейчас его последняя фраза привела девушку в смущение. — Что? — уходя из палаты и не дождавшись ответа, сказал Алфёров, взяв трубку. — Это было лишним, -ответила девушка, крича мужчине в след, — как будто я там одна была, — последнюю фразу она сказала тише. — Я смотрю ваш коллега оптимист, — пытаясь приподняться, сказал капитан, но боль ещё сильнее пронзила кожу. — Не вставайте, вам же нельзя. Ну по факту он прав — не болит только у мёртвых. Но судя по вашим показателям и результатам анализов, вы идёте на поправку. А болят у вас швы, но это пройдёт. Про таких обычно говорят, что родились в рубашке. — Что, настолько все плохо было? — Достаточно. До меня тут слухи больничные дошли, что вы выписываться собрались, не рановато? Или понравилось на наших машинах кататься? — Почему нет, зато со скоростью. Я правда не помню ничего, но думаю было здорово. — Да вы что? — с иронией ответила Аля, — так у вас же свои есть. Катайтесь сколько хотите. Причём в сознание. Или что, не разрешают? — Так ваши же и не разрешают, вернее не отпускают. — И правильно делают. Ну вот куда вы так торопитесь? Больше некому преступников ловить? Лежите себе спокойно, отдыхайте, можно подумать у вас такая возможность каждый день выпадает, когда вы на работе. Не испытывайте судьбу и врачей не обижайте, которые вас с того света вытащили. — Разве я могу обидеть девушку? — Я не про себя. Вернее про себя, но не только … Так, какая разница про кого? Держать насильно вас здесь никто не собирается, но давайте хотя бы договоримся, что в ближайший месяц, а то и полтора, вы не будете сильно себя нагружать работой. Дайте время организму восстановиться. Не геройствуйте. — Ладно, торжественно обещаю. Поверьте, у нас и бумажной работы хватает. — Так мы с вами коллеги по несчастью? Мне ли вам не поверить. На этих словах Алфёров вернулся в палату. — Ну что? На чем я остановился? Про то, что вас переводят сказал? Калинина кивнула головой. — Отлично. Я вас поздравляю с выздоровлением. Алина, идём дальше. Алфёров вышел из палаты, за ним последовала девушка, перед выходом остановившись: — Я желаю нам с вами больше никогда не увидеться. — Вынужден с вами не согласиться. — Ну если шутите, значит не все так плохо. Выздоравливайте, товарищ капитан. Анестезиологи вышли из палаты, направляясь в сторону ординаторской. Алина старалась отворачивать лицо, чтобы Павел не заметил, как на глазах проступали слёзы. Но не заметить было трудно. — Ты чего? — По крайней мере все было не зря, — это всегда работало. Ничего не лечило угнетения совести после смерти пациентов, как новые пациенты, которых удавалось спасти, — я не смогу без работы. Просто не смогу. Я ничего больше не умею. Да и не хочу уметь. — Всё, что делает врач, спасая пациента — не зря. Тебя никто отсюда не гонит. Мы всегда найдём работу. Но я настаиваю на том, чтобы ты поговорила с Андреем Алексеевичем. Какая разница, кто что будет говорить из других отделений? А в реанимации никто даже на секунду не усомнится в том, что это твоё место. Я же знаю, о чём говорю. И никто даже на секунду не сомневается в том, что то заключение неверное. Ты вернёшься. Иначе всё это будет очень большой несправедливостью. Он бы и дальше продолжил пытаться подбирать нужные слова, если бы не медсестра, которая подошла к ним. — Павел Игоревич, я вас ищу. Алина? Здравствуй. Калинина ничего не ответила, кивнув головой и отойдя в сторону. —Вы идёте? У вас операция через 20 минут. — Всё. Я ушёл. Алина с сожалением провожала взглядом коллегу. Весь оставшийся день она не выходила из ординаторской, заполняя больничные карты. Без сомнений, это отвлекало, но мозг не обманешь. В дни работы редко когда удавалось выпить стакан воды в промежутках между больными, а сейчас она часами спокойно сидит. Это для неё так странно и так неправильно.