Рассвет лучами целует ледяные покровы

      Эмбер улыбается мягко, когда Эола соглашается выслушать; знала ответ, да делиться душевным просто так — тяжело, когда людям вокруг даришь радость и веру в лучшее своим оптимизмом. Только юная Лоуренс была не просто знакомой или подругой, а человеком намного ближе к сердцу: можно доверить ей и самую страшную боль, и самые глупые страхи — никогда не осудит, никогда не откажется помочь.       Люди, правда, плохо о ней говорят: за спиной сплетни пускают, в магазинах цены дважды выше ломят — все, лишь бы указать Эоле на ее неблагородное происхождение и грехи клана, от которых не сможет отречься. Ей хорошо известно человеческое лицемерие: пока те спят в теплых домах, храня семей своих покой, капитан разведки рискует здоровьем за стенами города в бойнях кровавых. Никто из городских не скажет спасибо, да и сама Эола не сильно в этом нуждается: солнце, искренне людей вокруг любящее — самая большая благодать, которую только могла получить.       Смотрит сейчас на нее, улыбающуюся и израненную, чувствует сердца ускоренный темп — ломит ребра, тянется к теплу своей любовью; опускает руки, боясь ранить хрупкость, да и та сама отлично с этим справляется. Эола знает: любовь у нее не дружеская, а куда более страшная и опасная — справится с тем, чтоб солнце вслед за собой погубить.       Правда, не скрывала чувств своих к подруге, и Эмбер разделяла их с ней, любовь храня под сердцем-в сердце прямо в душу.       — Знаешь, — голос тише стал, сошел на шёпот, — просто устала.       Эмбер приподнимается на локтях, хмурясь от жгучей раны боли, и встревоженный взгляд греет. Лоуренс — это про высокомерие, жестокость и презрение, а Эола — это про защиту, сострадание и добродушие.       — Устала? — Эола подходит к подруге, кладет руку холодную поверх теплой, сжимает, — тебе с чем-то помочь?       — Нет-нет, не в том плане устала! — смеется, но руку сжимает в ответ. — От неудач устала, и от этого постоянного оптимизма... То, к чему я годами стремлюсь, кем-то осваивается в несколько дней! Конечно, я рада за них, но...       Эола голову набок склоняет, приподнимая одну бровь и хмыкая, думая над словами Эмбер. С одной стороны — правда: Эмбер ассоциируется только с верованием в лучшее при помощи усердного труда, отзывчивостью и постоянной поддержкой, а с другой — заметно, как солнце тлеет под грудой собственных проблем и ошибок. Не нравилась аристократке эта черта скаута, да переубеждать в обратном бессмысленно; продолжит силы на других тратить, себя не жалея ни в чем, и чахнуть в момент, когда остается одна — такова Эмбер. Её Эмбер.       Делает еще один глубокий вдох-выдох, перебивая желание Эмбер продолжить — наклоняется и целует девушку в лоб. Скаут жмурится-хмурится, улыбается теперь неловко, а сердце от заботы трепещет.       — Невозможно всегда и везде успевать, нужно давать неудачам случаться. А потом, когда сил и умений наберешься — отомстишь им, — Эола улыбается и одной ладошкой касается щеки Эмбер, большим пальцем проводя по небольшому порезу. — Всегда найдутся люди, которые справятся лучше нас. Не смотри на других: у тебя свой путь, — вновь дарит легкое касание губами лба, — может, медленный, зато твой.       — Да, знаю... И всё-таки помощь другим сильно изматывает.       — Что-ж поделать, когда-нибудь отомщу тебе за эту отвратительную черту, но сейчас есть дела поважнее.       Так и сидят в тишине обеим комфортной, смотрят друг на друга и переплетаются руками — ни одна отпускать не желает. Столько вместе пережитого, а лишний раз удивить все равно могут: если не действиями, то мыслями. Находят покой свой, меняясь немыми обещаниями и клятвами, соприкасаются душой к другой; доверие в них — хоть кинжал в руку вложи, подставляя к оголенной шее — и на миллиметр кожи не коснутся. Любви и того больше.       Разделяемый ими момент нарушается скрипом половиц и двери, из-за которой привычно выглядывает смущенная горничная: так, что только макушка видна, а действа в комнате наблюдать не может.       — Можно зайти? — неловкий вопрос.       — Да, конечно.       Ноэлль проходит в комнату и закрывает за собой дверь, пока Эола отходит от Эмбер и забирает у горничной ведро с чистой водой и поднос.       — Вы сами справитесь или мне остаться? — девушка подходит к камину, всматривается в тлеющую древесину и подкидывает несколько новых дров.       — Думаю, сами справимся, — ставит ведро рядом с кроватью скаута, сама садится на её край. — Спасибо большое, Ноэлль.       Ноэлль смущается сильнее прежнего, замечая мягкую улыбку не только на лице Эмбер, но и на лице Эолы — редко доводилось такое видеть. Всё-таки слухи о клане капитана разведки от стен к стене бродят и в штабе Ордо Фавониус; ждут возможного предательства. Горничная покидает комнату, напоследок повторно убедившись, что с девушками все в порядке.       Эола замечает на подносе не только чай и бинты с мазью, но и чистую тряпку. Спасибо предусмотрительности Ноэлль: из головы Лоуренс совсем выпала мысль о том, что Эмбер от грязи придется чем-то оттирать.       Берет тряпку в руки, кладет ее в ведро с водой и смотрит на скаута, что успела покрыться сильным румянцем от поступающих мыслей обтирания своего тела. Конечно, они вместе ходили с Эолой на источники, купались в реках и озерах, но сейчас момент казался более... Интимным.       — Я и сама могу, — голос Эмбер стал более томным, — поможешь только со спиной...       — Нет, тебе лучше меньше напрягаться. Не нужно меня стесняться.       Теперь очередь скаута шумно вздыхать, пока аристократка помогает раздеться: один элемент одежды снят, второй, третий... Кожа оголена, а в комнате почему-то слишком душно и жарко — Эмбер, конечно, сетует на камин, но трепещущее чувство от сердца к низу говорит о другом... Эола сейчас так близко: «Протяни руку и прикоснись к мокрой одежде, заберись под нее, скользни на подтянутый живот...», — и что за мысли у нее в голове?!       Капитан разведки, казалось бы, наоборот — не чувствует ничего; желает только помочь своему солнцу с ранами, да защитить от получения новых. Сердце с большей силой щемит каждый раз, когда Эола видит на молочной коже широкий порез покрытый корочкой из крови с грязью, не медлит: проводит по нему влажной тряпочкой, сдирая кожицу и слыша шипение под собой, сразу обрабатывает мазью и заматывает бинтом... Места другим мыслям в голове нет, и хаотичные касания чужих рук по телу никак не мешают.       Когда процедуры закончены, мазь на раны нанесена и самые проблемные участки забинтованы, Эола гордо хмыкает проделанной работе, да и на душе стало сильно лучше. Эмбер сидит перед ней в одном лишь нижнем белье, смыкая ноги, а румянец на чистой коже заметен куда лучше. Принимает подготовленную одежду из рук аристократки, одевается в спешке и даже путается в рукавах вязанной кофты — стыд, только почему-то руки собственные дрожат, а пульс не становится меньше.       — Все в порядке? — Эола сама переодевается вместе с Эмбер, но между делом подходит к подруге и кладет руку той на лоб. — Да ты вся горишь! Мало того, что ранилась, так еще и простыла — не смогу тебе этого простить.       Может, Эмбер правда только простыла?