***
Старик пришел к околице деревни в сумерках первого из по-настоящему снежных дней. Заметил изможденного бродягу Вачак, недавно выбранный на сходе староста. Несчастного уже изрядно засыпало, торчали из получившегося сугроба только руки, сжимающие скрученные крест-накрест необструганные палки. Спасенный (как уж его оттирали-выхаживали бабы, сколько дней без сознанья пролежал) оказался человеком полезным, знающим. Веру поселенцы чтили, но и жить как-то надо. Была в деревне до того бабка Айя, да померла в прошлом году, перед Святками. А пришлый, как проснулся, назвался Йорлбом и знание свое делом доказал. В этом году хлеб не задался, рыба тоже скудно по ближайшим рекам прошла. Перезимовать можно было, но впроголодь. Йорлб предложил попытать удачи на охоте. Вачак говорил, что олени вокруг только хозяйские, корякских родов. Но старик обещал найти добычу не из стада. Заперся дед в доме, который от бабки остался. Ворожил там, видать. Наутро вышел, мужикам объяснил, где сохатого брать. Недалеко получалось, на ключе, где коряки воду набирают. Ждать мужикам не пришлось: Юльты, лучший стрелок из ружья, уложил двоих подряд. Добычу притащили в сарай общинного дома, так Йорлб велел. И разделывал туши сам, мало что дед старый. Ужин праздничный готовили бабы, пришлый сидел в красном углу. Ну а что? Вывел народ из-под нужды, так продолжит — к весне толще люди будут, чем по осени. Люди ели и гостя нахваливали, хмельное на столе появилось, загуляли. Потом еще несколько раз на том же месте хорошую добычу брали. Дед всякий раз сам разделывал. Только уходить стал иногда на день-два. Говорил, молиться лучше в одиночестве. А потом Юльты пропал. По нужде из дома выскочил, да назад так и не заскочил. Потом еще два мужика. И баб тоже две. Дед говорил, что найдет, вернет. Ушел и тоже пропал. До коряков было два дня ходу на лыжах. Уж как Вачак не хотел идти, да надо. Вышел с утра, ночевал на овчине под елкой, потом опять день ходу. К вечеру только на место добрался. Стойбище на полянке располагалось, Староста из-за крайнего чума вырулил, да хозяев окликнуть хотел, только «здорово» в горле застряло. Шестеро самоедов у костра ели, но не по-людски. Жрали. Как собаки перерыкивались, отнимали друг у друга что-то. Так отнимали, что обронили в круг света от костра. Ногу человечью, получается, грызли. А сидели на тулупе Юльты. Как Вачак на жопу не сел со страху — непонятно. И как за ночь до деревни добежал, вспомнить не мог. Пошел совета у старика пришлого спросить в общинный дом, но тот так и не возвращался. А потом староста в сарай зашел. На веревках костей висело изрядно. Не оленьих. Человеческих. Хотел мужик из сарая выбежать, в глазах со страху потемнело. Но с улицы крики вогульские, визг бабий. Схорониться надо. В углу — шкуры какие-то, палки. Зарылся в шкуры, затаился. Шкуры по началу да в темноте казались оленьими. Потом, как крики деревенских стихли, посветлее стало. Видать, вогулы сарай запалили. И так не жить, и выскочить нельзя. Сидел староста до этого зажмурившись, а тут разлепил глаза. А перед ними лицо детское. Вогульское. Не лицо даже, шкура человеческая снятая. Старик уходил от околицы в первый по-настоящему теплый день, как речки вскрылись да после половодья успокоились. Заметить отъевшегося бродягу было некому. Бодро двигающаяся в такт шагам рука сжимала скрученные крест-накрест обглоданные берцовые кости людей.***
Ибо тащили за шкирку через мерцающий океан. Вытащили. Перед ним снова стоял Улгэн: — Понял? — он сощурился, но как-то серьёзно. Видимо, понять предлагалось что-то важное. — Нет, — абсолютную честность ответа подтвердило судорожное движение острого кадыка. — Хуево, — Улгэн потащил Ибо к следующему кустообразному расплывчатому силуэту.***
Гаричева назначили на строительство Санатория люди из Конторы. Предыдущий главный инженер то ли проворовался, то ли затянул сроки. Одним словом, пропал. Как говорили конторские, пропал он непосредственно со стройки. Ну да, вы откуда угодно человека пропадёте. Не меньше холодного липкого страха перед Системой, подстегнула согласиться посуленная перспектива. Путь из ненавистной общаги в собственную двухкомнатную квартиру резко сократился для Гаричева (холостого и бездетного!) с десятилетий до конца года. Но Объект должен быть готов до снегопадов. Он пытался полушутливо узнать у Товарищей, какого числа Партия даст отмашку снегопадам в этом году, но получил холодный ответ: «Смотрите по обстоятельствам на месте». Рабочий коллектив, вопреки опасениям в тайне недолюбливающего пролетариат Гаричева, оказался тихим и дисциплинированным, практически непьющим. Работы проходили с заметным опережением графика, непонятно, когда грозящие начаться снегопады, даже перестали видеться такой уж проблемой. А потом один из тихих и дисциплинированных рабочих тихо пропал. Просто не дошел от своего участка до времянки. А за ним — ещё один. И ещё. Среди работяг нашелся местный, начал нести суеверные бредни про какое-то проклятье, лежащее на этой долине. В обычных условиях, хронически трусоватый Гаричев прислушался бы, не смотри, что партиец и атеист. Уж больно живописно вещал абориген. Но проклятие — вещь абстрактная, а гнев Системы — еще какая конкретная. Пришлось с горящими глазами недавнего комсомольца поднимать мужика на смех, выяснять подробности, идти в указанную им часть долины разоблачать мракобесие. Инженер вернулся на следующий день, живой, здоровый и румяный. Воодушевленно вещал про многочисленные следы медведей, которые и стали, несомненно, причиной исчезновений. Какой-то приободрившийся, собранный и внушительный, что едва ли можно было заподозрить за вчерашним ещё Гаричевым, он объяснял о том, как не попасться в лапы хищника, как вести себя в диких местах. Все слушали, никто больше не пропал. Рабочие получили деньги, Гаричев получил квартиру, Партия получила уединенный дом отдыха для своих функционеров. А разбуженный первыми холодными ветрами Хозяин получил Гаричева. Получил не так, как тех глупых простолюдинов, которыми подкрепился за пару дней до этого, спросонья, не смакуя и растягивая, а раздирая и жадно проглатывая. Трус пал на колени до того, как Йорлбуч приблизился. Трус зажмурил глаза до того, как Йорлбуч показался. Трус зажал уши до треска черепа, так что Йорлбуч заговорил внутри его головы. Он только спрашивал – жалкая тварь не смела задавать своих вопросов. Когда он узнал достаточно, то позволил человеку ползти. Глупая скотина ползала кругами по полянке, начала замерзать. И взмолилась. Никогда Хозяин не брал в услужение столь нелепых душ. Воины шли в услужение, чтобы стать ещё сильнее. Шаманы и даже колдуны шли за ещё большими знаниями. Охотники были жадны до добычи. А это согласилось служить в обмен на жизнь. Что же, учитывая полученные от ничтожества знания, Йорлбуч извлечет пользу и из скулящей кучи оленьего дерьма. Он подгонял ползущего на четвереньках человечка ужасающими видениями. Он поддерживал ковыляющего труса далекими вспышками забрезжившей надежды на дальнейшую жизнь, избавление от страха присутствия Хозяина. А гордо вышагивающего по опушке неподалеку от стройки людей победителя он манил вперед, а не подгонял. Манил властью, что сильнее Системы и богатством, что превыше Квартиры.***
Опять тащат за шиворот. Опять перед ним Улгэн. — Теперь что-нибудь прояснилось? Времени нет совсем! — теперь он сидел на корточках. На лбу у него выступила испарина, вид был уставший. — Это демон, да? Хозяин? — Ибо передернуло, — Йорлбуч, демон? А нас ему привели… — Хорошо, посиди здесь, — Улгэн отошел на десяток шагов и сунул голову в очередное свечение. Вернулся. — Сейчас ты увидишь человека. И после этого тоже его встретишь. Постарайся ему помочь или хотя бы не мешать. — За руки браться обязательно? — Ибо изогнул бровь. — Желательно, — улыбнулся Улгэн.***
Самый хитрый, яростный и сильный зверь — это человек. Безымянным его назвали потому, что всеми ухватками, мыслями он похож не на Змею, Оленя, Медведя или Воробья. Он умен и беспощаден как Человек. Он не умеет сделать так, чтобы Звери вели его. Он умеет только велеть им или советоваться. Сейчас он едет для того, чтобы пройти испытание. Но это испытание дано не Учителем. Оно дано тем, кто есть он сам и кто-то другой где-то ещё. Человеком. Снегоход брошен у въезда в ущелье — дальше только пешком. Рука сжимает копье. Почти обычный кусок острой стали на древке. Заговоренный конечно, но в меру его пока скромных сил. Действительно серьезное оружие Воробей, разумеется, зажал. Нестрашно. Ветхие постройки советского дома отдыха щерятся пустыми окнами. Крашеная штукатурка где вздулась пузырями, угрожая обвалиться, а где уже давно выполнила угрозы. И здесь есть живой человек. Пока живой, он пришел вовремя. На взгляд бедолаги определенно мог бы прийти и пораньше. Тварь появляется в одном из пустых окон. Огромное туловище без кожи венчает рогатая голова. Сравнить рога нельзя не только с оленьими, они вообще не похожи на естественные. Уродливые наросты полностью покрывают макушку, торчат во все стороны. Но выглядят крепко, опасно. Человек перехватывает копье жалом вперед и вступает в темноту входа, хрустя под стопами трухлявыми остатками двери. Некоторое время ничего не происходит, потом из окна на первом этаже вырывается пламя. Человек с копьем наперевес пятится из двери. Всё его внимание поглощено тем, что наступает вслед за ним. У него один шанс, один только удар. Живой, метавшийся затравленным зайцем по мертвому зданию, больше не живой. Чудовище забавлялось, как кошка с мышью. Только кошка не смеется, когда настигает мышь. Она не наматывает кишки жертвы, упоенно глядя той в глаза. Кошка просто хочет есть. Этой твари есть вообще не нужно. Она тоже существует здесь и не здесь. Не уйти, чудище намного сильнее, чем можно было предположить. Ровно такое, как предупреждал Воробей. Схитрить или наворожить не получится – есть только он, проход, который не дает твари свободы маневра и сама тварь. Угли-глаза жгут даже из темноты давно брошенного дома нелепых «цивилизованных» людей. На древко копья что-то падает. Зрение, стянутое в узкий напряженный туннель, не способно сразу различить. Какая-то птичка села. Откуда тут птицы? Всё живое бежит от хозяина этих мест. Воробушек. Что за херня? Рядом на тонкий слой снега садится ещё один. Нахохливается, недобро, как кажется охотнику, щурится на темный проход и чирикает. Справа приземляются еще двое. Чириканье раздается уже над головой, но глаз от двух раскаленных углей не оторвать. Воробьи сыпятся сверху, как негодующий голосящий град, прыгают между Безымянным и входом в жуткое здание. «Чири-чири-чири». Пониже пылающих глаз расплылась гнусная панорама из кривых клыков. Огромная трехпалая нога сделала шаг. Шаг прервался на середине, чуть подальше порога, там где протоптал след самый наглый воробей. Воробушки заголосили с новой силой. «Чири-чири-нет-тебе-пути». Могло и показаться, но в этот раз чирикали они как-то совсем в унисон. Стая пришла в неистовство, напрыгивая на невидимую преграду. Тварь подалась назад. «Чири-чири-беги». Повторять попрощавшемуся с жизнью Безымянному было не нужно. Он попятился, все так же целя жалом копья в теперь уже скорее разгневанные, чем торжествующие глаза. Потом развернулся и пошел прочь, поминутно озираясь. До припорошенного снегохода охотник добрался бодрым бегом.