Волк в оленьей шкуре

      В этот раз ему тепло. Даже жарко. Его сон полнится солнечными лучами, согревающими кожу, и шорохом высокой травы. Или это скрип дубового паркета? Над ним ясное небо, украшенное мазками кучевых облаков, или же высокий потолок, венчанный роскошной, златой люстрой, а вокруг простор изумрудной тундры, так похожий на переплетения светлых коридоров и просторных зал. Он гуляет по мягким коврам и любуется древними произведениями искусства, в тоже время купаясь в студеной реке и затягивая леску на удочке. На природе он окутан запахами свежести и лета, и он гладит бродящего за ним следом оленя - а в стенах богатого замка он вдыхает ароматы пряного парфюма и распивает старое вино вместе со своим психиатром и другом. Ему снятся диковинные цветы и волнующие переплетения рук. Ему снятся свобода и похвала, покой и понимание.       Он давно не видел таких приятных снов. Но все они, в отличии от кошмаров, имеют свойство заканчиваться.       И Уилл просыпается в тепле, в здравии и с блуждающей, неосознанной улыбкой на губах. Во рту ласково тает послевкусие изящных деликатесов, под отдохнувшим телом мягко прогибается нагретый матрас, а заглядывающее через бархатные шторы солнце игриво выхватывает осколки сновидений. Он потягивается, скидывая ноги с кровати, и встает - только вот, мягкий ковер под стопами оказывается отчего-то колючим и горбатым, а еще скользким, и Уилл спотыкается, падая на колени. Руки, должные ухватиться за близстоящую тумбу, цепляются за шероховатый ствол дерева, врастающий в потолок освещенной спальни, и мужчина удивленно вскрикивает, отшатываясь. Упавшее вслед за ним с кровати одеяло ластится к ногам, облизывает их, и Грэм растерянно гладит Уинстона меж ушей, пытаясь проморгаться. Спальня проросла лесом. Меж паркетом мох, вместо потолка небо, а окна - прорехи в изогнутых ветвях. Это часы тикают или поют ранние птицы? Кудри чуть шевелятся от ветра. Откуда в комнате ветер? Сдерживая дрожь в мышцах, страх в груди, поднявшись на непослушные ноги, еще мгновение назад покрытые атласными штанинами пижамы, теперь голые, усыпанные синяками и царапинами, Уилл оглядывается и тяжело дышит. Где он? Что реально? Он в красивом замке, сходит с ума? Или он в лесу, грезит теплым домом? Что последнее он помнит?       Завлекательно промятая кровать манит своим забвением. Она огромных размеров, она еще помнит жар его тела и зовет, оставаясь чем-то единственно-настоящим в разрушенной, безумной реальности его сознания. Уилл тянет к ней руку и хватается за подушку - на ощупь как мокрые, липкие человеческие волосы. Сипло вскрикнув, он опять отшатывается едва не падая, обнимает себя руками, царапает плечи и истерично оглядывается, желая проснуться. Это кошмар. Просто кошмар. От страха пред собственным бессилием, от страха потери всякого контроля над различием бреда от истины начинает тошнить. Его пушистое, ушастое одеяло тыкается в ноги и Уилла сгибает в надрывном, болезненном хрипе - его желудок выворачивается наизнанку, выжимая через сухие губы кислую слюну; в горле костью встает обломок правды, твердый, крупный, горький - и вкус деликатесов обращается холодной слизью на деснах и зубах, в гортани, гнилостным привкусом сырого мяса. Уилла рвет. Он падает на колени и дрожит, зажмурив глаза, пока его внутренности агонизируют и норовят выпасть через рот - его рвет, пока ничего, кроме желчи, не остается. И тогда он открывает глаза, уже зная, что увидит. В луже отвратительных выделений, состоящих из крови, переваренного мяса и острых кусочков костей, лежит практически целое, обезображенное жеванием ухо. Человеческое ухо.       Его отчаянный, изломанный крик вспугивает птиц на деревьях проросшей комнаты и окончательно разрушает морок покоя. Уилл отползает от кровати, садистически-медленно обращающейся изуродованным, мертвым человеческим телом, он трясется и часто, часто моргает, не в силах отвести глаз. Нет никаких стен, нет шкафов и дорогих штор на раритетных окнах - он опять в лесу, он опять нагой и он опять ничего не помнит. Изменилось только одно - он не один. Он в компании разодранного на куски трупа. Трупа со слипшимися, некогда каштановыми, мягкими волосами, трупа с бледной, некогда такой нежной кожей, трупа в обрывках лиловой кофты, которую Грэм лично покупал несколько месяцев назад. Эбигейл. Это Эбигейл.       Она была у него в гостях - он делал ей кофе, переживая о разговоре. Она бежала от него по лесу - он схватил ее за ногу, сломав кость, и подмял под себя. Она кричала, отбиваясь тонкими руками - он перегрыз ей глотку, забрав последний вздох.       Сладкое мясо, горячая кровь. Тоскливый вой и попытки зализать нанесенные раны. Разбитое сердце. Украденная жизнь.       Захлебываясь рвущейся наружу истерикой и кусая губы до рваных ран, Уилл с трудом поднимается на ноги и трясет головой. Не реальность. Кошмар. Бред. На языке вкус смерти, меж зубов куски кожи и жил, ногти обломаны, а под ними чужое мясо. У Эбигейл разорвана глотка. Ее кишки блестят на утреннем солнце алыми змеями, норовящими уползти подальше от своего гнездовища. От ее руки осталась практически одна только кость, кое-где сохраняя оголенные мышцы. Блеклый изумруд осеннего мха обезображен вязкой, черной кровью. Его руки, живот, лицо - Уилл дрожащими пальцами вытаскивает из волос ошметок плоти.       Нет. Это не может быть правдой.       Ее глаза открыты и слепы. Она теперь будет вынуждена любоваться этими облаками всегда - и в мертвом лице нет покоя. Оно перекривлено страхом смерти и ужасом не пережитой боли. Она мучалась.       Он ее мучал.       Уилл задыхается. Он падает на колени рядом с уродливым мертвецом и сгребает в охапку все, что может. Все, что не разваливается. Он обнимает ее тело, прижимая к себе, и мухи разлетаются вокруг, а жучки из ран прыгают на его руки. Он громко, не по-человечески воет, срывая горло, глотая жгучие слезы, сжимая холодный труп в объятиях. И пока хрип в его глотке не забирает голос, пока рыдания не изламывают тело лихорадочной истерикой, он кричит и подвывает, обнимая ту, что была ему дочерью. И вторят ему волки в рощах, и псы в далеком доме - и плачет весь лес вместе с ним.       Джек приезжает меньше чем через час после того, как получает тревожный звонок от Уилла Грэма. Он так и не понял зачем тот звонил и что хотел сказать, но по безжизненному, сиплому: “Ты нужен здесь. Я… Пожалуйста, скорее”, скрипом вырвавшемуся из телефона, он понимает, что медлить нельзя. Свершилось что-то ужасное. И как бы Джек хотел бы быть неправ.       Но он прав.       И найдя полуголого, окровавленного и раненного Грэма на пороге его же дома, укрытого какой-то тряпкой, не добившись ни одного ответа, кроме “увидишь”, он явно зарабатывает пару новых седых волос. Уилл выглядит так, словно… Он никогда его таким не видел. От профайлера не осталось ничего - только оболочка. Эти пустые, сквозящие безмерной горечью глаза бывали у тех агентов, которые переступали черту. И то - не настолько.       Джек готовит себя ко всему, пока Грэм ведет его по лесу, по удручающе очевидной дороге из крови. И оказывается не готов к увиденному.       Он сдерживает рвотный позыв, вызванный исключительно тем фактором, что мучительно убитая женщина - это прекрасно знакомый ему ребенок. Он неверяще смотрит на тело, потом на отстраненно стоящего Уилла, и, даже не подумав взяться за оружие, просто тяжело вздыхает, закрывая руками лицо. Вина не заставляет себя ждать. К Эбигейл он не притрагивается - нет смысла устанавливать смерть на трупе, который едва сохранил хоть какие-то опознавательные черты. И Джек впервые не знает, что ему делать. Кроме очевидного. Он долго, тяжело и болезненно смотрит на сутуленную фигуру Грэма, не смотрящую на сцену преступления, и понимает, что спешить больше некуда, незачем. Они уже опоздали. Ничего больше не будет как раньше. И Джек молчит, беззвучно оплакивая сразу две утерянных жизни.       Потом он возвращается к дому, где ловит связь, приковывает отрешенного Уилла наручниками к перилам и прячется в своей машине. Сидит там долго, вытирая глаза, сжимая кулаки до отпечатков ногтей на ладонях и ждет неизвестно чего. Чуда? Чуда не происходит. Он вызывает подмогу. Кроуфорд разговаривает с оператором тихо и голос его дрожит, сдерживая эмоции. Он просит не приезжать Зеллера, Катц и Прайса. Он просит позвонить Ганнибалу Лектеру и, как бы он не хотел оттянуть неизбежное, Алане Блум. И после он продолжает ждать, не желая вылезать из машины, пока спустя полчаса не озаряется мигалками и шумом дюжины патрульных машин весь Вульф-Трап.       А потом происходит нечто странное.       Когда Кроуфорд отводит криминалистов и все-таки приехавшую, упрямую и безумно волнующуюся Беверли Катц, так и рвущуюся сначала поговорить с Уиллом до жесткого окрика от Джека, к месту убийства, он сожалеет Грэму. Сомнений в том, что тот убил девчонку по воле собственного безумия, предсказанного Лектером и Блум, у него не возникает. Не возникает до тех пор, пока он с криминалистами не оказывается там же, куда привел его ранее Уилл. На светлой, залитой кровью опушке. Совершенно пустой, за исключением уха, валяющегося в траве. Тела Эбигейл нет. А Джек, мать его, своим глазам верит, в отличии от Уилла.       - Ты уходил отсюда? - его грубый рык не вырывает бывшего профайлера из собственного разума.       Уилл равнодушно дергает запястьем, которое все еще прицеплено наручниками к тем же самым перилам. Он смотрит в сырую, осеннюю землю у лестницы его дома, а сам гуляет за руку с Эбигейл по берегу реки. Его здесь нет.       - Кто еще знает о произошедшем?       Грэм молчит, не шевелясь, едва ли даже моргая, и если не знать, за труп на месте преступления можно принять его, безжизненно прислоненного к лестнице без всякого намека на шевеление.       - Уилл! - Джек рявкает значительно громче, грубо дергая мужчину за плечо и запрокидывая его голову, заставляя смотреть на себя. - Кто еще знает о произошедшем? Кому ты сказал?!       Но он опять молчит, и пусть зрачки его сосредоточены на темном лице фбровца, мысли его далеко. Кроуфорд видит это и ярость закипает у него в груди.       - Ты еще можешь надеяться на психушку, а не на электрический стул, Грэм. Но психи, мать его, не прячут тела. Кому ты сообщил о теле, говори!       - Джек, - Беверли, болезненно сощурившись, коротко прикасается к плечу разгневанного мужчины, тут же скинувшего ее руку.       Они сцепляются. Ругань бьет по ушам и заставляет других агентов морщиться и тактично отходить, и Катц нехило так рискует работой, пререкаясь с начальником. Уилл не слушает. Он учит дочь управлять наживкой в воде так, чтобы рыба поверила. У Эбигейл не очень хорошо получается. Она говорит, что в охоте все намного легче.       - Уилл, тело Эбигейл пропало, - доносится до него женский голос и это едва-едва вытаскивает разум Грэма из-за возведенных стен.       Но едва более чем хватает. Он возвращается в реальность как утопленик, всплывающий на поверхность воды. Реальность, полную боли, горечи и неискупимой вины. Он мучительно жмурится, кусая губы, и отрицательно качает головой, трясет ей, желая вновь вернуться в покойную ложь своего сознания.       - Уилл, пожалуйста. Кто мог знать об этом месте? - голос Беверли пытается успокоить, пытается убедить, но это режущие кинжалы воспоминаний о произошедшем и Грэм закапывается пальцами в волосы, утыкаясь лицом в дрожащие, окровавленные колени.       - Никто… Никто… Я был один… Я убил ее… Я… Я ее съел. Я был один… Я…       - Уилл, тише.. Уилл! Черт, - судмедэкспертка хватает зашедшегося в истеричной лихорадке мужчину за плечи и оглядывается, - медики, сюда! У него припадок!       Джек сплевывает и отходит, с ненавистью кивая агентам с собаками. Придется искать. Ни одного подозреваемого, кроме Грэма. И мерзкое, гадкое чувство, словно за ними всеми наблюдают.       И быть может, если бы слепая ярость в очередной раз ошибшегося фбровца и непосильное чувство вины, легшее на его плечи, Кроуфорд бы заметил тень фигуры меж деревьями за домом. Но он не заметил. А собакам ту фигуру учуять не дано.       Следующие дни - или это недели? - не откладываются у Уилла в памяти от слова совсем. Он не помнит ни медицинских обследований, ни зачитывания прав, ни монологов Аланы и Джека в камере, ни кратких слов бывших товарищей по оружию, ни временного перевода в тюрьму, ни посещений адвоката, ничего. Дни для него тянутся бессмысленным тиканьем сломанных, безобразных часов и необходимыми процедурами жизнедеятельности. Поесть, не чувствуя вкуса, встать, когда приказывают, отойти к стене, когда заходят, сходить в туалет, уснуть, проснуться, поесть, уснуть, и так по кругу. Минуют дни или недели, месяцы или часы он не знает - но судя по кратко пробирающимся в его осознанность словам доктора Блум о том, что судебный процесс все ближе, время неумолимо идет. Ему до времени нет дела.       Он запоминает лишь посещения Ганнибала, который упорно молчал и отказывался от диалога при первых просьбах Кроуфорда, ссылаясь на разочарование в своих способностях, как психиатра, а ныне приходящего самостоятельно и долго молчащего, не трогающего блуждающего в своей голове Грэма. Ему и не нужно его трогать. Спустя какое-то время присутствия доктора Лектера, тот, словно раковая метастаза, появлялся и в сознании Уилла. Как сейчас - Ганнибалу было достаточно просто стоять у решетки, разглядывая согбенную фигуру, и тихо говорить, чтобы Уилл видел его, прислонившегося к дереву у берега реки, вежливо болтающего, пока тот не завершит свою рыбалку.       Отчего он вообще приходит? Неужто по истечении нескольких недель не нашлось никого, кто смог бы возместить их общение? Их... Дружбу?       - Как ты себя чувствуешь, Уилл?       Стоящий по колено в воде Уилл язвительно усмехается от такого вопроса, а сидящий на койке в камере Уилл кратко моргает. Тем не менее, Ганнибал прекрасно понимает, что это значит ”дерьмово”.       - Алана просила меня передать, что твой список “жертв” все полнится. Кажется, Кроуфорд решил повесить на тебя все, чему не нашел объяснение. Доктор Блум надеется, что ты все же переговоришь с адвокатом до начала суда.       “Пошел ты,” - плюется Уилл, подсекающий шустрого карася, и с ненавистью оглядывается на рогатую фигуру у дерева, - “это твои жертвы. Твои закуски.”       Но сидящий в камере Уилл молчит. Предсказуемо. Ганнибал чуть вздыхает и ступает ближе к решетке, игнорируя то, что охранники могут прервать их интимный разговор с Грэмом своими требованиями к безопасности.       - Я могу помочь тебе восстановить воспоминания, Уилл. Если ты, конечно, не лжешь Джеку и, на самом деле, все прекрасно помнишь.       “Лжешь” - какое громкое слово. С каких пор молчание считается ложью? Мысленно Уилл стирает образ рогатой твари из своего сознания, выпуская карася обратно в бурлящую воду и пытаясь отрешиться. Это его голова. Он в ней хозяин. И он не хочет слушать этого ублюдка.       - Уилл.       Но голос ублюдка все еще слышим. Более того, он звучит приказно и Грэму хочется послушаться. Он так сильно ненавидит эту часть себя.       - Ее тело так и не нашли, Уилл. Кроме уха и глаз Кроуфорда, являющихся косвенными, иных доказательств к убийству Эбигейл нет.       Настолько прямой подход действует - река исчезает, теснота темных стен возвращается и Грэм поворачивается к посетителю с тихой ненавистью во взгляде. Он по-волчьи щерится, оскалив ряд ровных зубов. Лектер удовлетворенно хмыкает.       - Я ее съел. Не смей убеждать меня, что я непричастен.       В глазах Ганнибала так и читается “нести ответственность за свои поступки слишком скучно”. Он прикасается к решетке кончиками пальцев и Уиллу хочется рвануться вперед и доказать себе в очередной раз, что он не более, чем дикий зверь. Наверняка пальцы Лектера такие же сладкие, как и глотка Эбигейл. Но он не видит смысла в том. Причинить боль, отомстить, разозлить - зачем?       Ганнибал добился того, чего хотел. Он сломал Грэма. Мстить не за что, ведь последний шаг тот сделал сам.       - Верно, Уилл. Ты что-то съел. Насколько я знаю, криминалисты так и не установили, что именно. Ткани были мертвыми задолго до того, как попали внутрь тебя.       Уилл поддается. Он встает с койки, подходя к решетке, и угрожающе сжимает холодное железо. Лектер не отстраняется. Не боится. А следовало бы. Единственное, что не позволяет Грэму вырваться из заточения и мучительно прикончить этого Иуду без всякого ФБР это чувство вины. Сейчас, когда Эбигейл мертва, ему нет никакого дела до злодейств своего бывшего не-психиатра. Ему нет дела ни до чего.       - Ты хочешь умереть, Уилл? - Ганнибал сощуривается, разглядывая потемневшие, запавшие глаза мужчины напротив. - Если ты не докажешь, что невменяем, они казнят тебя.       - Тебе бы этого хотелось, - от долго молчания голос Грэма хрипит и шелестит, как пожухлая листва; он прижимается лбом к железу и прикрывает глаза, ненавидя Ганнибала за то, что тот вырывает его из собственного разума, и одновременно благодаря его за тоже самое.       - Отчего же? Вовсе не хотелось бы, - Ганнибал тоже прислоняется головой к решетке и Уилл чувствует тепло его лба и шорох спадающей челки.       Он хочет убить его и хочет быть ближе. Оба желания не включают в себя наличие проклятого железа между ними.       - Тогда просто смирись, - Уилл вдыхает аромат парфюма, крови и удручающей пустоты этого мужчины в последний раз и, разжав пальцы, отворачивается от решетки. - Прощай, Ганнибал.       Молчание воцаряется между ними снова и Грэму вновь хочется отключиться, соскользнуть в обманчивый покой своего мирка. Мирка, где жива Эбигейл, где нет проклятых лун, вызывающих безумие, где его друг не серийный убийца и где он никогда не знал Джека Кроуфорда. Если бы его жизнь была чуть проще, может, он бы и смел рассчитывать на иной финал. Но теперь, кроме смерти он не заслуживает ничего иного. Это станется не прощением, но прощанием с той, кому он причинил боль, пообещав защищать от всего мира. Прощанием со зверем, живущим внутри него и просыпающимся под светом полнолуния.       Мысль о том, что полной луны не было в ту ночь, когда он убивал свою дочь блеклой искрой оседает где-то на задворках его сознания. И он нехотя, по привычке ее ухватывает - луны не было. Ни при смерти Гидеона, ни при смерти Эбигейл. Но в обоих случаях был Ганнибал. Тогда он оставил в его теле серебро. А теперь…       Уилл хмурится, открыв глаза, и сразу же вспоминает нашедший место в отчете комментарий Беверли на освидетельствовании: “у него ножевая рана… От кинжала. Да, Брайан? Да, видимо, тот самый. Запиши, что жертва защищалась с помощью…”       Серебряный кинжал. Серебряный осколок.       Ганнибал.       Когда Уилл разворачивается, Лектера в тюремном коридоре уже нет. Почуял ли, понял, о чем думает Грэм, и сбежал? Хорошо. Правильно сделал. Знание о том, что причиной его безумия, его звериного обращения была не луна, не его собственное бессилие, а Ганнибал, очень хорошо ложится в общую картину мира. Конечно же это был он. Ему любопытно.       Это он виноват в гибели Эбигейл.       Видимо, Балтимору придется немного подождать с электрическим стулом.